Глава 18. Капуста и банки
20.04.1893г. от В.
<За 29 дней до…>
- Дорожку! Дорожку! Не стоим, отходим! Кому ногу отдавим, мы не виноватые! Съебал, нахуй, пидорюга!
Прохожие оборачивались, разинув рты. Пронырливые уличные торговцы забывали обсчитывать покупателей, пялясь на редчайшее в этих местах зрелище - белый слон, и тот был бы куда уместнее! Тощие и облезлые, под стать хозяевам, собаки гавкали из подворотен на механического монстра, пышущего паром.
По улочке бедного квартала под моросящим дождём тяжело шествовал строительный голем. Громадная, почти квадратная махина, когда-то выкрашенная в оранжевый, а нынче в бледно-грязный цвет с косыми чёрными полосками на бортах, обвешанных предупредительными знаками со всех сторон, так плотно, что корпуса и не видно. По бокам торчала пара могучих ручищ с клешнями захватов: громадные ноги-тумбы вминались в грязь, оставляя за големом цепь следов, тут же превращавшихся в лужи. Из высоких труб тянулся сизый дым, сквозь предохранительные клапаны при каждом шаге рвались свистящие струйки пара.
- Дорожку! Расступись, народ! - покрикивал рабочий в каске и жёлтом жилете, шагавший впереди голема, помахивая замасленными, некогда красными флажками. Люди и нелюди убирались с пути голема. В суматохе затолкали какого-то мужичонку, он выпустил из рук груженую капустой тачку: та покатилась, опрокинулась и вывалила груз на мостовую. Следующий шаг голема растоптал капустную кучу в кашу, смешав с грязью. Мужичок завопил, пал на колени в лужу и стал рвать на себе волосы.
- Сам дурак! - проклокотал голос механика-водителя из големьего нутра.
- Куда это вы, сынки? - окликнула из толпы трясущаяся старуха, которую дочка с внуком вытащили на улицу полюбоваться на чудо прогресса.
- Трубы класть, бабка! Канализацию тянуть будем!
- Ась?
- Трубы говняные! - пояснила толпа многоголосо. - Чтоб по трубам текло!
- Слава те, Творец, тьфу-тьфу! Может, хоть на старости лет доведётся в тепле посерить, чтоб ночью на двор не бегать! Будет, чем перед дедом на том свете похвастать!..
Босоногая ребятня с лихими кличами бежала за големом. Один пацан, обалдев от собственной храбрости, зацепился за буксировочный крюк и повис на заду чудовища, проехав добрый десяток шагов, прежде чем отцепиться и спрыгнуть.
Стройголем дотопал до длинного забора, за которым высились корпуса заброшенных цехов с выбитыми окнами. Рабочий с флажками повозился с ключом, нырнул в калитку и вскоре отворил перед големом старые, рассохшиеся ворота. Машина скрылась во дворе. Публика, оживленно переговариваясь, начала расходиться: кто-то радовался, другие мрачно предрекали новые поборы «за говностёк» и плевались.
Если бы кто-то подпрыгнул и повис на заборе, или прильнул глазом к щели в воротах - они увидели бы, как голем, сбросив давление в цилиндрах, на самом малом ходу прошёл через замусоренный, мощёный плитами двор ко вторым воротам на другом конце территории. Парень в каске и жилете открыл перед ним створки: петли не скрипнули, заранее политые маслом. Машина вышла в сумрачный переулок и затопала меж домов, чуть не чиркая бортами о стены. Здесь была мостовая из старых, сгнивших плах, и ножищи голема не оставляли ям - лишь хрустело и лопалось дерево.
Путь голема завершился у старых складов. Завод месье Цитрона разорился и ушел с молотка. Часть капитальных сооружений, разворованных под метелку, оказалось никому не нужна - и расположены не слишком удачно, и реконструкция влетит в сантим! Разумеется, никому не нужность оказалась относительной. И склады не простояли и дня без дела.
Войдя под крышу, машина шумно стравила пар из клапанов и осела на подогнувшихся ногах: стрекот ленты транспортера, забрасывавшего угольные брикеты в топку, затих. После недолгой возни открылся люк, и Кароль Румпельштильцхен спрыгнул на грязный бетонный пол.
- Красавчик! - любовно похлопал он «Талоса» по тронутому ржавчиной и застарелой грязью борту. - Хороший конёк, жаль только, в херовых руках: чую, эти долбаки его на осмотр не загоняли вообще ни разу… Спасибо, месье Вуглускр, отлично сработал!
- Всегда на здоровье, херр Король, - отозвался провожатый, сняв каску и обнаживший чёрные волосы с единственной белой прядью. - Любые скрытые работы! Лишь бы наряд подписывали!
Оба засмеялись. Сработано, действительно, неплохо. И что самое хорошее - без малейших жертв. Старый панцерник с войны очень не любил появление трупов среди гражданского населения.
А так, единственный пострадавший - лентяй-механик, мгновенно напившийся на дармовщину. Даже трубой по затылку стукать не пришлось, как предлагала кровожадная Белка. Зачем бить, рассудил Король, если можно налить? Ему и так достанется. Если, конечно, не хватит мозгов наплести о налетчиках с ножами, топорами и револьверами.
Поговорили, угостили, отогнали в сторонку. Затем грузовой вагон с сорванными пломбами, короткий перегон под перестук колес, зады промышленного района, дорога сквозь трущобы… И затерялся «Талос-17» в лютецианских кварталах.
Конечно, голема будут искать: Король не сомневался. Вот только успеют ли полицаи взять след? Операция-то запланирована уже на сегодняшнюю ночь…
*****
Под потолком цеха задёргались натянутые верёвки с развешанными на них консервными банками. Пианист оторвался от расстеленного на столе плана особняка, прислушался к условному бряканью и удовлетворённо кивнул.
- Голем на базе, - сказал он. Женевьева ещё вчера протянула верёвочный «телеграф» через крыши от заброшенного предприятия к складам. Дёшево, просто и никаких посыльных не надо.
Штаб операции устроили на верхнем этаже старого корпуса по нескольким причинам. Во-первых, сюда оказалось легко проникнуть под покровом ночи и протащить всё необходимое: помог Вуглускр, умевший подобрать ключи и отмычки, кажется, к любому замку в столице. Во-вторых, здесь никто не обитал, кроме бездомных кошек, голубей да нескольких бродяг-клошаров - последние сами убрались восвояси, побоявшись связываться с серьёзными людьми.
Да и вообще, территория заброшенного завода пользовалась в бедных кварталах дурной славой. Ходили легенды о призраке сталевара, заживо сгоревшего в расплавленном металле и теперь ночами бродящего по цехам в виде горящего скелета с кочергой. Невежественный народ верил страшилкам безоговорочно - даже несмотря на то, что до закрытия здесь располагался пивзавод, а не сталеплавильня. (Почему никто не выдумал более добрую байку про рабочего, утонувшего в пиве, оставалось загадкой).
Ну и, в-третьих - из окон верхнего этажа открывался вид туда, где начинались «приличные» кварталы и виднелись крыши особняка Альфонса Канальгеруха. К тому же, наверху было сравнительно чисто, по сравнению с нижним этажом, загаженным собаками, бездомными и молодёжью, изредка забиравшейся сюда показать удаль и потрахаться.
(Пару ночей назад Тайво, дежуривший ночью, обогатил городской фольклор, озорства ради спугнув какого-то паренька с девчонкой. Те забрались на железную наружную лестницу, где юнец загнул возлюбленную на перила и принялся обрабатывать так, что вся лестница скрипела и тряслась сверху донизу. Тайво, завистливо цыкнув зубом, подкрался к окну и завыл загробной собакой. И потом давился хохотом в кулак, когда незадачливая парочка с визгом драпала через весь двор, путаясь в спущенных штанах и панталонах).
- Велел быть готовым к полуночи, - сообщил Пианист, дёрнув в ответ пару сигнальных верёвок специальным образом. - Король там ещё чего-то собирался в машине подкрутить и подмазать.
- Он хоть успеет? - обеспокоилась Женевьева. Девушка разложила на столе высотное снаряжение, придирчиво проверяя карабины. Хоть её роль в грядущей операции была невелика, заботы помогали отвлечься от тревог за то, всё ли получится и вернётся ли Пианист. - Нашему панцернику дай волю и инструменты, он голема в летучий катер переделает, если напильник не отобрать!
- Да нет, должен успеть. Спасибо за идею, Зузан, отличная штука!
- То ж разве я придумал, - пожал плечами подрывник, возившийся со взрывчаткой и фитилями. - Обычная вещь в шахтах. Эти телефоны новомодные на глубину тянуть - гиблое дело, искра где-нибудь проскочит, и газ рудничный рванёт!
- Всё это… пустые… сложности! - заявил Тайво в промежутках меж вздохами. Эльф был занят: подтягивался на потолочной балке. Все прошедшие дни он попеременно отъедался и усердно приводил себя в форму. Вчера они с Пианистом ездили тренироваться на заброшенный карьер за городом - и на двоих расстреляли столько патронов, что хватило бы на целый батальон. (Так сказал Пианист, а Тайво привычно не согласился, заявив, что не больше пары рот: дескать, пришлось бы ещё добивать в башку).
- Вы, люди… слишком… зависимы от вещей, - Тайво подтянулся, забрался на балку, зацепился ногами и повис на ней вниз головой, как на ветке дерева. - В Вепскую Войну с йормами наши снайпера подавали сигналы птичьими криками. Никаких тебе погремушек, и не засечёт никто. За это йормы нас «кукушками» и прозвали, слыхали, наверное? - он заложил руки за голову и стал качать пресс, звучно хэкая.
- Ага. Ты только сперва нас всех научи птичьи голоса различать, умник, - ехидно заявила Женевьева. - Не говоря о том, чтоб подражать. Да и где ты в городе лесных птиц найдёшь? Одни голуби, да воробьи!
- Ну… одну курицу… я прямо щас… вижу!
- Сам ты дятел! И баклан к тому же!
- Отставить ссоры! - привычно велел Пианист. Женевьева надменно фыркнула и вернулась к работе. Тайво, закончив упражнения, спрыгнул на пол, подошёл к тазу на табуретке и принялся умываться, разбрызгивая воду и отфыркиваясь, что твой тюлень. - Идите сюда.
Все собрались у стола с расстеленным планом. Кустарно нарисованную карту раздобыл незаменимый Зяма: «Ай, мосье Альфонс такой хитрый, шо я сам удивляюсь, как он такой дурак! Можно бы и догадаться, шо когда ты выгоняешь слуг на улицу по пустякам без даже совсем маленького пособия, то они почему-то не забывают, шо и как у тебя в доме устроено!»
- В доме два этажа, - начал Раймунд, водя пальцем по карте. - Вот главный вход, лестницы, кухня. Здесь чёрная дверь, мы входим сюда. Кабинет Канальи вот тут, по соседству спальня. Значит, всё самое сладкое… Тайво, блядь, не капай! - капли воды с мокрых волос чудина упали на план.
- На карту им не капай, на мозги им не капай. Скучные вы людишки! - буркнул Тайво, вытираясь рубашкой.
- Значит, деньги либо в спальне, либо в кабинете? - уточнила Женевьева.
- Ага. Там, куда входит как можно меньше народу, кроме хозяина. И где он всегда может украдкой проверить нажитое непосильным грабежом. В общем, идём внутрь двумя группами.
- Почему двумя?
- Первая работает на первом этаже, вторая - идёт наверх. Ещё по одному человеку у входов - главного и чёрного. Рене и Зяма. Кто к какому - без разницы.
- А от него будет толк? - усомнился Тайво. - Все же, из этих… Спекулянтов!
- Обижаешь, поручик! Нашему Питончику только бы погеройствовать. Так… С охраной внутри разобрались. Что во дворе?
- Охранники обычно в сторожке у входа, дрыхнут, либо в карты режутся, - доложила Женевьева. За прошедшие трое суток она успела изучить жизнь двора особняка Канальи с крыш соседних домов, через мощный армейский бинокль. (Драгоценный прибор выдал во временное пользование Король, буркнув, «Если уронишь, то лучше сразу сама вниз головой сигай!»). - Только собак выпускают по саду бегать.
- Ну, с собаками мы разберёмся.
Женевьева сурово кивнула. Ни охранников, ни псов ей было не жаль, после того, как на её глазах стражи травили собаками бездомную кошку.
- Ладно. Король будет на позиции; ты, Жен, свою задачу знаешь. Справишься с проводом?
- Конечно! Я заранее всё присмотрела, даже ночью не ошибусь! И ножницы хорошие. Сапёрные!
- «Глаза человека, умеющего ходить по канату, не врут», - процитировал Тайво.
- Я по канату не хожу, я по ним лазаю! - насупилась Женевьева. - И вообще, откуда ты эти фразочки только берёшь? Выдумываешь?
Чудин скупо улыбнулся в ответ.
- Хорошо, с этим решили. Внутрь пойдём мы с Тайво - и, пожалуй… Бомба, ты как насчёт пострелять при необходимости?
- В армии служил, было дело.
- Воевал?
- В штабе писарем отсиделся. Как слишком грамотный.
- Ясно. Значит, справишься. Пойдёшь с Вуглускром. Вы вроде сработались. Ты со своими фейерверками нам будешь нужен поблизости, когда сейф всплывет. Мало ли, вдруг придется взрывать. Вопросы у кого есть? Вот и славно, раз спросить не успели. Заканчиваем сборы, отдыхаем - и выдвигаемся. Выход в час.
Когда старая железная лестница заскрипела под двумя парами ног, Пианист за столом обернулся, рука легла на рукоять револьвера на столешнице: как знать, кто идёт, свой или чужой?..
- Спокойно, Раймунд, - лениво бросил Тайво, растянувшийся на старых ящиках, руки за голову. - Это Питончик и Грот-Мачта!
И действительно, в цех вошли Зяма и Рене. Пианист поднялся из-за стола, в душе позавидовав эльфу, чей слух был столь же остр, как и его уши. Сам он за прошедшие дни ещё не успел привыкнуть к скрипу здешних ступеней так же, как к лестнице дома.
При мысли об их с Жен квартирке Раймунд на миг почувствовал лёгкую тоску. Если операция сегодня пройдёт удачно, им придётся спешно делать ноги из столицы на ближайшие дни. И кто знает, доведётся ли ещё когда-нибудь вернуться в захламленное, уютное гнёздышко под крышей, где они жили, любили друг друга, мечтали и строили безумные, несбыточные планы?..
- Получите и распишитесь, месье Зузан! - весело сообщил Зяма: Рене поставил на пол тяжёлую с виду сумку. Подрывник расстегнул пряжки, склонился над ней - внутри тускло блеснул металл, ребристые кольчатые шланги - и поднял на Питончика восхищённый взгляд:
- Как вы только сумели, пан Воловиц? Это ж новая модель совсем!..
- Ай, пан Бомба, запомни золотое правило: шоб в жизни тебе был сплошной цимес и цукер-зис - постарайся таки прожить её так, шоб сам никому не задолжать, но притом оставить в долгах других. Если должников выбирать с умом, как друзей и врагов, то даже и летучий катер с пулемётами себе раздобудешь!..
- К слову сказать, - вклинился Пианист. - Ты достал билеты на поезд? Нам надо будет убраться подальше с рассветом…
- А как же! - Зяма вытащил из-за пазухи хитро изогнутый железный штырь.
- Что это?
- Самый лучший билет: запорный ключ от товарного вагона! Спальные места не очень, и чай не приносят, зато таки бесплатно… Ладно, народ. У нас есть ещё полдня до большого дела - и полночи на то, чтобы оказаться подальше от Лютеции с деньгами под мышкой! Ну, а потом - три недели с хвостиком до того, как тронется этот наш агицин паровоз, я про «Экспресс», конечно же…
- Мильпанове, - решился спросить Зузан. - Вы так говорите, будто дата уже известна. А мы точно уверены, что поезд отбывает через три недели? Мы ж так и не узнали, когда была сделана та запись, только предполагаем…
- Вэй, пан Бомба, поверь - мы уже знаем вполне себе точно! - поднял палец Зяма. - Идите-ка сюда.
Он провёл остальных в кабинет, раньше принадлежавший управляющему: с панорамным окном во всю стену, откуда открывался вид на цех внизу, теперь пустой, мёртвый и загаженный. Здесь на старом столе установили фонограф, принесённый Рене - кабинет был хорошо изолирован от звука, эхо не разносилось по всему заводу. Китобой, когда на него накатывало, приходил сюда «послушать китов».
Зузан один лишь раз имел неосторожность оказаться у плотно закрытой двери, различив доносящиеся сквозь неё отзвуки - и после этого поглядывал на Рене с невольной опаской. Утробные, протяжные стоны из рупора фонографа сами по себе были жуткими, как дыхание ветра в подземных пещерах: но то, что он услышал потом…
- Обратите внимание, - Зяма дождался, пока фонограф в очередной раз прокрутит валик с записью неведомо чьих предсмертных откровений, и закрыл крышку часов. - На пятьдесят третьей и шестьдесят пятой секундах - что слышно?
- Да мы разве считали?
- Ну, на фоне. В промежутках между тем, как этот несчастный шлимазл стонет и хрипит.
- Может, дефект записи, - предположил Тайво, самый остроухий из всех. - А может, выстрелы где-то вдали.
- Именно, месье Воронцов! Как говорят любители той нелепой забавы, где в барабане бочечки с цифрами крутят - «лотто»! Но только слишком уж частые звуки для выстрелов: много бабахов друг за другом, через неравные промежутки - похоже скорее на что?..
- Учения на стрельбище? - предположил Пианист.
- Фейерверк! - хлопнула в ладоши Жен.
- Умница, Женни! А теперь ответьте мне, что за праздник с большой пальбой у нас приключился совсем незадолго до того, как месье Зузан в трущобах свой собственный фейерверк устроил?
- День Всех Глупцов! Первое число! - прозрел Зузан. Ну, да, точно, салют был знатный: когда он шёл по улице от обречённого «Трепанга», в воздухе всё ещё витал запах пороха, даже спустя пару суток…
- Лотто! И последнюю подсказку дал нам этот неведомый бедняга, упокой Творец его душу, тьфу-тьфу: «Сегодня во Дворце Шести Сторон…» Запись была сделана в ночь того же дня, когда он раздобыл эти сведения! Нет, конечно, мы можем сейчас начать строить предположения и искать другие варианты - но это только в том случае, если вы предпочитаете делать не дело, а делать больную голову себе самим и мне заодно!
- Ну, пан Воловиц! - после краткой паузы произнёс Зузан, не в силах выразить обуявшее его восхищение. - Ну!.. Вам бы в полицию надо было идти работать! Ох, извините…
- Ничего страшного, пан Бомба! И зови меня Зямой или Питончиком, я уже говорил: от этого «пан Воловиц» у меня всякий раз чувство, будто городовой за шиворот поймал. А что до полиции, я таки вполне умею обирать честной народ и без того, чтобы прикрываться законом и мундиром!..
*****
Пятнадцать минут первого…
Ночь укрыла звёздным плащом столицу. Тени окутали заброшенный завод, залегли в пустых оконных проёмах, превратив их в слепые глазницы призраков. Под их мертвящим взором любой запоздалый прохожий суеверно отвернётся и ускорит шаг. Некому разглядеть свет, теплящийся в окнах верхнего этажа. А кто увидит, тот пойдет себе дальше. Раз окна светятся, значит это кому-то нужно.
Восемнадцать минут…
Тикает хронометр. На плане особняка разложены револьвер, патроны россыпью, карандаши - будто фигурки в игре, что изображает грядущий налет. Или план сражения.
Командир сидит за столом, подперев рукой подбородок, как полководец на рассвете перед битвой, и смотрит на карту. Всё уже обговорено, условлено и решено - и всё же, Пианисту нет покоя. Уходят секунды, а он всё перебирает в голове мысли: не упустил ли чего, нет ли где слабого звена, нельзя ли сыграть лучше?
Тяжёлый груз: принимать решение за всех. Когда сорвали с плеч эполеты, когда со звоном переломилась над головой шпага, когда не стало вчерашнего бравого майора и остался лишь Пианист - казалось, впору навсегда об этом забыть… А вот смотри ж ты, как вывернула хитрая и смешливая судьба.
В дрожащем свете керосинки, под тиканье часов, командир обдумывает план наступления - и готовится вести солдат в бой.
Двадцать три минуты…
Рене Шуан слушает ветер. Прикрыв глаза и запрокинув голову назад, он сидит на полу, прислонившись спиной и затылком к подпирающей потолок колонне.
Ветер врывается в цех сквозь выбитые стёкла под потолком и с тихим гулом гуляет в перекрестьях железных балок, что поддерживают кровлю. Если расслабиться и отпустить мысли, легко представить, что вокруг сейчас - не городские трущобы, а бескрайнее ночное море. И за спиной мачта, и ветер поёт в снастях… Даже можно почувствовать, как пол начинает слегка покачиваться, будто палуба.
Совсем как на китобойце, в минуты блаженного отдыха. Не ровен час, прозвучит над простором далёкая китовая песнь, раздастся сигнал ревуна, затопочут по палубе бегущие ноги. И вновь будет погоня, разлетающиеся солёные брызги, удары гарпунов, тошнотворное чавканье плоти под тесаками и ножами, залитая кровью и жиром палуба…
Но пока этот миг не настал - можно отдохнуть.
И Рене слушает ветер.
Двадцать восемь минут…
На расстеленной тряпице маслянисто поблескивают детали, похожие на металлических насекомых, на медных личинок.
Тайво перебирает, чистит и смазывает оружие. Ловкими движениями состыковывает и собирает воедино под музыку слаженных щелчков. Откидывает барабан и по одному вправляет в гнёзда патроны. Кладёт заряженный револьвер на стол. За ним второй. Пару запасных магазинов-клипов, снаряжённых патронами - никогда не бывают лишними. Есть и обычные, и экспансивные с короной медных зубчиков, и «троллебойки» с полыми головками: смерть на любой вкус.
Помедлив, эльф берёт в руку ещё один револьвер. Уже много лет он исправно ухаживает за ним наряду с остальными - но не сделал из него ни одного выстрела. На рукояти врезанный в щёчку серебром вензель государя-императора, увенчанный короной. И наградная надпись: «Поручику Тайво Воронцову за храбрость в боях за честь и славу Всея Руси Синия, Белыя и Красныя. 1856».
Ведь было, было! После ужасов Крымской бойни награждали как героя. Своими глазами тогда повидал поручик столицу, Ульянгород Краснокаменный: больше родимого леса столица чудину показалась! Видел и Кром Сияющий, сердце державное - город в городе за Посадским Кольцом, башни с орлами и курантами. Побывал на Лазоревой площади, перед собором Кассиодора Солнцедара шапку снял. И памятник Ленину и Пожарскому видал, страну от Чёрной Смуты спасшим: и в Мавзолее побывал, перед гробницами самих освободителей колени преклонил… Тогда только и поверил Тайво: кончилась война.
А как вернулся домой, к жене и детям, так и понял вскоре - нет, не кончилась. И не кончится никогда.
Тридцать минут…
Зузан проверяет заряды взрывчатки, запакованные в картонные вощёные гильзы с фитилями, и рассовывает по кармашкам жилета. Полдня возился. Но возня радует - привычная работа, в которой нет места эмоциям, лишь точный расчёт.
Помогает отвлечься от мыслей, как дошёл до жизни такой. От мыслей, что вместе с остальными пойдёт сейчас убивать. Снова.
Не думал никогда Зузан Чапутов, что вот так всё сложится. Много ли надо человеку для счастья? Дом с садиком, хорошие друзья, кружка пива да миска говяжьих зраз с подливою и клёцками с брынзой. Ну, разве что ещё жёнку взять, да детками обзавестись. А ещё любимая работа: когда гора оползает, расколотая взрывом - чувствуешь себя не меньше, чем Краконошем-великаном, что посохом скалы дробил!
И всё перечеркнул тот обвал. Когда откопали Зузана на третьи сутки, то все дивились, что пощадила его гора - так, покатала меж зубов-обломков, не прожевав… Ничего-то они не поняли.
Не кости, а голову сломало подрывнику. Стал Зузан одержимым. Не так, как орк-кровопивец, который в битве шалеет и крушит без разбору своих и чужих. Просто в минуты обиды или испуга в голове у Зузана оставалась одна только дорожка-мысль, по которой, как по фитилю, бежал чадящий огонёк ярости. А в конце, как и положено - взрыв.
И лишь много позже приходило осознание, что же он натворил. Как тогда, с «Трепангом»: пришёл в свою каморку, завалился спать, а на другой день газету открыл - и в пот бросило. И понятно ведь, что людишки-то в кабаке были сплошь дерьмо - но ведь людишки… Были. Мысль ту покатал и забыл. Шутил, смеялся. А осадок-то, осадок остаётся. Не выплеснуть его из души.
Так и кончилась прежняя жизнь, вместе с честным трудом, дружбой и пивом с кнедликами. Так и стал мастер-взрывник Зузан Чапутов паном Бомбой. И понесла его бродячая жизнь сквозь чужие края, грязные трущобы и вонючие кабаки, как холодная подземная река во тьму пещер.
А куда деваться, мильпанове? Выход-то есть, куда без него. Или петлю на потолочную балку - и прямым ходом в преисподние льды, в гости к пану Дзяблу. Или…
Охо-хо, вот такое вот «или», мильпанове!
Тридцать две минуты
Женевьева кивает погруженному в себя Пианисту, и уходит, придерживая полупустую сумку на длинном ремне. Сейчас ей нужно уединение. Полное.
У стены цеха торчат какие-то кусты. Высокие, густые. Женевьева протискивается меж веток, морщится, ругается тихонько - острые когти так и норовят ухватить за волосы или выколоть глаза. Но это умеренная плата за одиночество.
Оглядывается, убедившись, что зелёная завеса полностью закрывает ее от чужих глаз - да, сейчас любые глаза, даже Раймунда, чужие.
Одежда отсырела: с веток и листьев срываются каскады капель после дневного дождя. Кусты постоянно в тени, поэтому земля под ними не просыхает. Еще немного, и было бы похоже на болото. А так, просто ботинки вязнут. Сюда бы Рене, мелькает веселая мысль, провалился бы по пояс, бегемот!
Найдя относительно сухое местечко - корни сплелись тугим узлом, и вылезли на поверхность - Женевьева встаёт на колени и достаёт из сумки подсохшую лепешку. Положив её на связку корней, полосует крест-накрест двумя взмахами кривого, похожего на коготь ножа. В каждую четвертинку вставляет по маленькой свечке.
У зажигалки стёртый кремень, и искры слабенькие, дохловатые. Пламя на фитильках все никак не хочет возгораться. Наконец, когда терпение подходит к тому пределу, за которым следует взрыв - получается поджечь все четыре свечи.
Жен спешно прячет зажигалку в карман, поднимает обе руки вверх и начинает тянуть слова древней молитвы.
Она её сама вычитала, в Публичной библиотеке. Написано, что подходит. Мол, знаменитый учёный записывал, когда был на Аннамитском архипелаге в ссылке. Так или не так - кто знает? Никто не учил девушку такому. Да и не важно, лишь бы помогло.
Пламя жадно глодает фитильки. Свечки оплывают, пачкая лепешку воском…
Тридцать девять минут…
Зяма Питончик расхаживает по цеху; руки в карманах кожаной куртки. То и дело вдруг останавливается, выхватывает из кармана револьвер - и вскидывает, прищурив глаз.
И так! И эдак! И прокрутив на пальце, как лихой «ганфайтер» из синемы! И положив ствол на сгиб руки, будто главный герой из дрянных графических романчиков «Преисподние Песнопения, или Упырь на службе Святой Церкви», которые почитывает Жен! Лишь в такие минуты, с оружием в руках, Зяма ощущает себя настоящим. Не Зямой Питончиком - а Самуилом Воловицем. Отважным героем. Воином, не посрамившим чести семьи.
С тех пор, как пала Старая Империя, народ аидов вернул себе землю Арес-Эйхуд и отстроил Храм во граде Йевусе - с тех пор повелось, храня память о величии предков, добывать свой хлеб мечом. А по прошествии веков - штыком и пулей. Воинское ремесло считалось самым почётным.
И хоть за века добрая половина Народа рассеялась по иным землям, не вынеся религиозных распрей и беснований фанатиков на родине - это мало что изменило. Аиды (известные чужеземцам как «хассары») жили общинами, чтили заветы и учение предков, и отдавали младших сыновей в солдаты. Многие добывали славу на полях сражений, иные подавались в наёмники. Тех же, кто не служил вовсе, или на службе покрыл себя позором - удостаивались насмешек соплеменников и недоверия чужаков. Потому что нередко, ища прокорма, уходили в криминал. Как это и случилось с бывшим Самуилом, а ныне Зямой.
И всё равно, когда в руках у него оружие, он снова Самуил. Пускай Пианист, увидев однажды его упражнения, хохотал как помешанный, а Тайво обозвал «мартышкой с пушкой»… Но что понимают эти хайем в подлинной воинской доблести?
Сорок семь минут…
Кароль Румпельштильцхен спокоен и доволен. Развалившись на месте водителя в кабине голема, он протирает ветошкой приборы, постукивая ногтём по манометрам и мурлыча под нос. Время от времени поглядывая в застеклённую смотровую прорезь - туда, где в конце улицы горят фонари над воротами особняка Канальи.
Голема пригнали на позицию ещё под вечер, когда закончился дождь и проглянуло солнце. Заодно приспособили к делу нескольких работяг, нанятых на бирже у Сенной площади. Те, радуясь заработку, без лишних вопросов стали создавать видимость работы: расставили рогатки, натянули верёвки с флажками, разворотили мостовую - после чего устроили перерыв, и до заката тянули пиво, сидя на тротуаре. А там и разошлись, оставив раскуроченную улицу и огороженного флажками и знаками голема.
А Король, никем не замеченный, остался в кабине. Спокойно вздремнул пару часов, зная, что не проспит, почитал при свете тусклой лампочки грошовый роман - а вот теперь наводит на кабину лоск, какого в жизни не наведут эти дятлы со стройки.
Король спокоен. Здесь, в стальном панцире, в переплетении могучих механизмов, он на своём месте.
Пятьдесят две минуты…
О чём думает в эти последние уходящие минуты Вуглускр - не знает никто.
Может, и к лучшему.
Час.
Пианист защёлкнул крышку хронометра и поднялся.
- Время, - сказал он. - Все готовы? Жен?
- Готова, - напряжённо кивнула девушка.
- Зузан?
- Готов, пан Пианист.
- Рене?
- Здесь.
- Зяма?
- Так точно, месье майор!
- Тайво?
- «Жуткая ночь наступила для богатых и толстых», - с пугающей улыбкой сказал эльф. Остальные непонимающе взглянули на него.
- Я предпочту думать, что это было «да», - подытожил Пианист. - На выход!
*****
За спиной у Вуглускра - дождь.
Серый дождь, серые небеса. И чёрная, раскисшая дорожная грязь. Та, которую месили и сандалии легионеров Старой Империи, и грубые башмаки ландскнехтов, и сапоги регулярной армии, тянущей за собой пушки…
Из глубины веков - одна и та же дорога, замешанная ногами солдат в грязь. И вечный дождь, оплакивающий тех, кто остался по обочинам.
<За 29 дней до…>
- Дорожку! Дорожку! Не стоим, отходим! Кому ногу отдавим, мы не виноватые! Съебал, нахуй, пидорюга!
Прохожие оборачивались, разинув рты. Пронырливые уличные торговцы забывали обсчитывать покупателей, пялясь на редчайшее в этих местах зрелище - белый слон, и тот был бы куда уместнее! Тощие и облезлые, под стать хозяевам, собаки гавкали из подворотен на механического монстра, пышущего паром.
По улочке бедного квартала под моросящим дождём тяжело шествовал строительный голем. Громадная, почти квадратная махина, когда-то выкрашенная в оранжевый, а нынче в бледно-грязный цвет с косыми чёрными полосками на бортах, обвешанных предупредительными знаками со всех сторон, так плотно, что корпуса и не видно. По бокам торчала пара могучих ручищ с клешнями захватов: громадные ноги-тумбы вминались в грязь, оставляя за големом цепь следов, тут же превращавшихся в лужи. Из высоких труб тянулся сизый дым, сквозь предохранительные клапаны при каждом шаге рвались свистящие струйки пара.
- Дорожку! Расступись, народ! - покрикивал рабочий в каске и жёлтом жилете, шагавший впереди голема, помахивая замасленными, некогда красными флажками. Люди и нелюди убирались с пути голема. В суматохе затолкали какого-то мужичонку, он выпустил из рук груженую капустой тачку: та покатилась, опрокинулась и вывалила груз на мостовую. Следующий шаг голема растоптал капустную кучу в кашу, смешав с грязью. Мужичок завопил, пал на колени в лужу и стал рвать на себе волосы.
- Сам дурак! - проклокотал голос механика-водителя из големьего нутра.
- Куда это вы, сынки? - окликнула из толпы трясущаяся старуха, которую дочка с внуком вытащили на улицу полюбоваться на чудо прогресса.
- Трубы класть, бабка! Канализацию тянуть будем!
- Ась?
- Трубы говняные! - пояснила толпа многоголосо. - Чтоб по трубам текло!
- Слава те, Творец, тьфу-тьфу! Может, хоть на старости лет доведётся в тепле посерить, чтоб ночью на двор не бегать! Будет, чем перед дедом на том свете похвастать!..
Босоногая ребятня с лихими кличами бежала за големом. Один пацан, обалдев от собственной храбрости, зацепился за буксировочный крюк и повис на заду чудовища, проехав добрый десяток шагов, прежде чем отцепиться и спрыгнуть.
Стройголем дотопал до длинного забора, за которым высились корпуса заброшенных цехов с выбитыми окнами. Рабочий с флажками повозился с ключом, нырнул в калитку и вскоре отворил перед големом старые, рассохшиеся ворота. Машина скрылась во дворе. Публика, оживленно переговариваясь, начала расходиться: кто-то радовался, другие мрачно предрекали новые поборы «за говностёк» и плевались.
Если бы кто-то подпрыгнул и повис на заборе, или прильнул глазом к щели в воротах - они увидели бы, как голем, сбросив давление в цилиндрах, на самом малом ходу прошёл через замусоренный, мощёный плитами двор ко вторым воротам на другом конце территории. Парень в каске и жилете открыл перед ним створки: петли не скрипнули, заранее политые маслом. Машина вышла в сумрачный переулок и затопала меж домов, чуть не чиркая бортами о стены. Здесь была мостовая из старых, сгнивших плах, и ножищи голема не оставляли ям - лишь хрустело и лопалось дерево.
Путь голема завершился у старых складов. Завод месье Цитрона разорился и ушел с молотка. Часть капитальных сооружений, разворованных под метелку, оказалось никому не нужна - и расположены не слишком удачно, и реконструкция влетит в сантим! Разумеется, никому не нужность оказалась относительной. И склады не простояли и дня без дела.
Войдя под крышу, машина шумно стравила пар из клапанов и осела на подогнувшихся ногах: стрекот ленты транспортера, забрасывавшего угольные брикеты в топку, затих. После недолгой возни открылся люк, и Кароль Румпельштильцхен спрыгнул на грязный бетонный пол.
- Красавчик! - любовно похлопал он «Талоса» по тронутому ржавчиной и застарелой грязью борту. - Хороший конёк, жаль только, в херовых руках: чую, эти долбаки его на осмотр не загоняли вообще ни разу… Спасибо, месье Вуглускр, отлично сработал!
- Всегда на здоровье, херр Король, - отозвался провожатый, сняв каску и обнаживший чёрные волосы с единственной белой прядью. - Любые скрытые работы! Лишь бы наряд подписывали!
Оба засмеялись. Сработано, действительно, неплохо. И что самое хорошее - без малейших жертв. Старый панцерник с войны очень не любил появление трупов среди гражданского населения.
А так, единственный пострадавший - лентяй-механик, мгновенно напившийся на дармовщину. Даже трубой по затылку стукать не пришлось, как предлагала кровожадная Белка. Зачем бить, рассудил Король, если можно налить? Ему и так достанется. Если, конечно, не хватит мозгов наплести о налетчиках с ножами, топорами и револьверами.
Поговорили, угостили, отогнали в сторонку. Затем грузовой вагон с сорванными пломбами, короткий перегон под перестук колес, зады промышленного района, дорога сквозь трущобы… И затерялся «Талос-17» в лютецианских кварталах.
Конечно, голема будут искать: Король не сомневался. Вот только успеют ли полицаи взять след? Операция-то запланирована уже на сегодняшнюю ночь…
*****
Под потолком цеха задёргались натянутые верёвки с развешанными на них консервными банками. Пианист оторвался от расстеленного на столе плана особняка, прислушался к условному бряканью и удовлетворённо кивнул.
- Голем на базе, - сказал он. Женевьева ещё вчера протянула верёвочный «телеграф» через крыши от заброшенного предприятия к складам. Дёшево, просто и никаких посыльных не надо.
Штаб операции устроили на верхнем этаже старого корпуса по нескольким причинам. Во-первых, сюда оказалось легко проникнуть под покровом ночи и протащить всё необходимое: помог Вуглускр, умевший подобрать ключи и отмычки, кажется, к любому замку в столице. Во-вторых, здесь никто не обитал, кроме бездомных кошек, голубей да нескольких бродяг-клошаров - последние сами убрались восвояси, побоявшись связываться с серьёзными людьми.
Да и вообще, территория заброшенного завода пользовалась в бедных кварталах дурной славой. Ходили легенды о призраке сталевара, заживо сгоревшего в расплавленном металле и теперь ночами бродящего по цехам в виде горящего скелета с кочергой. Невежественный народ верил страшилкам безоговорочно - даже несмотря на то, что до закрытия здесь располагался пивзавод, а не сталеплавильня. (Почему никто не выдумал более добрую байку про рабочего, утонувшего в пиве, оставалось загадкой).
Ну и, в-третьих - из окон верхнего этажа открывался вид туда, где начинались «приличные» кварталы и виднелись крыши особняка Альфонса Канальгеруха. К тому же, наверху было сравнительно чисто, по сравнению с нижним этажом, загаженным собаками, бездомными и молодёжью, изредка забиравшейся сюда показать удаль и потрахаться.
(Пару ночей назад Тайво, дежуривший ночью, обогатил городской фольклор, озорства ради спугнув какого-то паренька с девчонкой. Те забрались на железную наружную лестницу, где юнец загнул возлюбленную на перила и принялся обрабатывать так, что вся лестница скрипела и тряслась сверху донизу. Тайво, завистливо цыкнув зубом, подкрался к окну и завыл загробной собакой. И потом давился хохотом в кулак, когда незадачливая парочка с визгом драпала через весь двор, путаясь в спущенных штанах и панталонах).
- Велел быть готовым к полуночи, - сообщил Пианист, дёрнув в ответ пару сигнальных верёвок специальным образом. - Король там ещё чего-то собирался в машине подкрутить и подмазать.
- Он хоть успеет? - обеспокоилась Женевьева. Девушка разложила на столе высотное снаряжение, придирчиво проверяя карабины. Хоть её роль в грядущей операции была невелика, заботы помогали отвлечься от тревог за то, всё ли получится и вернётся ли Пианист. - Нашему панцернику дай волю и инструменты, он голема в летучий катер переделает, если напильник не отобрать!
- Да нет, должен успеть. Спасибо за идею, Зузан, отличная штука!
- То ж разве я придумал, - пожал плечами подрывник, возившийся со взрывчаткой и фитилями. - Обычная вещь в шахтах. Эти телефоны новомодные на глубину тянуть - гиблое дело, искра где-нибудь проскочит, и газ рудничный рванёт!
- Всё это… пустые… сложности! - заявил Тайво в промежутках меж вздохами. Эльф был занят: подтягивался на потолочной балке. Все прошедшие дни он попеременно отъедался и усердно приводил себя в форму. Вчера они с Пианистом ездили тренироваться на заброшенный карьер за городом - и на двоих расстреляли столько патронов, что хватило бы на целый батальон. (Так сказал Пианист, а Тайво привычно не согласился, заявив, что не больше пары рот: дескать, пришлось бы ещё добивать в башку).
- Вы, люди… слишком… зависимы от вещей, - Тайво подтянулся, забрался на балку, зацепился ногами и повис на ней вниз головой, как на ветке дерева. - В Вепскую Войну с йормами наши снайпера подавали сигналы птичьими криками. Никаких тебе погремушек, и не засечёт никто. За это йормы нас «кукушками» и прозвали, слыхали, наверное? - он заложил руки за голову и стал качать пресс, звучно хэкая.
- Ага. Ты только сперва нас всех научи птичьи голоса различать, умник, - ехидно заявила Женевьева. - Не говоря о том, чтоб подражать. Да и где ты в городе лесных птиц найдёшь? Одни голуби, да воробьи!
- Ну… одну курицу… я прямо щас… вижу!
- Сам ты дятел! И баклан к тому же!
- Отставить ссоры! - привычно велел Пианист. Женевьева надменно фыркнула и вернулась к работе. Тайво, закончив упражнения, спрыгнул на пол, подошёл к тазу на табуретке и принялся умываться, разбрызгивая воду и отфыркиваясь, что твой тюлень. - Идите сюда.
Все собрались у стола с расстеленным планом. Кустарно нарисованную карту раздобыл незаменимый Зяма: «Ай, мосье Альфонс такой хитрый, шо я сам удивляюсь, как он такой дурак! Можно бы и догадаться, шо когда ты выгоняешь слуг на улицу по пустякам без даже совсем маленького пособия, то они почему-то не забывают, шо и как у тебя в доме устроено!»
- В доме два этажа, - начал Раймунд, водя пальцем по карте. - Вот главный вход, лестницы, кухня. Здесь чёрная дверь, мы входим сюда. Кабинет Канальи вот тут, по соседству спальня. Значит, всё самое сладкое… Тайво, блядь, не капай! - капли воды с мокрых волос чудина упали на план.
- На карту им не капай, на мозги им не капай. Скучные вы людишки! - буркнул Тайво, вытираясь рубашкой.
- Значит, деньги либо в спальне, либо в кабинете? - уточнила Женевьева.
- Ага. Там, куда входит как можно меньше народу, кроме хозяина. И где он всегда может украдкой проверить нажитое непосильным грабежом. В общем, идём внутрь двумя группами.
- Почему двумя?
- Первая работает на первом этаже, вторая - идёт наверх. Ещё по одному человеку у входов - главного и чёрного. Рене и Зяма. Кто к какому - без разницы.
- А от него будет толк? - усомнился Тайво. - Все же, из этих… Спекулянтов!
- Обижаешь, поручик! Нашему Питончику только бы погеройствовать. Так… С охраной внутри разобрались. Что во дворе?
- Охранники обычно в сторожке у входа, дрыхнут, либо в карты режутся, - доложила Женевьева. За прошедшие трое суток она успела изучить жизнь двора особняка Канальи с крыш соседних домов, через мощный армейский бинокль. (Драгоценный прибор выдал во временное пользование Король, буркнув, «Если уронишь, то лучше сразу сама вниз головой сигай!»). - Только собак выпускают по саду бегать.
- Ну, с собаками мы разберёмся.
Женевьева сурово кивнула. Ни охранников, ни псов ей было не жаль, после того, как на её глазах стражи травили собаками бездомную кошку.
- Ладно. Король будет на позиции; ты, Жен, свою задачу знаешь. Справишься с проводом?
- Конечно! Я заранее всё присмотрела, даже ночью не ошибусь! И ножницы хорошие. Сапёрные!
- «Глаза человека, умеющего ходить по канату, не врут», - процитировал Тайво.
- Я по канату не хожу, я по ним лазаю! - насупилась Женевьева. - И вообще, откуда ты эти фразочки только берёшь? Выдумываешь?
Чудин скупо улыбнулся в ответ.
- Хорошо, с этим решили. Внутрь пойдём мы с Тайво - и, пожалуй… Бомба, ты как насчёт пострелять при необходимости?
- В армии служил, было дело.
- Воевал?
- В штабе писарем отсиделся. Как слишком грамотный.
- Ясно. Значит, справишься. Пойдёшь с Вуглускром. Вы вроде сработались. Ты со своими фейерверками нам будешь нужен поблизости, когда сейф всплывет. Мало ли, вдруг придется взрывать. Вопросы у кого есть? Вот и славно, раз спросить не успели. Заканчиваем сборы, отдыхаем - и выдвигаемся. Выход в час.
Когда старая железная лестница заскрипела под двумя парами ног, Пианист за столом обернулся, рука легла на рукоять револьвера на столешнице: как знать, кто идёт, свой или чужой?..
- Спокойно, Раймунд, - лениво бросил Тайво, растянувшийся на старых ящиках, руки за голову. - Это Питончик и Грот-Мачта!
И действительно, в цех вошли Зяма и Рене. Пианист поднялся из-за стола, в душе позавидовав эльфу, чей слух был столь же остр, как и его уши. Сам он за прошедшие дни ещё не успел привыкнуть к скрипу здешних ступеней так же, как к лестнице дома.
При мысли об их с Жен квартирке Раймунд на миг почувствовал лёгкую тоску. Если операция сегодня пройдёт удачно, им придётся спешно делать ноги из столицы на ближайшие дни. И кто знает, доведётся ли ещё когда-нибудь вернуться в захламленное, уютное гнёздышко под крышей, где они жили, любили друг друга, мечтали и строили безумные, несбыточные планы?..
- Получите и распишитесь, месье Зузан! - весело сообщил Зяма: Рене поставил на пол тяжёлую с виду сумку. Подрывник расстегнул пряжки, склонился над ней - внутри тускло блеснул металл, ребристые кольчатые шланги - и поднял на Питончика восхищённый взгляд:
- Как вы только сумели, пан Воловиц? Это ж новая модель совсем!..
- Ай, пан Бомба, запомни золотое правило: шоб в жизни тебе был сплошной цимес и цукер-зис - постарайся таки прожить её так, шоб сам никому не задолжать, но притом оставить в долгах других. Если должников выбирать с умом, как друзей и врагов, то даже и летучий катер с пулемётами себе раздобудешь!..
- К слову сказать, - вклинился Пианист. - Ты достал билеты на поезд? Нам надо будет убраться подальше с рассветом…
- А как же! - Зяма вытащил из-за пазухи хитро изогнутый железный штырь.
- Что это?
- Самый лучший билет: запорный ключ от товарного вагона! Спальные места не очень, и чай не приносят, зато таки бесплатно… Ладно, народ. У нас есть ещё полдня до большого дела - и полночи на то, чтобы оказаться подальше от Лютеции с деньгами под мышкой! Ну, а потом - три недели с хвостиком до того, как тронется этот наш агицин паровоз, я про «Экспресс», конечно же…
- Мильпанове, - решился спросить Зузан. - Вы так говорите, будто дата уже известна. А мы точно уверены, что поезд отбывает через три недели? Мы ж так и не узнали, когда была сделана та запись, только предполагаем…
- Вэй, пан Бомба, поверь - мы уже знаем вполне себе точно! - поднял палец Зяма. - Идите-ка сюда.
Он провёл остальных в кабинет, раньше принадлежавший управляющему: с панорамным окном во всю стену, откуда открывался вид на цех внизу, теперь пустой, мёртвый и загаженный. Здесь на старом столе установили фонограф, принесённый Рене - кабинет был хорошо изолирован от звука, эхо не разносилось по всему заводу. Китобой, когда на него накатывало, приходил сюда «послушать китов».
Зузан один лишь раз имел неосторожность оказаться у плотно закрытой двери, различив доносящиеся сквозь неё отзвуки - и после этого поглядывал на Рене с невольной опаской. Утробные, протяжные стоны из рупора фонографа сами по себе были жуткими, как дыхание ветра в подземных пещерах: но то, что он услышал потом…
- Обратите внимание, - Зяма дождался, пока фонограф в очередной раз прокрутит валик с записью неведомо чьих предсмертных откровений, и закрыл крышку часов. - На пятьдесят третьей и шестьдесят пятой секундах - что слышно?
- Да мы разве считали?
- Ну, на фоне. В промежутках между тем, как этот несчастный шлимазл стонет и хрипит.
- Может, дефект записи, - предположил Тайво, самый остроухий из всех. - А может, выстрелы где-то вдали.
- Именно, месье Воронцов! Как говорят любители той нелепой забавы, где в барабане бочечки с цифрами крутят - «лотто»! Но только слишком уж частые звуки для выстрелов: много бабахов друг за другом, через неравные промежутки - похоже скорее на что?..
- Учения на стрельбище? - предположил Пианист.
- Фейерверк! - хлопнула в ладоши Жен.
- Умница, Женни! А теперь ответьте мне, что за праздник с большой пальбой у нас приключился совсем незадолго до того, как месье Зузан в трущобах свой собственный фейерверк устроил?
- День Всех Глупцов! Первое число! - прозрел Зузан. Ну, да, точно, салют был знатный: когда он шёл по улице от обречённого «Трепанга», в воздухе всё ещё витал запах пороха, даже спустя пару суток…
- Лотто! И последнюю подсказку дал нам этот неведомый бедняга, упокой Творец его душу, тьфу-тьфу: «Сегодня во Дворце Шести Сторон…» Запись была сделана в ночь того же дня, когда он раздобыл эти сведения! Нет, конечно, мы можем сейчас начать строить предположения и искать другие варианты - но это только в том случае, если вы предпочитаете делать не дело, а делать больную голову себе самим и мне заодно!
- Ну, пан Воловиц! - после краткой паузы произнёс Зузан, не в силах выразить обуявшее его восхищение. - Ну!.. Вам бы в полицию надо было идти работать! Ох, извините…
- Ничего страшного, пан Бомба! И зови меня Зямой или Питончиком, я уже говорил: от этого «пан Воловиц» у меня всякий раз чувство, будто городовой за шиворот поймал. А что до полиции, я таки вполне умею обирать честной народ и без того, чтобы прикрываться законом и мундиром!..
*****
Пятнадцать минут первого…
Ночь укрыла звёздным плащом столицу. Тени окутали заброшенный завод, залегли в пустых оконных проёмах, превратив их в слепые глазницы призраков. Под их мертвящим взором любой запоздалый прохожий суеверно отвернётся и ускорит шаг. Некому разглядеть свет, теплящийся в окнах верхнего этажа. А кто увидит, тот пойдет себе дальше. Раз окна светятся, значит это кому-то нужно.
Восемнадцать минут…
Тикает хронометр. На плане особняка разложены револьвер, патроны россыпью, карандаши - будто фигурки в игре, что изображает грядущий налет. Или план сражения.
Командир сидит за столом, подперев рукой подбородок, как полководец на рассвете перед битвой, и смотрит на карту. Всё уже обговорено, условлено и решено - и всё же, Пианисту нет покоя. Уходят секунды, а он всё перебирает в голове мысли: не упустил ли чего, нет ли где слабого звена, нельзя ли сыграть лучше?
Тяжёлый груз: принимать решение за всех. Когда сорвали с плеч эполеты, когда со звоном переломилась над головой шпага, когда не стало вчерашнего бравого майора и остался лишь Пианист - казалось, впору навсегда об этом забыть… А вот смотри ж ты, как вывернула хитрая и смешливая судьба.
В дрожащем свете керосинки, под тиканье часов, командир обдумывает план наступления - и готовится вести солдат в бой.
Двадцать три минуты…
Рене Шуан слушает ветер. Прикрыв глаза и запрокинув голову назад, он сидит на полу, прислонившись спиной и затылком к подпирающей потолок колонне.
Ветер врывается в цех сквозь выбитые стёкла под потолком и с тихим гулом гуляет в перекрестьях железных балок, что поддерживают кровлю. Если расслабиться и отпустить мысли, легко представить, что вокруг сейчас - не городские трущобы, а бескрайнее ночное море. И за спиной мачта, и ветер поёт в снастях… Даже можно почувствовать, как пол начинает слегка покачиваться, будто палуба.
Совсем как на китобойце, в минуты блаженного отдыха. Не ровен час, прозвучит над простором далёкая китовая песнь, раздастся сигнал ревуна, затопочут по палубе бегущие ноги. И вновь будет погоня, разлетающиеся солёные брызги, удары гарпунов, тошнотворное чавканье плоти под тесаками и ножами, залитая кровью и жиром палуба…
Но пока этот миг не настал - можно отдохнуть.
И Рене слушает ветер.
Двадцать восемь минут…
На расстеленной тряпице маслянисто поблескивают детали, похожие на металлических насекомых, на медных личинок.
Тайво перебирает, чистит и смазывает оружие. Ловкими движениями состыковывает и собирает воедино под музыку слаженных щелчков. Откидывает барабан и по одному вправляет в гнёзда патроны. Кладёт заряженный револьвер на стол. За ним второй. Пару запасных магазинов-клипов, снаряжённых патронами - никогда не бывают лишними. Есть и обычные, и экспансивные с короной медных зубчиков, и «троллебойки» с полыми головками: смерть на любой вкус.
Помедлив, эльф берёт в руку ещё один револьвер. Уже много лет он исправно ухаживает за ним наряду с остальными - но не сделал из него ни одного выстрела. На рукояти врезанный в щёчку серебром вензель государя-императора, увенчанный короной. И наградная надпись: «Поручику Тайво Воронцову за храбрость в боях за честь и славу Всея Руси Синия, Белыя и Красныя. 1856».
Ведь было, было! После ужасов Крымской бойни награждали как героя. Своими глазами тогда повидал поручик столицу, Ульянгород Краснокаменный: больше родимого леса столица чудину показалась! Видел и Кром Сияющий, сердце державное - город в городе за Посадским Кольцом, башни с орлами и курантами. Побывал на Лазоревой площади, перед собором Кассиодора Солнцедара шапку снял. И памятник Ленину и Пожарскому видал, страну от Чёрной Смуты спасшим: и в Мавзолее побывал, перед гробницами самих освободителей колени преклонил… Тогда только и поверил Тайво: кончилась война.
А как вернулся домой, к жене и детям, так и понял вскоре - нет, не кончилась. И не кончится никогда.
Тридцать минут…
Зузан проверяет заряды взрывчатки, запакованные в картонные вощёные гильзы с фитилями, и рассовывает по кармашкам жилета. Полдня возился. Но возня радует - привычная работа, в которой нет места эмоциям, лишь точный расчёт.
Помогает отвлечься от мыслей, как дошёл до жизни такой. От мыслей, что вместе с остальными пойдёт сейчас убивать. Снова.
Не думал никогда Зузан Чапутов, что вот так всё сложится. Много ли надо человеку для счастья? Дом с садиком, хорошие друзья, кружка пива да миска говяжьих зраз с подливою и клёцками с брынзой. Ну, разве что ещё жёнку взять, да детками обзавестись. А ещё любимая работа: когда гора оползает, расколотая взрывом - чувствуешь себя не меньше, чем Краконошем-великаном, что посохом скалы дробил!
И всё перечеркнул тот обвал. Когда откопали Зузана на третьи сутки, то все дивились, что пощадила его гора - так, покатала меж зубов-обломков, не прожевав… Ничего-то они не поняли.
Не кости, а голову сломало подрывнику. Стал Зузан одержимым. Не так, как орк-кровопивец, который в битве шалеет и крушит без разбору своих и чужих. Просто в минуты обиды или испуга в голове у Зузана оставалась одна только дорожка-мысль, по которой, как по фитилю, бежал чадящий огонёк ярости. А в конце, как и положено - взрыв.
И лишь много позже приходило осознание, что же он натворил. Как тогда, с «Трепангом»: пришёл в свою каморку, завалился спать, а на другой день газету открыл - и в пот бросило. И понятно ведь, что людишки-то в кабаке были сплошь дерьмо - но ведь людишки… Были. Мысль ту покатал и забыл. Шутил, смеялся. А осадок-то, осадок остаётся. Не выплеснуть его из души.
Так и кончилась прежняя жизнь, вместе с честным трудом, дружбой и пивом с кнедликами. Так и стал мастер-взрывник Зузан Чапутов паном Бомбой. И понесла его бродячая жизнь сквозь чужие края, грязные трущобы и вонючие кабаки, как холодная подземная река во тьму пещер.
А куда деваться, мильпанове? Выход-то есть, куда без него. Или петлю на потолочную балку - и прямым ходом в преисподние льды, в гости к пану Дзяблу. Или…
Охо-хо, вот такое вот «или», мильпанове!
Тридцать две минуты
Женевьева кивает погруженному в себя Пианисту, и уходит, придерживая полупустую сумку на длинном ремне. Сейчас ей нужно уединение. Полное.
У стены цеха торчат какие-то кусты. Высокие, густые. Женевьева протискивается меж веток, морщится, ругается тихонько - острые когти так и норовят ухватить за волосы или выколоть глаза. Но это умеренная плата за одиночество.
Оглядывается, убедившись, что зелёная завеса полностью закрывает ее от чужих глаз - да, сейчас любые глаза, даже Раймунда, чужие.
Одежда отсырела: с веток и листьев срываются каскады капель после дневного дождя. Кусты постоянно в тени, поэтому земля под ними не просыхает. Еще немного, и было бы похоже на болото. А так, просто ботинки вязнут. Сюда бы Рене, мелькает веселая мысль, провалился бы по пояс, бегемот!
Найдя относительно сухое местечко - корни сплелись тугим узлом, и вылезли на поверхность - Женевьева встаёт на колени и достаёт из сумки подсохшую лепешку. Положив её на связку корней, полосует крест-накрест двумя взмахами кривого, похожего на коготь ножа. В каждую четвертинку вставляет по маленькой свечке.
У зажигалки стёртый кремень, и искры слабенькие, дохловатые. Пламя на фитильках все никак не хочет возгораться. Наконец, когда терпение подходит к тому пределу, за которым следует взрыв - получается поджечь все четыре свечи.
Жен спешно прячет зажигалку в карман, поднимает обе руки вверх и начинает тянуть слова древней молитвы.
Она её сама вычитала, в Публичной библиотеке. Написано, что подходит. Мол, знаменитый учёный записывал, когда был на Аннамитском архипелаге в ссылке. Так или не так - кто знает? Никто не учил девушку такому. Да и не важно, лишь бы помогло.
Пламя жадно глодает фитильки. Свечки оплывают, пачкая лепешку воском…
Тридцать девять минут…
Зяма Питончик расхаживает по цеху; руки в карманах кожаной куртки. То и дело вдруг останавливается, выхватывает из кармана револьвер - и вскидывает, прищурив глаз.
И так! И эдак! И прокрутив на пальце, как лихой «ганфайтер» из синемы! И положив ствол на сгиб руки, будто главный герой из дрянных графических романчиков «Преисподние Песнопения, или Упырь на службе Святой Церкви», которые почитывает Жен! Лишь в такие минуты, с оружием в руках, Зяма ощущает себя настоящим. Не Зямой Питончиком - а Самуилом Воловицем. Отважным героем. Воином, не посрамившим чести семьи.
С тех пор, как пала Старая Империя, народ аидов вернул себе землю Арес-Эйхуд и отстроил Храм во граде Йевусе - с тех пор повелось, храня память о величии предков, добывать свой хлеб мечом. А по прошествии веков - штыком и пулей. Воинское ремесло считалось самым почётным.
И хоть за века добрая половина Народа рассеялась по иным землям, не вынеся религиозных распрей и беснований фанатиков на родине - это мало что изменило. Аиды (известные чужеземцам как «хассары») жили общинами, чтили заветы и учение предков, и отдавали младших сыновей в солдаты. Многие добывали славу на полях сражений, иные подавались в наёмники. Тех же, кто не служил вовсе, или на службе покрыл себя позором - удостаивались насмешек соплеменников и недоверия чужаков. Потому что нередко, ища прокорма, уходили в криминал. Как это и случилось с бывшим Самуилом, а ныне Зямой.
И всё равно, когда в руках у него оружие, он снова Самуил. Пускай Пианист, увидев однажды его упражнения, хохотал как помешанный, а Тайво обозвал «мартышкой с пушкой»… Но что понимают эти хайем в подлинной воинской доблести?
Сорок семь минут…
Кароль Румпельштильцхен спокоен и доволен. Развалившись на месте водителя в кабине голема, он протирает ветошкой приборы, постукивая ногтём по манометрам и мурлыча под нос. Время от времени поглядывая в застеклённую смотровую прорезь - туда, где в конце улицы горят фонари над воротами особняка Канальи.
Голема пригнали на позицию ещё под вечер, когда закончился дождь и проглянуло солнце. Заодно приспособили к делу нескольких работяг, нанятых на бирже у Сенной площади. Те, радуясь заработку, без лишних вопросов стали создавать видимость работы: расставили рогатки, натянули верёвки с флажками, разворотили мостовую - после чего устроили перерыв, и до заката тянули пиво, сидя на тротуаре. А там и разошлись, оставив раскуроченную улицу и огороженного флажками и знаками голема.
А Король, никем не замеченный, остался в кабине. Спокойно вздремнул пару часов, зная, что не проспит, почитал при свете тусклой лампочки грошовый роман - а вот теперь наводит на кабину лоск, какого в жизни не наведут эти дятлы со стройки.
Король спокоен. Здесь, в стальном панцире, в переплетении могучих механизмов, он на своём месте.
Пятьдесят две минуты…
О чём думает в эти последние уходящие минуты Вуглускр - не знает никто.
Может, и к лучшему.
Час.
Пианист защёлкнул крышку хронометра и поднялся.
- Время, - сказал он. - Все готовы? Жен?
- Готова, - напряжённо кивнула девушка.
- Зузан?
- Готов, пан Пианист.
- Рене?
- Здесь.
- Зяма?
- Так точно, месье майор!
- Тайво?
- «Жуткая ночь наступила для богатых и толстых», - с пугающей улыбкой сказал эльф. Остальные непонимающе взглянули на него.
- Я предпочту думать, что это было «да», - подытожил Пианист. - На выход!
*****
За спиной у Вуглускра - дождь.
Серый дождь, серые небеса. И чёрная, раскисшая дорожная грязь. Та, которую месили и сандалии легионеров Старой Империи, и грубые башмаки ландскнехтов, и сапоги регулярной армии, тянущей за собой пушки…
Из глубины веков - одна и та же дорога, замешанная ногами солдат в грязь. И вечный дождь, оплакивающий тех, кто остался по обочинам.