Мир такой большой, мир такой маленький.
У крыльца, у лавочки мир пустой и маленький,
у крыльца и лавочки - куры да трава.
А взойди на палубу, поднимись до салинга -
и увидишь дальние острова.
(В.П. Крапивин)
Мир был так велик, что можно было запыхаться,
пробежав от одной его границы к другой, так ярок,
что Юзуфу иногда не хватало воздуха и он зажмуривался,
как от слепящего света.
(Г.Ш. Яхина)
Я прекрасно помню из детства оба этих ощущения. Тогда они казались особенно острыми.
Мой мир был огромен и ярок. Вот, например, бабушкин двор в деревне. Сколько там скрывалось чудес! Баня, где пахло березовыми вениками и чистотой и наверняка жил банник из бажовских сказов. Амбар, где в закромах лежали груды золотистого зерна, которое так славно было пересыпать из ладони в ладонь. Сарай, казалось, хранил в себе все сокровища мира: велосипед, на котором я буду кататься, когда вырасту, кукол и кукольную мебель, которых бабушка убрала, пока меня не было, ракетки и волан для бадминтона, в который я так и не научилась играть, и ещё уйму вещей, чьи имена мне не были знакомы. Малинник, в котором легко потеряться, если тебе пять лет. Всё это легко воспринимать как чудо, если тебе пять лет.
Для меня целым миром могло стать что угодно: бабушкин двор, квартира родительских друзей, полка поезда. И этот мир хранил в себе столько тайн. Столько ОБЕЩАНИЯ тайн...
Эти обещания мой маленький огромный мир не сдерживал. И тогда я поняла, что есть еще настоящий большой мир. Тот самый, где чужие страны, самолёты, корабли, капитаны, кочевники, пальмы, снега.
Сперва этот мир был только в книгах, но я знала, что он есть. И что он не подведёт, в отличие от мира маленького. Он покажет мне свои тайны.
Мой огромный мир был прекрасен. Там были заклинатели змей, летучие мыши на фоне огромной луны, маленькие самолётики, большие пароходы, изысканные жирафы, которых можно кормить с рук и грубые турки, которых с рук лучше не кормить. Там были разные языки, разные страны, разные люди. Много солнца, много снега, много незнакомых улиц в незнакомых городах. Уютные кафе, где чопорные европейцы подадут тебе идеальный кофе с идеальным круассаном - и азиатские рынки, где смешливые вьетнамки угостят тебя странными рулетами, которые готовили вообще-то не для туристов, а для себя.
А сейчас мой мир снова маленький. Четыре квартала. А вокруг - пустыри, которых даже нет на карте.
И я снова учусь любить свой маленький мир.
Вот тут - граффити, там - цветет сирень.
Если солнечным днём всходить на холм, который гордо именуется на картах "горой", можно почувствовать себя в дикой Азии: жарко, влажно, рюкзак за спиной. И тяжелый запах цветов, который просто сбивает с ног.
Если закрыть глаза маленький мир становится по-настоящему огромным...
[У крыльца, у лавочки мир пустой и маленький,]Если вдруг покажется пыльною и плоской,
злой и надоевшей вся земля,
вспомни, что за дальнею синею полоской
ветер треплет старые марселя.
Над морскими картами капитаны с трубками
дым пускали кольцами, споря до утра.
А на утро плотники топорами стукнули -
там у моря синего рос корабль.
Крутобокий, маленький вырастал на стапеле
и спустился на воду он в урочный час,
а потом на мачтах мы паруса поставили,
и, как сердце, дрогнул наш компас.
Под лучами ясными, под крутыми тучами,
положив на планшир тонкие клинки,
мы летим под парусом с рыбами летучими,
с чайками, с дельфинами наперегонки.
У крыльца, у лавочки мир пустой и маленький,
у крыльца и лавочки - куры да трава.
А взойди на палубу, поднимись до салинга -
и увидишь дальние острова.
[Мир был огромен и ярок.]Мир был огромен и ярок. Он начинался у жемчужно-серого, причудливо изъеденного жучком деревянного порога избы, которую Юзуф и мать делили с доктором. Простирался через широкий двор, затопленный волнами буйной травы, где островами возвышались рассохшиеся топчаны с криво торчащими в них топорами и ножами, отвесной скалой вздымалась поленница, широкой горной грядой тянулась кривая ограда, цветными парусами реяло сохнущее на ветру белье. Тек вокруг избы, к скрипучей двери лазарета, за которой скрывалось царство дожелта выскобленных матерью полов, прохладных белых простынь, причудливых, сверкающих невероятным блеском инструментов и горьких лекарственных ароматов.
От лазарета по хорошо утоптанной тропе мир стелился дальше, в поселок. Здесь высились черные бараки, длиннющие, в три сруба; агитационный стенд раскинул свои широкие крылья, на которых горели звонкими лозунгами атласные плакаты; что-то постоянно шуршало и шкворчало в таинственном, окутанном запахами еды, здании кухни; неприступным бастионом глядела с вершины холма мрачная комендатура; в отдалении светлел меж синих елей клуб, где день и ночь колдовал с пахучими красками художник Илья Петрович.
Здесь мир Юзуфа заканчивался - ходить дальше, в тайгу, мать запрещала.