Дождь
Дождь водит за нос несколько недель. Последнюю неделю - особенно. Он объявлялся то там, то там, его ждали и так, и эдак, и где-то он, войдя в сговор с водами текущими, опустошил прибрежные дома и вынес вон весь сор, что так старательно прятали люди; где-то, сдружившись с ветром, он наломал веток и насносил крыш, набаловался с фонарями, вывесками, сигнализациями - всем тем, что так заманчиво светит, искрит и воет - и он светил и выл вместе с ними, и стучал и бил, и колотил и поил, и, скорее даже, упаивал. Но к нам так и не заглянул. Да, он обещал, много раз обещал, и он, верно, действительно собирался - ведь за него обещали его поданные в новостях, но он все время оказывался так занят, так занят всеми теми делами, которые приносят ему и его приятелям так много бесшабашной веселости и так много хлопот и иногда даже горя людям.
Последние дни его ждали особенно. Каждый день слышалось со всех сторон: Вот, он уже в пути, он скоро будет, он вот-вот придет, надо потерпеть еще немного и он придет, он облегчит страдания нашей бедной изможденной земли и наши.
Вчера земля раскалилась до такой степени, что готова была воспламениться от любого намека на ее состояние. Воздух не питал кислородом, как положено ему, а драл легкие духотой, душил едким запахом дыма и давил, выдавливал, всеми правдами и неправдами, любую каплю жидкости из организма. Когда я шла домой, с моих носа и подбородка непрерывно капало на землю, и та, вынужденная принимать столь соленый дар, вздыхала и шептала: Еще немного, и он скоро придет.
В магазине встретилась соседка, которая радостно сообщила, что в Есино (это километрах в 20 от нас) он уже начался и скоро будет у нас. Спустя часа два позвонил отец и сказал, что прокапало и у него (он в 4 километрах). Я глядела на веселое голубое небо, даже не задумывающееся о том, чтобы прикрыть чем-нибудь свою - ну, совершенно, безобразно радостную наготу.
К вечеру запахло дождем, но небо было по-прежнему голубоглазым и абсолютно невинным в своем неведении, сколь ни вопрошали у него.
Кот, подобно белке, скинул за два дня почти всю шерсть, превратившись в худенького кота-подростка с крохотным подшерстком. Он одурел от жары настолько, что улегся на Юрин письменный стол, чего никогда себе не позволял - очевидно, полированная поверхность единственная во всем доме внушила ему надежду хоть на какое-то облегчение.
В 11 вечера он встряхнул ушами и вышел из дома, в 25-градусную прохладу. Я вышла на балкон и слушала, как кричат птицы. Ни к чему хорошему эти крики не относились. Им нечем поить своих птенцов, нечего пить самим. Семена не родятся, жуки-червяки либо пересохли все и замумифицировались, либо попрятались до лучших времен. Тревожно и дерганно, словно летучие мыши, птицы носились среди веток и кричали, кричали небу о своих бедах.
Видимо, где-то что-то произошло и птичий вопль был услышан. Небо внезапно обиделось и помрачнело. Долготерпеливая безропотная земля грузно перетряхнула пыль на своих чреслах и с надеждой взглянула на собирающиеся облака. Птицы стали носиться еще быстрее - будто хотели своими крыльями нагнать туч побольше.
Дождь пришел решительно и, не смотря на то, что его так ждали, внезапно. Как появился - так сразу и давай стучать тростью по каждому листику и по каждой травинке, будто проверяя, хорошо ли они держатся. Я смотрела, как расширилась кожа земли, готовая принять как можно больше влаги, как резвились птицы, на лету выхватывая капли из воздуха, как шли с электрички люди, подставив улыбающиеся лица и распрямленные плечи долгожданной благодати.
Тут из подъезда вышла дамочка на каблуках и с зонтом. Мне это не понравилось - что она, в самом деле, будто и не ждала водяного благодетеля. Я хотела крикнуть ей, чтобы закрыла зонт - не ровен час, испортит все. Но было уже поздно. Дождь приметил ее, капризно дернул за шпиль зонта, от чего она покачнулась и неровно плюхнулась на заднее сиденье поданого ей авто, и был таков.
Птицы с разинутыми клювами сели на ветки и замолчали. Приготовившиеся к душу и встрепенувшиеся было листья застыли в недоумении. Мудрая и много повидавшая земля погрузилась в размышления о преходящем, по инерции все еще перетряхивая так и не успевшие пропитаться водой землинки.
Доволен остался, пожалуй, только асфальт. За те 2 минуты, что шел дождь, он успел слегка умыться и теперь возбужденно блестел под полуночными фонарями, утверждая, что дождь благоволил лишь к нему одному. В любом случае, следами дождиного благоволения обладает лишь он, и это очевидно каждому, кто на него взглянет. Чувствуя себя избранником, он запел шепелявую шелестящую песню, и угодливые фонари закивали ему, отчего он стал похож на переливающуюся чешую сытого черного питона.
Последние дни его ждали особенно. Каждый день слышалось со всех сторон: Вот, он уже в пути, он скоро будет, он вот-вот придет, надо потерпеть еще немного и он придет, он облегчит страдания нашей бедной изможденной земли и наши.
Вчера земля раскалилась до такой степени, что готова была воспламениться от любого намека на ее состояние. Воздух не питал кислородом, как положено ему, а драл легкие духотой, душил едким запахом дыма и давил, выдавливал, всеми правдами и неправдами, любую каплю жидкости из организма. Когда я шла домой, с моих носа и подбородка непрерывно капало на землю, и та, вынужденная принимать столь соленый дар, вздыхала и шептала: Еще немного, и он скоро придет.
В магазине встретилась соседка, которая радостно сообщила, что в Есино (это километрах в 20 от нас) он уже начался и скоро будет у нас. Спустя часа два позвонил отец и сказал, что прокапало и у него (он в 4 километрах). Я глядела на веселое голубое небо, даже не задумывающееся о том, чтобы прикрыть чем-нибудь свою - ну, совершенно, безобразно радостную наготу.
К вечеру запахло дождем, но небо было по-прежнему голубоглазым и абсолютно невинным в своем неведении, сколь ни вопрошали у него.
Кот, подобно белке, скинул за два дня почти всю шерсть, превратившись в худенького кота-подростка с крохотным подшерстком. Он одурел от жары настолько, что улегся на Юрин письменный стол, чего никогда себе не позволял - очевидно, полированная поверхность единственная во всем доме внушила ему надежду хоть на какое-то облегчение.
В 11 вечера он встряхнул ушами и вышел из дома, в 25-градусную прохладу. Я вышла на балкон и слушала, как кричат птицы. Ни к чему хорошему эти крики не относились. Им нечем поить своих птенцов, нечего пить самим. Семена не родятся, жуки-червяки либо пересохли все и замумифицировались, либо попрятались до лучших времен. Тревожно и дерганно, словно летучие мыши, птицы носились среди веток и кричали, кричали небу о своих бедах.
Видимо, где-то что-то произошло и птичий вопль был услышан. Небо внезапно обиделось и помрачнело. Долготерпеливая безропотная земля грузно перетряхнула пыль на своих чреслах и с надеждой взглянула на собирающиеся облака. Птицы стали носиться еще быстрее - будто хотели своими крыльями нагнать туч побольше.
Дождь пришел решительно и, не смотря на то, что его так ждали, внезапно. Как появился - так сразу и давай стучать тростью по каждому листику и по каждой травинке, будто проверяя, хорошо ли они держатся. Я смотрела, как расширилась кожа земли, готовая принять как можно больше влаги, как резвились птицы, на лету выхватывая капли из воздуха, как шли с электрички люди, подставив улыбающиеся лица и распрямленные плечи долгожданной благодати.
Тут из подъезда вышла дамочка на каблуках и с зонтом. Мне это не понравилось - что она, в самом деле, будто и не ждала водяного благодетеля. Я хотела крикнуть ей, чтобы закрыла зонт - не ровен час, испортит все. Но было уже поздно. Дождь приметил ее, капризно дернул за шпиль зонта, от чего она покачнулась и неровно плюхнулась на заднее сиденье поданого ей авто, и был таков.
Птицы с разинутыми клювами сели на ветки и замолчали. Приготовившиеся к душу и встрепенувшиеся было листья застыли в недоумении. Мудрая и много повидавшая земля погрузилась в размышления о преходящем, по инерции все еще перетряхивая так и не успевшие пропитаться водой землинки.
Доволен остался, пожалуй, только асфальт. За те 2 минуты, что шел дождь, он успел слегка умыться и теперь возбужденно блестел под полуночными фонарями, утверждая, что дождь благоволил лишь к нему одному. В любом случае, следами дождиного благоволения обладает лишь он, и это очевидно каждому, кто на него взглянет. Чувствуя себя избранником, он запел шепелявую шелестящую песню, и угодливые фонари закивали ему, отчего он стал похож на переливающуюся чешую сытого черного питона.