Непростой Довлатов глазами Людмилы Штерн
Это книга для тех, кто давно любит Сергея Довлатова, даже обожает, еще с юности, когда его в 90-х стали печатать в России. То есть для меня.
Знакомство с двухметровой опасностью
Людмила Штерн, писательница, журналистка, геолог, познакомилась с начинающим писателем в молодости, в Ленинграде. Они тогда были в одной литературной тусовке, посещали одни и те же интеллектуальные пьянки. В первый же день Довлатов, проводив Людмилу домой, поговорив о литературе, "слегка качнулся в ее сторону". Но Людмила была замужем и перевела их отношения в плоскость дружбы. Хотя муж должен был бы максимально напрячься от такой почти двухметровой опасности. К тому же Довлатов постоянно, в шутку или всерьез, звал ее замуж, сам будучи женатым, и тут же демонстративно-негативно отзывался о ее внешности. Нужна была бездна терпения и чувства юмора, чтобы это выдержать.
Довлатов не с Людмилой Штерн, а с Тамарой Зибуновой
Панегирики под водку с бутербродами
Людмила стала восторженной поклонницей и часто - первой читательницей всех произведений Довлатова, которые в Советском Союзе так ни разу и не напечатали.
"Он сидел напротив и не сводил с меня тяжелого, пристального взгляда. На самом деле, это было сочетание еврейской печали и армянского темперамента, приправленное пучком разнообразных комплексов".
"За один рубль десять копеек мы становились обладателями двух рюмок водки и двух бутербродов с крутым яйцом и килькой. Затем начиналось обсуждение написанного им накануне рассказа. Обычно оно сводилось к панегирикам".
Людмила Штерн не с Довлатовым
Сценарий для Голливуда
Книга "Довлатов - добрый мой приятель" состоит из воспоминаний, писем, отрывков из рассказов и даже сценария, который они вместе с Довлатовым написали уже в Америке, надеясь на постановку в Голливуде с Ричардом Гиром и Джоди Фостер. Сценарий назывался "На солнечной стороне улицы" и повествовал о приключениях еврейского эмигранта, помеси Бени Крика и Остапа Бендера, в Америке.
Горстка обглоданных костей
Эта книга сугубо для тех, кто перечитал всего Довлатова, кто, как и я в юности, не разделял автора и лирического героя, а теперь хочет кое-что прояснить. Был ли сам Довлатов таким, как его обаятельный рассказчик? И был, и не был, и больше даже не был. Внешне похож, а в душе - бездна и семь кругов ада, заливаемых алкоголем. Поэтому подумайте - стоит ли? Низвергать светлый ироничный образ с пьедестала. Читать о злобности, завистливости и обидах, наносимых всем подряд без разбору. Ради красного словца не пожалеет и отца. При этом сам он был невероятно ранимым.
"Бог наградил его гипертрофированной наблюдательностью. Он подмечал малейшие промахи в поведении, речи, облике, одежде, в литературных опусах друзей и знакомых и кровожадно превращал их в горстку обглоданных костей".
Он любил неудачников, а благополучные и тем более успешные люди его дико раздражали. Исключением стал только Бродский.
Довлатов и Бродский
Хотя в другой момент Довлатов мог быть и щедрым, и добрым. Уже в Америке, когда Людмила Штерн сама решила выпустить книгу, Довлатов сначала обидел ее циничными поддевками (ее роман "Двенадцать коллегий" в письме "случайно" назвал "Двенадцать калек"), а потом писал хвалебные рецензии в журналах, превознося автора до небес.
Довлатов и Хемингуэй
В финале книги Людмила сравнивает Сергея Довлатова с Хемингуэем.
Довлатов и Хемингуэй
К ним обоим применимо довлатовское выражение "сквозь джунгли безумной жизни". Оба бережно, экономно и целомудренно обращались со словом. И оба разрушили себя алкоголем.
Довлатов тотально не умел быть счастливым, ни в СССР, ни в эмиграции. И это больно. Больно читать. Ведь его книги - такие остроумные, легкие, поднимающие настроение. Не жизнеутверждающие, конечно. Но помогающие преодолевать.
"Слабые люди преодолевают жизнь, мужественные - осваивают". Довлатов. "Заповедник"
Сергей Довлатов в Америке
А еще забавный момент! Людмила много лет считала, что таких писем, какие Довлатов писал ей, он не писал больше никому, или очень узкому кругу лиц. Впоследствии оказалось, что его переписка с самыми разными женщинами была огромной. И с каждой он был остроумен, кокетливо-самоироничен, и каждой давал понять, что у них особенные отношения.
«Любимая, я в Пушкинских Горах, Здесь без тебя - уныние и скука, Брожу по заповеднику, как сука. И душу мне терзает жуткий страх...» Довлатов "Заповедник"
Еще интересные воспоминания, не о Довлатове, но о Бродском.