«Жизнь Мартыхи». Нечеловеческая драма
Сколько лет Мартыхе не знает никто!
Я предполагаю, что она увидела свет в 1810 году в поместье отставного штаб-майора Азарова.
Воспитанница майора Шурочка, впоследствии ставшая корнетом Азаровым, и была первой хозяйкой Мартыхи.
И не надо мне говорить, что я завралась окончательно. И что этого не может быть.
Это у вас не может. А у меня всё может.
Знакомьтесь. Мадемуазель Мартыха.
Безмятежная жизнь Мартыхи у корнета Азарова обрывается в 1812 году, и следы моей героини теряются на долгие годы.
Однажды, тоскливым осенним вечером 1999 года, я пришла домой с работы и увидела удивительную мизансцену.
В центре комнаты на большом синем пуфике сидела странная и незнакомая мне компания.
Семь старых потрёпанных жизнью и детскими руками игрушек.
Шесть пластиково-резиновых фигурок, бывших когда-то крокодилом, рыбкой и другими неопознанными существами, стояли кругом. В центре сидела она. Мартыха.
Плешивое тело её было распахнуто широкими объятиями, глаза смотрели радостно, губы давно потеряли цвет и вид, но Мартыха улыбалась. Упрямо улыбалась. Широко и щедро.
А надо вам сказать, что в ту тоскливую осеннюю пору наша семья переживала раскол-развод-разбег в разные стороны.
Сын убегал со мной из этой когда-то семейной квартиры, а муж оставался в ней.
Но пока мы не нашли себе приюта, муж милостиво согласился пожить в квартире у женщины своей мечты и не тревожить нас своим присутствием.
Вот мы и коротали время вдвоем с сыном, который учился в пятом классе.
Разумеется, увидев побитый жизнь зоопарк, я удивилась и спросила сына, что это?
Сын рассказал, как шёл домой мимо детского сада и увидел, что на свалке валяется гора игрушек. Ему стало их жалко, потому что было холодно и сыро. Он выбрал самые лучшие игрушки из этой свалки и надеется, что я их не выброшу, потому что они и так всего натерпелись.
Сын замолчал и вопросительно смотрел на меня.
Я молчала.
Мне очень хотелось сказать что-нибудь умное, но я боялась, что начну плакать, а сын не должен видеть мои слезы.
А я боялась, что начну плакать, потому что, глядя на эту странную обшарпанную компанию с помойки, я почему-то думала, что они попали по адресу. Да. Я тоже чувствовала себя выброшенной на свалку. Конечно, я не была не такой потрепанной, но я была на свалке.
И я сказала, что, разумеется, мы все игрушки оставим у себя дома, потому что они и так натерпелись.
Сын успокоился, и мы разбрелись по углам. Довольные друг другом.
Когда я перестала отождествлять себя с брошенными игрушками, я стала думать о странном поступке сына.
Дело в том, что он никогда и ничего с помоек не приносил. Не было у него такой привычки даже в глубоком детстве. А уж тем более в пятом классе. Да и по возрасту в такие игрушки он давно уже перестал играть.
Но я знала, что не одна переживаю развод, хотя хорошо осознаю его жёсткую необходимость. Сын страдает ещё больше. Потому что он не понимает, зачем мы это делаем!
И это страдание каким-то образом проецировалось на игрушки, брошенные людьми. И он принес их в домашнее тепло.
Прошёл месяц.
Сын благополучно забыл о спасенных страдальцах, и я по-тихому выбросила их, извините, опять на свалку.
Я перестала строить жалостливые образы и пришла к выводу, что при переезде эти игрушки потеряются сами по себе.
Я выбросила всё.
Кроме Мартыхи.
Эту смешную обезьянку в потёртом коричневом плюше я выбросить не могла. Я не знаю почему. Не могла.
Я устроила ей банный день. И сшила премиленькой цветастый сарафанчик.
В процессе превращения дурнушки в принцессу у Мартыхи самостоятельно отвалился хвост.
И я посчитала это хорошим предзнаменованием!
На моих глаза происходил великий эксперимент превращения человека из обезьяны!
Мы переехали в другую квартиру.
Раскол-развод-разъезд стал затягиваться тонкой плёнкой.
Однажды, в идеальную унылую декабрьскую слякоть мы стояли с сыном на остановке автобуса. И мимо нас со свистом пролетело до боли знакомое авто. Автомобиль мужа.
Рядом с водителем сидела женщина его мечты. Счастливые влюблённые пролетели мимо нас. Просто женщины и просто сына. Я чувствительный человек и впечатлительный. И тогда у меня ещё были нервы. И мне было невероятно противно и грустно от всей этой слякоти, от автобусов, которые не приходят, от машин которые пролетают. И я вспомнила Мартыху.
Я вспомнила её радостную потёртую морду, которая давно уже стала для меня лицом, и вдруг успокоилась. Да разве это горе? Подумала я голосом Мартыхи. Фигня это. Сегодня на свалке - завтра во дворце. Если не унывать, не раскисать, лапы не опускать.
В новой квартире Мартыха сидела в углу моего дивана. Сидела, никого не трогала. Там где-то. За горой подушек.
Да и я мало о ней вспоминала. Не до того было.
Однажды у меня была вечеринка с танцами. И одна подруга, вдруг подхватив обезьянку на руки, стала кружиться с ней в ритме вальса, приговаривая, что такой милой морды она отродясь в своей жизни не видела. И это прелесть, что за морда и, может быть, эта игрушка мне уже надоела, и я отдам ей обезьяну на вечную память.
Я, услышав такие новости, страшно обеспокоилась, сказав, что такая обезьяна и мне самой нужна, и, что извини-прости, но на это я пойти никак не могу.
Подруга опечалилась и всю вечеринку не выпускала Мартыху из рук, утверждая, что от этого старого плюшевого комка она чувствует необыкновенно живительную энергию.
Когда гости ушли, я схватила Мартыху и долго таращилась в её лицо, пытаясь разглядеть то, что разглядела подруга. Увы. Я не увидела ничего нового. Но ценность Мартыхи в моих глазах значительно выросла.
Я посадила её на видное место. И так безмятежно и радостно она просидела несколько лет.
А потом вдруг и неожиданно Мартыху невзлюбила моя маменька. То есть совершенно.
Всякий раз, когда я приходила с работы, она, нахваливая мою комнатенку, её уют и удобное кресло, обязательно говорила:
- Ну что за страшилище у тебя на подушках сидит, ну срамота и позор! Она такая старая, некрасивая. Вот тебе не стыдно? К тебе люди приходят, а у тебя эта страшила сидит?
Мне было не стыдно, и я старалась убедить маменьку не обращать на игрушку никакого внимания. Но маменька была неумолима. Она ворчала ежедневно и допилила меня так, что я сказала, прости, Мартыха, прости, друг!
И положила игрушку в шкаф на верхнюю полку.
Я думаю, что Мартыха не расстроилась. Ведь в её голове, туго набитой опилками или чем там набивали игрушки в 1812 году, всегда бьется одна мысль.
Сегодня на свалке - завтра во дворце. Если не унывать, не раскисать, лапы не опускать.
Мартыха пролежала в шкафу год, наверно. Или два…
Не до неё было.
Мама ушла три месяца назад. И стало вообще ни до чего.
Я сделала ремонт в маминой комнате, и переехала жить туда, где 20 лет жила мама. И, перебирая барахло, я увидела Мартыху.
Она лежала на полке, раскинув в невообразимом объятии руки, и улыбалась! И цветастый сарафан был потрёпан, стар и грязен…
Но она улыбалась так счастливо и искренне, что мне стало стыдно. Сволочь ты, Егорова, сказала я себе, а я это говорю всегда, когда собой недовольна, и вот сказала я так себе и понесла Мартыху в свою новую комнату и сшила ей праздничное белое платье и посадила на почётное место.
А комната у меня теперь, как сосновый бор - вся зелёная и пальма в углу стоит.
И Мартыхе теперь хорошо и радостно.
Она всегда сидит за моим плечом, когда я в ЖЖ на комментарии отвечаю.
Ей мадам Горпына очень нравится. Читает её ядовитости и так хохочет, что от смеха на пол падает. Бедное дитя… Конечно… Просидишь столько лет в темноте и в забвении и любая ведьма сказочной принцессой мерещится.
Вот и всё. Но, это, конечно, не конец. Это конец нечеловеческой драмы Мартыхи.
А впереди у нас долгая-долгая и непременно счастливая жизнь!
