А портрет был замечателен!.
Искатель истины. Повесть-размышление вслух, в новеллах. Игорь Фунт.
Ч.2
Этой женщине я благодарен за всё, если можно так выразиться по прошествии века с той давности: за то, что она была дружна с Серовым, позировала ему, вспоминала его, без сомненья, любила его как двоюродного брата, уважала как великого художника. Разглядываю её: очаровательная молодая барышня с милым русским личиком, огромными доверчивыми глазами, смотрит прямо на зрителя. Не удивительно, что Серов решил написать портрет этой девушки: он восхищался её красотой, умом, добротой. Как сложилась её судьба?
Знаете, она прожила долгую жизнь. Вместе с мужем оказалась вдали от России, во Франции, пережила годы фашистского нашествия, разлуку с родными. Даже в старости её узнавали - по портрету, да-да! - тому самому знаменитому серовскому портрету - «Девушка, освещённая солнцем». Ведь на нём изображена она, Мария Яковлевна Симонович.
…Судьба с детства свела Валентина Серова с семьёй Симонович, с сёстрами Ниной, Марией, Надеждой и Аделаидой (Лялей). Он бесконечно любил их, часто рисовал.
Однажды Маша и Надя самозабвенно играли на фортепьяно в четыре руки. Увлеклись и не заметили, как братик Антоша-Валентоша подкрался сзади и связал их длинные косы. Ох и посмеялся Антон, когда сёстры попробовали встать!
Ближе всех сестёр была к Серову Маша: почти одногодки, они дружили, переписывались; мать Серова, когда возникали трудности в отношениях с сыном, просила именно Машу поговорить с Антошей («Помоги ему выбраться из невольной хандры, поговори с Тошей»).
Летом 1888 г. Серов снова приехал в Домотканово, тверскую усадьбу своего друга В. Д. Дервиза, где отдыхали и сёстры Симонович.
«Однажды Серов искал себе работу и предложил мне позировать, - вспоминала Мария Яковлевна в 1937 году. - После долгих поисков в саду, наконец, остановились под деревом, где солнце скользило по лицу через листву. Задача была трудная и интересная для художника - добиться сходства и вместе с тем игры солнца на лице. Помнится, Серов взял полотно, на котором было уже что-то начато, не то чей-то заброшенный портрет, не то какой-то пейзаж, перевернув его вниз головой, другого полотна под рукой не оказалось.
- Тут будем писать, - сказал он.
Сеансы происходили по утрам и после обеда - по целым дням, я с удовольствием позировала знаменитому художнику, каким мы его тогда считали, правда, ещё не признанному в обществе, но давно уже признанному у нас в семье. Мы работали запоем, оба одинаково увлекаясь, он - удачным писанием, я - важностью своего назначения.
- Писаться! - раздавался его голос в саду, откуда он меня звал.
Усаживая с наибольшей точностью на скамье под деревом, он руководил мною в постановке головы, никогда ничего не произнося, а только показывая рукой в воздухе.
Вообще, он никогда ничего не говорил. Мы оба чувствовали, что разговор или даже произнесённое какое-нибудь слово уже не только меняет выражение лица, но перемещает его в пространстве и выбивает нас обоих из того созидательного настроения».
Серов работал увлечённо, хотел уловить и запечатлеть характер модели, настроение: и трепет листвы, и перебегающие по лицу и фигуре девушки солнечные пятна, блики, и сам прозрачный воздух. Однажды Маша не смогла позировать, когда Серов работал над портретом. Мимо пробегала Аделаида - Серов окликнул её: «Ляля, посиди в тени». - Она весело села на Машино место, он начал писать. Но у Ляли был тогда флюс, тень получалась неверная, и Антоша прогнал её. Думаю, не из-за флюса скорее, а из-за её слишком уж весёлого настроения.
…«Дорожка в саду, где мы устроились, - продолжает свой рассказ Мария Яковлевна, - вела к усадьбе, и многие посетители, направляясь к дому, останавливались, смотрели, иногда высказывали своё мнение о сходстве. Серов всегда выслушивал всё, что ему говорили о его живописи, подвергал высказанное мнение строгому анализу, иногда ограничиваясь одной улыбкой, или посылая острое словцо в адрес удаляющегося критика. Часто такие посетители жестоко действовали на него, и он говорил с унынием: «Ведь вот, поди же, знаю, что он ничего не смыслит в живописи, а умеет сказать, что хоть бросай всё, всю охоту к работе отобьёт!» Он не боялся ни соскоблить, ни стереть ту свою живопись, которая его не удовлетворила, и тогда часть лица и рук шла насмарку: он терпеливо и упорно доискивался своего живописного идеала».
Шли дни, месяцы - Серов продолжал работать почти без перерыва, сеансы откладывались только из-за плохой погоды. В эти ненастные дни он писал пруд в Домотканове, а Маша, добрая душа, стояла рядом и отгоняла комаров, которых было великое множество у пруда, они, сволочи, не давали художнику работать.
Три месяца усердствовал Серов над картиной. И, наверное, ещё бы продолжал, но Маше пора было ехать в Петербург, в школу Штиглица, где она занималась скульптурой. Серов на прощание подарил своей натурщице три рубля, больше не мог (увы, его всю жизнь мучило безденежье!). Но Маше и эти деньги пригодились.
Валентину Александровичу всё казалось, что работа над портретом не окончена, что нужно ещё что-то дописать, исправить. А портрет был замечателен! Таким очарованием юности, красоты, чистоты душевной веяло от лица Маши, столько ожидания счастья было в её глазах! Что предстоит ей в жизни, будет ли она счастливой? Почему-то очень хочется, чтобы судьба её сложилась хорошо, чтобы ей всегда светило солнце, ласкали лучи, вот как на портрете.
Он впервые выставлен Серовым на 8-й периодической выставке Московского общества любителей художеств в 1888 году. Говорили, П.М. Третьяков долго, словно в забытьи, стоял перед серовским полотном… и приобрёл его ещё до открытия выставки. «Дивная вещь, одна из лучших во всей Третьяковской галерее. До такой степени совершенна, так свежа, нова», - восхищался «Девушкой, освещённой солнцем» И. Грабарь.
Были и оценки странные: художник пренебрегает «формой рук, торса, через что выходит у него портрет полнолицей девушки - с короткими и сухими руками, не имеющими ни округлости, а также ни мяса, ни кости» - таким было мнение одного критика, чья фамили
Другой (В. Е. Маковский) изволил шутить: «Кто это стал прививать к галерее Павла Михайловича сифилис? Как это можно назвать иначе появление в его галерее такой, с позволения сказать, картины, как портрет девицы, освещённой солнцем? Это же не живопись! И кто это за любитель нашёлся прививать эту болезнь Павлу Михайловичу?!»
«Портрет представляет смелую попытку художника перенести на полотно все разнообразные рефлексы и тона, падающие на фигуру девушки при солнечном освещении леса, - пробует разобраться в своём впечатлении от серовской работы третий критик, - этого хроматического эффекта и добивался художник, оставляя в стороне самую фигуру; впечатление получается оригинальное, непривычное, но мы всё-таки чувствуем, чего добивался художник».
Время, неумолимое время показало, что создание Серова - одно из лучших явлений в русском искусстве! Понимал ли это сам художник? Думаю, да. Незадолго до кончины он сказал о своей картине: «Написал вот эту вещь, а потом всю жизнь, как ни пыжился, ничего уже не вышло: тут весь выдохся». - Серов здесь слишком самокритичен: он создал ещё немало шедевров.
И всё же «Девушка, освещённая солнцем» стоит на особом месте в истории русского искусства! Мне кажется, именно в этом портрете проявилось то, что станет главным в эстетике Серова, - его идеал прекрасного: гармония душевной и телесной красоты, естественность, доброта человека. Они и рождали в художнике светлые поэтические чувства, радость, душевную приподнятость, которые передаются зрителю и очаровывают его, делая навсегда серовским пленником.
…В одном из писем сестре Нине Мария Яковлевна рассказала такой случай. Как-то пришёл к ним знакомый, инженер, тоже русский, стал играть в шахматы с Соломоном Константиновичем, мужем Марии Яковлевны. Гость всё время поглядывал на календарь, висевший на стене. На нём была помещена серовская «Девушка, освещённая солнцем».
Придя во второй раз, сосед спросил:
- Мне это напоминает тот портрет, который я тридцать лет тому назад видел в Москве. Чей это портрет?
- Моей жены Марии Яковлевны, - просто ответил Соломон Константинович.
Гость крайне удивился.
- Я очень изменилась? - спросила Мария Яковлевна.
Их соотечественник ответил:
- Глаза те же. - После этих слов он весомо погрустнел.
Представляете… Оказывается, женщина на этом портрете была его первой любовью! Он ходил чуть ли не каждый день в Третьяковку, любовался серовской «Девушкой». И вот теперь, в далёкой Франции, в деревне, вдруг встретил ту, которую любил, любил безумно, безотчётно!
Уходя, он сказал:
- Я… я… - Собрался с духом: - Благодарю, благодарю вас за глаза!
Марии Яковлевне было тогда 72 года.
***
**
http://www.peremeny.ru/blog/13693
Ч.2
Этой женщине я благодарен за всё, если можно так выразиться по прошествии века с той давности: за то, что она была дружна с Серовым, позировала ему, вспоминала его, без сомненья, любила его как двоюродного брата, уважала как великого художника. Разглядываю её: очаровательная молодая барышня с милым русским личиком, огромными доверчивыми глазами, смотрит прямо на зрителя. Не удивительно, что Серов решил написать портрет этой девушки: он восхищался её красотой, умом, добротой. Как сложилась её судьба?
Знаете, она прожила долгую жизнь. Вместе с мужем оказалась вдали от России, во Франции, пережила годы фашистского нашествия, разлуку с родными. Даже в старости её узнавали - по портрету, да-да! - тому самому знаменитому серовскому портрету - «Девушка, освещённая солнцем». Ведь на нём изображена она, Мария Яковлевна Симонович.
…Судьба с детства свела Валентина Серова с семьёй Симонович, с сёстрами Ниной, Марией, Надеждой и Аделаидой (Лялей). Он бесконечно любил их, часто рисовал.
Однажды Маша и Надя самозабвенно играли на фортепьяно в четыре руки. Увлеклись и не заметили, как братик Антоша-Валентоша подкрался сзади и связал их длинные косы. Ох и посмеялся Антон, когда сёстры попробовали встать!
Ближе всех сестёр была к Серову Маша: почти одногодки, они дружили, переписывались; мать Серова, когда возникали трудности в отношениях с сыном, просила именно Машу поговорить с Антошей («Помоги ему выбраться из невольной хандры, поговори с Тошей»).
Летом 1888 г. Серов снова приехал в Домотканово, тверскую усадьбу своего друга В. Д. Дервиза, где отдыхали и сёстры Симонович.
«Однажды Серов искал себе работу и предложил мне позировать, - вспоминала Мария Яковлевна в 1937 году. - После долгих поисков в саду, наконец, остановились под деревом, где солнце скользило по лицу через листву. Задача была трудная и интересная для художника - добиться сходства и вместе с тем игры солнца на лице. Помнится, Серов взял полотно, на котором было уже что-то начато, не то чей-то заброшенный портрет, не то какой-то пейзаж, перевернув его вниз головой, другого полотна под рукой не оказалось.
- Тут будем писать, - сказал он.
Сеансы происходили по утрам и после обеда - по целым дням, я с удовольствием позировала знаменитому художнику, каким мы его тогда считали, правда, ещё не признанному в обществе, но давно уже признанному у нас в семье. Мы работали запоем, оба одинаково увлекаясь, он - удачным писанием, я - важностью своего назначения.
- Писаться! - раздавался его голос в саду, откуда он меня звал.
Усаживая с наибольшей точностью на скамье под деревом, он руководил мною в постановке головы, никогда ничего не произнося, а только показывая рукой в воздухе.
Вообще, он никогда ничего не говорил. Мы оба чувствовали, что разговор или даже произнесённое какое-нибудь слово уже не только меняет выражение лица, но перемещает его в пространстве и выбивает нас обоих из того созидательного настроения».
Серов работал увлечённо, хотел уловить и запечатлеть характер модели, настроение: и трепет листвы, и перебегающие по лицу и фигуре девушки солнечные пятна, блики, и сам прозрачный воздух. Однажды Маша не смогла позировать, когда Серов работал над портретом. Мимо пробегала Аделаида - Серов окликнул её: «Ляля, посиди в тени». - Она весело села на Машино место, он начал писать. Но у Ляли был тогда флюс, тень получалась неверная, и Антоша прогнал её. Думаю, не из-за флюса скорее, а из-за её слишком уж весёлого настроения.
…«Дорожка в саду, где мы устроились, - продолжает свой рассказ Мария Яковлевна, - вела к усадьбе, и многие посетители, направляясь к дому, останавливались, смотрели, иногда высказывали своё мнение о сходстве. Серов всегда выслушивал всё, что ему говорили о его живописи, подвергал высказанное мнение строгому анализу, иногда ограничиваясь одной улыбкой, или посылая острое словцо в адрес удаляющегося критика. Часто такие посетители жестоко действовали на него, и он говорил с унынием: «Ведь вот, поди же, знаю, что он ничего не смыслит в живописи, а умеет сказать, что хоть бросай всё, всю охоту к работе отобьёт!» Он не боялся ни соскоблить, ни стереть ту свою живопись, которая его не удовлетворила, и тогда часть лица и рук шла насмарку: он терпеливо и упорно доискивался своего живописного идеала».
Шли дни, месяцы - Серов продолжал работать почти без перерыва, сеансы откладывались только из-за плохой погоды. В эти ненастные дни он писал пруд в Домотканове, а Маша, добрая душа, стояла рядом и отгоняла комаров, которых было великое множество у пруда, они, сволочи, не давали художнику работать.
Три месяца усердствовал Серов над картиной. И, наверное, ещё бы продолжал, но Маше пора было ехать в Петербург, в школу Штиглица, где она занималась скульптурой. Серов на прощание подарил своей натурщице три рубля, больше не мог (увы, его всю жизнь мучило безденежье!). Но Маше и эти деньги пригодились.
Валентину Александровичу всё казалось, что работа над портретом не окончена, что нужно ещё что-то дописать, исправить. А портрет был замечателен! Таким очарованием юности, красоты, чистоты душевной веяло от лица Маши, столько ожидания счастья было в её глазах! Что предстоит ей в жизни, будет ли она счастливой? Почему-то очень хочется, чтобы судьба её сложилась хорошо, чтобы ей всегда светило солнце, ласкали лучи, вот как на портрете.
Он впервые выставлен Серовым на 8-й периодической выставке Московского общества любителей художеств в 1888 году. Говорили, П.М. Третьяков долго, словно в забытьи, стоял перед серовским полотном… и приобрёл его ещё до открытия выставки. «Дивная вещь, одна из лучших во всей Третьяковской галерее. До такой степени совершенна, так свежа, нова», - восхищался «Девушкой, освещённой солнцем» И. Грабарь.
Были и оценки странные: художник пренебрегает «формой рук, торса, через что выходит у него портрет полнолицей девушки - с короткими и сухими руками, не имеющими ни округлости, а также ни мяса, ни кости» - таким было мнение одного критика, чья фамили
Другой (В. Е. Маковский) изволил шутить: «Кто это стал прививать к галерее Павла Михайловича сифилис? Как это можно назвать иначе появление в его галерее такой, с позволения сказать, картины, как портрет девицы, освещённой солнцем? Это же не живопись! И кто это за любитель нашёлся прививать эту болезнь Павлу Михайловичу?!»
«Портрет представляет смелую попытку художника перенести на полотно все разнообразные рефлексы и тона, падающие на фигуру девушки при солнечном освещении леса, - пробует разобраться в своём впечатлении от серовской работы третий критик, - этого хроматического эффекта и добивался художник, оставляя в стороне самую фигуру; впечатление получается оригинальное, непривычное, но мы всё-таки чувствуем, чего добивался художник».
Время, неумолимое время показало, что создание Серова - одно из лучших явлений в русском искусстве! Понимал ли это сам художник? Думаю, да. Незадолго до кончины он сказал о своей картине: «Написал вот эту вещь, а потом всю жизнь, как ни пыжился, ничего уже не вышло: тут весь выдохся». - Серов здесь слишком самокритичен: он создал ещё немало шедевров.
И всё же «Девушка, освещённая солнцем» стоит на особом месте в истории русского искусства! Мне кажется, именно в этом портрете проявилось то, что станет главным в эстетике Серова, - его идеал прекрасного: гармония душевной и телесной красоты, естественность, доброта человека. Они и рождали в художнике светлые поэтические чувства, радость, душевную приподнятость, которые передаются зрителю и очаровывают его, делая навсегда серовским пленником.
…В одном из писем сестре Нине Мария Яковлевна рассказала такой случай. Как-то пришёл к ним знакомый, инженер, тоже русский, стал играть в шахматы с Соломоном Константиновичем, мужем Марии Яковлевны. Гость всё время поглядывал на календарь, висевший на стене. На нём была помещена серовская «Девушка, освещённая солнцем».
Придя во второй раз, сосед спросил:
- Мне это напоминает тот портрет, который я тридцать лет тому назад видел в Москве. Чей это портрет?
- Моей жены Марии Яковлевны, - просто ответил Соломон Константинович.
Гость крайне удивился.
- Я очень изменилась? - спросила Мария Яковлевна.
Их соотечественник ответил:
- Глаза те же. - После этих слов он весомо погрустнел.
Представляете… Оказывается, женщина на этом портрете была его первой любовью! Он ходил чуть ли не каждый день в Третьяковку, любовался серовской «Девушкой». И вот теперь, в далёкой Франции, в деревне, вдруг встретил ту, которую любил, любил безумно, безотчётно!
Уходя, он сказал:
- Я… я… - Собрался с духом: - Благодарю, благодарю вас за глаза!
Марии Яковлевне было тогда 72 года.
***
**
http://www.peremeny.ru/blog/13693