СМИ, интервью: "Деятельная Анна"
Майя Прицкер. Деятельная Анна - http://www.nrs.com/?p=1855
April 2, 2010
Воспользовавшись тем, что в феврале и первой половине марта Анна Нетребко пела в Нью-Йорке, я уговорила ее дать мне интервью.
Мой первый вопрос был связан с «Травиатой» Верди в постановке Вилли Декера - несколько лет назад Анна исполнила в ней главную роль, а сейчас Метрополитен-опера переносит спектакль на свою сцену, но… без нее. Почему она отказалась возвратиться в этот спектакль?
Она ответила с юмором:
- Красное платье не налезет, голоса на «Травиату» нет, и вообще не подошла я… Постановка в Зальцбурге была уникальной: особое время, особые партнеры. Повторить это нельзя. Так что сейчас самое время войти в спектакль кому-то другому, а мне двигаться дальше.
- В том спектакле вы пели с Роландо Виллазоном, у которого вот уже несколько лет проблемы с голосом. В каком он сейчас состоянии?
- Ничего конкретного сказать не могу. Думаю, что он вот-вот вернется на сцену, и все будет замечательно.
- Между вами всегда был изумительный контакт. Насколько важно, чтобы рядом был партнер, который «горит» вместе с вами?
- Очень важно. Опера ведь написана не для одного человека. Как правило, это любовный дуэт, часто - сопрано и тенор, поэтому от того, какой у тебя партнер, зависит, наверное, половина успеха.
- Вы нашли «замену» Роландо?
- Я не думаю, что кого-то можно заменить. Но сегодня, слава богу, много замечательных теноров. «Богема», например, идет сейчас в Метрополитен с большим успехом - там я пою с очень хорошим польским тенором Петром Бежавой.
- После спектакля я спросила, как вам далась роль Мими, и вы ответили: «Легко! Самая легкая роль».
- Что-то ложится на голос, что-то не очень. Какие-то роли дались мне непросто, пришлось спеть много спектаклей, прежде чем я почувствовала себя хорошо. Мими была как раз такая партия, которую я очень быстро выучила, и мне в ней сразу было очень удобно. А вот Джульетта в «Ромео и Джульетте», как ни странно, оказалась сложной: я никак не могла понять, как ее петь, - не чувствовала ее совсем, и только по прошествии нескольких лет мне стало удобнее.
- На премьерном спектакле в Метрополитен-опере это абсолютно не ощущалось. Вы, наверное, очень критичны к себе.
- Мы, певцы, слышим себя не так, как слышат нас зрители. В этом и состоит сложность нашей профессии. Если бы мы всегда ясно и четко слышали себя, то могли бы сразу исправить ошибки. А так мы должны слушать себя как бы через призму. Бывают залы с легкой акустикой, где звук быстро возвращается. В других акустика очень «сухая» - приходится больше напрягаться, давать больше голоса и, естественно, быстрее устаешь. В Мет прекрасный зал. Несмотря на то, что он очень большой, акустика там одна из лучших в мире.
- Есть ли у вас ментор, которому вы постоянно показываете свою работу?
- Постоянного нет. У меня есть «коач» - концертмейстер Елена Матусовская из Мариинского театра. Мы много лет работаем вместе, я ей доверяю. Она может меня поправить. Но, к сожалению, она не всегда может меня услышать. Приходится полагаться на себя. Я слушаю записи со спектакля и по ним сужу, что сделала не так.
- В диске «Сувенир» вы поете на девяти языках. А на скольких вы говорите?
- Я человек ленивый и свободно говорю только на русском и английском, немножко на итальянском. Немецкий очень трудно мне дается - не могу запомнить ни одной фразы, хотя я австрийская гражданка и должна говорить по-немецки. Петь и говорить - это разные вещи. Для пения можно выучить текст на любом языке, но разговорный язык - совсем другое.
- А где чемоданы стоят?
- В Вене и в Нью-Йорке. И в Петербурге, конечно.
- Петербургский климат для певца труден. Но вы туда постоянно возвращаетесь.
- Я люблю туда возвращаться. Да, климат тяжелый, и выезжать оттуда надо хотя бы пару раз в году, чтобы схватить немножко солнца. Но город потрясающий, в нем особая энергетика, и я там многому научилась. Когда я уезжала из Краснодара, мне говорили: что ты делаешь, в Петербурге темно, холодно, поезжай в Москву. Но я хотела учиться только там. С тех времен осталось очень много друзей - например, Злата Булычева, с которой мы вместе жили в общежитии, бегали на спектакли, Катя Семенчук. Но консерваторию я не окончила - ушла в Мариинский. Диплома у меня нет, теперь мне хотят дать почетный. Но диплом значения не имеет - я взяла от консерватории все, что было необходимо. Огромное спасибо всем педагогам.
- Валерий Гергиев дал вам возможность первого «прорыва». Он и сейчас следит за вашей карьерой. Что он значит для вас по-музыкантски?
- Мне кажется, по-музыкантски никто никого ничему научить не может. Как мы учимся? Просто впитываем, слушаем себя и других. Во время наших совместных концертов или спектаклей я открыта, как радар, чтобы принять его энергетику, его импульсы - и создаю что-то свое. А перевести это в слова не могу. Это многолетний опыт совместной работы - и с Гергиевым, и с другими. Я покупаю диски многих певцов - современных и из прошлых лет, это тоже очень помогает.
- Не мешает ли бродяжническая жизнь актера устанавливать прочные отношения?
- Наоборот - помогает. Может быть, если бы мы постоянно жили вместе с моим - я называю его мужем, хотя официально мы не женаты, - мы бы начали ругаться или надоели друг другу. А так встречаемся то в одной стране, то в другой, и каждая встреча - праздник.
- Его зовут Эрвин Шрот, он известный баритон, родом из Уругвая, хотя, судя по имени, корни у него немецкие.
- Он говорит, что австрийские.
- Для вас важно, чтобы ваш партнер в жизни был яркой личностью, чтобы вы были равны?
- Это важно для нас обоих. Но в первую очередь мне важно, чтобы он меня любил.
- Много ли вы говорите с ним о ваших оперных делах?
- Мы не слушаем дома классическую музыку и ни об опере, ни о себе в опере много не говорим. В театр ходим, но это другое. Конечно, мы обсуждаем какие-то концерты, спектакли, но в принципе каждый занимается своей карьерой. У нас есть другие темы для разговора.
- На каком языке вы общаетесь?
- На английском.
- Я слышала от него несколько слов по-русски.
- Он учит русский и хорошо продвигается. Он очень способный.
- Вашему сыну, Тьяго, полтора года. Вы с ним появились в вашем видеоблоге перед всем миром. Это был смелый шаг.
- Эрвин меня за это ругал: «Ребенок и твоя профессия никак не должны быть связаны, у него должна быть своя жизнь». Он прав. Просто все хотели посмотреть на него - я и показала. Больше не буду.
- Как Тьяго относится к музыке, к вашему пению?
- Я дома не пою, но он внимательно слушал меня на сцене. Музыку вообще-то любит, реагирует. Валерий Абисалович говорит - будет дирижером.
- В апреле выходит ваш новый сольный диск, где звучат романсы Римского-Корсакова и Чайковского. Это запись с концерта, который вы один-единственный раз дали в Зальцбурге. Даниэль Баренбойм исполнял партию фортепиано. Почему не записать это в студии, где была бы возможность что-то исправить?
- Да, там есть огрехи, но, мне кажется, в студии что-то ушло бы. А так это был замечательный вечер, великолепная публика. Я очень удивилась, что они с таким вниманием слушали, - ведь музыка непростая и неизвестная для них. Можно было услышать, как пух летит. Эта атмосфера, по-моему, передана на диске, и в этом прелесть записи «живьем».
- Как вам работалось с Баренбоймом?
- Хорошо. Он очень оживился, когда возникла идея русских романсов. Мы встречались до этого в одном спектакле, которым он дирижировал, - «Манон» Массне. Но в камерном репертуаре никогда. Я пришла со своим видением. И он с этим смирился - что делать? Приходит капризное сопрано и говорит: надо так.
- А актриса вы послушная? Вам приходилось работать с разными режиссерами…
- Я что - похожа на человека, который будет выполнять все, что ему говорят? Вообще-то я за новаторство. Мне нравятся современные постановки. Я считаю, что оперу надо иногда осовременивать. Но все должно иметь какой-то предел. И если режиссер отодвигает музыку на задний план, я не согласна. Пение, музыка - это главное, ради чего опера существует. Все должно работать вместе.
Вилли Декер, который ставил в Зальцбурге «Травиату», - гениальный режиссер. Он пришел с готовой концепцией спектакля. Он четко знал, как должно быть, и ему я подчинялась. Он продумал эту музыку, прочувствовал ее, прожил. Он за три месяца просто сгорел, как свеча. Все вложил в этот спектакль. С такими режиссерами работать - великое счастье, и таким я доверяю полностью. Но это случается нечасто…
В принципе я исполняю то, что режиссер просит: могу танцевать, двигаться, как угодно. Но в каждой партии есть серьезные музыкальные моменты, где движение не нужно, и тогда я прошу режиссера: все внимание - на музыку, никакого движения в этот момент, зритель должен меня видеть и слышать. И все. Потом могу делать что угодно. Но не в этот момент.
- Те, кто видел вас в «Пуританах», помнят, как вы пели, лежа на полу и свесив голову в оркестровую яму…
- Это я придумала и горжусь этим. Постановка был старая, пыльная, скучная, я все время ругалась с помощником режиссера: ну почему я должна выполнять все эти старые мизансцены, сидеть на этой лавочке…
- Сложно петь в такой позе?
- Нужно просто не думать о том, как это трудно, и если не с первого раза, то со второго или третьего получится.
- Вы только что спели в Европе Иоланту - с огромным успехом.
- Я выучила эту партию за неделю. Никаких трудностей. Мне было очень удобно ее петь с самого начала. Потрясающая музыка, вызывает слезы, по-моему, одна из лучших опер Чайковского.
- Последует ли за ней Татьяна?
- Эта роль низко написана, там много первой октавы, а я ее не люблю. Но, может быть, когда-нибудь и спою.
- Как вы планируете свою карьеру? Мне кажется, что вы всегда обдумываете, что хорошо для вашего голоса, как сохранить его подольше.
- Самое главное - быть осторожной, обязательно возвращаться к бельканто, к Доницетти, Моцарту - их музыка восстанавливает голос, а не разрушает, как девять спектаклей Пуччини. Но пробовать новые партии надо. Я вижу в своем будущем Тоску, Елизавету в «Дон Карлосе», Леонору в «Трубадуре»… В 2011 году буду петь Анну Болену в одноименной опере Доницетти - это большой проект Метрополитен-оперы.
- Изменился ли ваш голос после рождения ребенка?
- Увеличился втрое. Трудностей никаких не было, довольно быстро вернулась на сцену.
- Какая музыка звучала у вас дома в годы вашего детства?
- Не классическая. Музыка из кино, Дунаевский, песни из советских мюзиклов.
- Это правда, что вы сначала хотели быть актрисой?
- Да, но конкурс был слишком большой. Все хотели быть актрисами. А я не люблю делать то, чего хотят все, - я сразу хочу чего-то другого.
- Думаете ли вы о более отдаленном будущем?
- Я не такая дикая фанатка своей карьеры - в жизни много других замечательных вещей. Но пока не знаю, что бы я делала, если бы перестала петь. Я столько лет положила на то, чтобы научиться этому, и больше ничего не умею. Но думаю, что не пропаду, потому что я по натуре человек деятельный.
Беседовала Майя Прицкер
April 2, 2010
Воспользовавшись тем, что в феврале и первой половине марта Анна Нетребко пела в Нью-Йорке, я уговорила ее дать мне интервью.
Мой первый вопрос был связан с «Травиатой» Верди в постановке Вилли Декера - несколько лет назад Анна исполнила в ней главную роль, а сейчас Метрополитен-опера переносит спектакль на свою сцену, но… без нее. Почему она отказалась возвратиться в этот спектакль?
Она ответила с юмором:
- Красное платье не налезет, голоса на «Травиату» нет, и вообще не подошла я… Постановка в Зальцбурге была уникальной: особое время, особые партнеры. Повторить это нельзя. Так что сейчас самое время войти в спектакль кому-то другому, а мне двигаться дальше.
- В том спектакле вы пели с Роландо Виллазоном, у которого вот уже несколько лет проблемы с голосом. В каком он сейчас состоянии?
- Ничего конкретного сказать не могу. Думаю, что он вот-вот вернется на сцену, и все будет замечательно.
- Между вами всегда был изумительный контакт. Насколько важно, чтобы рядом был партнер, который «горит» вместе с вами?
- Очень важно. Опера ведь написана не для одного человека. Как правило, это любовный дуэт, часто - сопрано и тенор, поэтому от того, какой у тебя партнер, зависит, наверное, половина успеха.
- Вы нашли «замену» Роландо?
- Я не думаю, что кого-то можно заменить. Но сегодня, слава богу, много замечательных теноров. «Богема», например, идет сейчас в Метрополитен с большим успехом - там я пою с очень хорошим польским тенором Петром Бежавой.
- После спектакля я спросила, как вам далась роль Мими, и вы ответили: «Легко! Самая легкая роль».
- Что-то ложится на голос, что-то не очень. Какие-то роли дались мне непросто, пришлось спеть много спектаклей, прежде чем я почувствовала себя хорошо. Мими была как раз такая партия, которую я очень быстро выучила, и мне в ней сразу было очень удобно. А вот Джульетта в «Ромео и Джульетте», как ни странно, оказалась сложной: я никак не могла понять, как ее петь, - не чувствовала ее совсем, и только по прошествии нескольких лет мне стало удобнее.
- На премьерном спектакле в Метрополитен-опере это абсолютно не ощущалось. Вы, наверное, очень критичны к себе.
- Мы, певцы, слышим себя не так, как слышат нас зрители. В этом и состоит сложность нашей профессии. Если бы мы всегда ясно и четко слышали себя, то могли бы сразу исправить ошибки. А так мы должны слушать себя как бы через призму. Бывают залы с легкой акустикой, где звук быстро возвращается. В других акустика очень «сухая» - приходится больше напрягаться, давать больше голоса и, естественно, быстрее устаешь. В Мет прекрасный зал. Несмотря на то, что он очень большой, акустика там одна из лучших в мире.
- Есть ли у вас ментор, которому вы постоянно показываете свою работу?
- Постоянного нет. У меня есть «коач» - концертмейстер Елена Матусовская из Мариинского театра. Мы много лет работаем вместе, я ей доверяю. Она может меня поправить. Но, к сожалению, она не всегда может меня услышать. Приходится полагаться на себя. Я слушаю записи со спектакля и по ним сужу, что сделала не так.
- В диске «Сувенир» вы поете на девяти языках. А на скольких вы говорите?
- Я человек ленивый и свободно говорю только на русском и английском, немножко на итальянском. Немецкий очень трудно мне дается - не могу запомнить ни одной фразы, хотя я австрийская гражданка и должна говорить по-немецки. Петь и говорить - это разные вещи. Для пения можно выучить текст на любом языке, но разговорный язык - совсем другое.
- А где чемоданы стоят?
- В Вене и в Нью-Йорке. И в Петербурге, конечно.
- Петербургский климат для певца труден. Но вы туда постоянно возвращаетесь.
- Я люблю туда возвращаться. Да, климат тяжелый, и выезжать оттуда надо хотя бы пару раз в году, чтобы схватить немножко солнца. Но город потрясающий, в нем особая энергетика, и я там многому научилась. Когда я уезжала из Краснодара, мне говорили: что ты делаешь, в Петербурге темно, холодно, поезжай в Москву. Но я хотела учиться только там. С тех времен осталось очень много друзей - например, Злата Булычева, с которой мы вместе жили в общежитии, бегали на спектакли, Катя Семенчук. Но консерваторию я не окончила - ушла в Мариинский. Диплома у меня нет, теперь мне хотят дать почетный. Но диплом значения не имеет - я взяла от консерватории все, что было необходимо. Огромное спасибо всем педагогам.
- Валерий Гергиев дал вам возможность первого «прорыва». Он и сейчас следит за вашей карьерой. Что он значит для вас по-музыкантски?
- Мне кажется, по-музыкантски никто никого ничему научить не может. Как мы учимся? Просто впитываем, слушаем себя и других. Во время наших совместных концертов или спектаклей я открыта, как радар, чтобы принять его энергетику, его импульсы - и создаю что-то свое. А перевести это в слова не могу. Это многолетний опыт совместной работы - и с Гергиевым, и с другими. Я покупаю диски многих певцов - современных и из прошлых лет, это тоже очень помогает.
- Не мешает ли бродяжническая жизнь актера устанавливать прочные отношения?
- Наоборот - помогает. Может быть, если бы мы постоянно жили вместе с моим - я называю его мужем, хотя официально мы не женаты, - мы бы начали ругаться или надоели друг другу. А так встречаемся то в одной стране, то в другой, и каждая встреча - праздник.
- Его зовут Эрвин Шрот, он известный баритон, родом из Уругвая, хотя, судя по имени, корни у него немецкие.
- Он говорит, что австрийские.
- Для вас важно, чтобы ваш партнер в жизни был яркой личностью, чтобы вы были равны?
- Это важно для нас обоих. Но в первую очередь мне важно, чтобы он меня любил.
- Много ли вы говорите с ним о ваших оперных делах?
- Мы не слушаем дома классическую музыку и ни об опере, ни о себе в опере много не говорим. В театр ходим, но это другое. Конечно, мы обсуждаем какие-то концерты, спектакли, но в принципе каждый занимается своей карьерой. У нас есть другие темы для разговора.
- На каком языке вы общаетесь?
- На английском.
- Я слышала от него несколько слов по-русски.
- Он учит русский и хорошо продвигается. Он очень способный.
- Вашему сыну, Тьяго, полтора года. Вы с ним появились в вашем видеоблоге перед всем миром. Это был смелый шаг.
- Эрвин меня за это ругал: «Ребенок и твоя профессия никак не должны быть связаны, у него должна быть своя жизнь». Он прав. Просто все хотели посмотреть на него - я и показала. Больше не буду.
- Как Тьяго относится к музыке, к вашему пению?
- Я дома не пою, но он внимательно слушал меня на сцене. Музыку вообще-то любит, реагирует. Валерий Абисалович говорит - будет дирижером.
- В апреле выходит ваш новый сольный диск, где звучат романсы Римского-Корсакова и Чайковского. Это запись с концерта, который вы один-единственный раз дали в Зальцбурге. Даниэль Баренбойм исполнял партию фортепиано. Почему не записать это в студии, где была бы возможность что-то исправить?
- Да, там есть огрехи, но, мне кажется, в студии что-то ушло бы. А так это был замечательный вечер, великолепная публика. Я очень удивилась, что они с таким вниманием слушали, - ведь музыка непростая и неизвестная для них. Можно было услышать, как пух летит. Эта атмосфера, по-моему, передана на диске, и в этом прелесть записи «живьем».
- Как вам работалось с Баренбоймом?
- Хорошо. Он очень оживился, когда возникла идея русских романсов. Мы встречались до этого в одном спектакле, которым он дирижировал, - «Манон» Массне. Но в камерном репертуаре никогда. Я пришла со своим видением. И он с этим смирился - что делать? Приходит капризное сопрано и говорит: надо так.
- А актриса вы послушная? Вам приходилось работать с разными режиссерами…
- Я что - похожа на человека, который будет выполнять все, что ему говорят? Вообще-то я за новаторство. Мне нравятся современные постановки. Я считаю, что оперу надо иногда осовременивать. Но все должно иметь какой-то предел. И если режиссер отодвигает музыку на задний план, я не согласна. Пение, музыка - это главное, ради чего опера существует. Все должно работать вместе.
Вилли Декер, который ставил в Зальцбурге «Травиату», - гениальный режиссер. Он пришел с готовой концепцией спектакля. Он четко знал, как должно быть, и ему я подчинялась. Он продумал эту музыку, прочувствовал ее, прожил. Он за три месяца просто сгорел, как свеча. Все вложил в этот спектакль. С такими режиссерами работать - великое счастье, и таким я доверяю полностью. Но это случается нечасто…
В принципе я исполняю то, что режиссер просит: могу танцевать, двигаться, как угодно. Но в каждой партии есть серьезные музыкальные моменты, где движение не нужно, и тогда я прошу режиссера: все внимание - на музыку, никакого движения в этот момент, зритель должен меня видеть и слышать. И все. Потом могу делать что угодно. Но не в этот момент.
- Те, кто видел вас в «Пуританах», помнят, как вы пели, лежа на полу и свесив голову в оркестровую яму…
- Это я придумала и горжусь этим. Постановка был старая, пыльная, скучная, я все время ругалась с помощником режиссера: ну почему я должна выполнять все эти старые мизансцены, сидеть на этой лавочке…
- Сложно петь в такой позе?
- Нужно просто не думать о том, как это трудно, и если не с первого раза, то со второго или третьего получится.
- Вы только что спели в Европе Иоланту - с огромным успехом.
- Я выучила эту партию за неделю. Никаких трудностей. Мне было очень удобно ее петь с самого начала. Потрясающая музыка, вызывает слезы, по-моему, одна из лучших опер Чайковского.
- Последует ли за ней Татьяна?
- Эта роль низко написана, там много первой октавы, а я ее не люблю. Но, может быть, когда-нибудь и спою.
- Как вы планируете свою карьеру? Мне кажется, что вы всегда обдумываете, что хорошо для вашего голоса, как сохранить его подольше.
- Самое главное - быть осторожной, обязательно возвращаться к бельканто, к Доницетти, Моцарту - их музыка восстанавливает голос, а не разрушает, как девять спектаклей Пуччини. Но пробовать новые партии надо. Я вижу в своем будущем Тоску, Елизавету в «Дон Карлосе», Леонору в «Трубадуре»… В 2011 году буду петь Анну Болену в одноименной опере Доницетти - это большой проект Метрополитен-оперы.
- Изменился ли ваш голос после рождения ребенка?
- Увеличился втрое. Трудностей никаких не было, довольно быстро вернулась на сцену.
- Какая музыка звучала у вас дома в годы вашего детства?
- Не классическая. Музыка из кино, Дунаевский, песни из советских мюзиклов.
- Это правда, что вы сначала хотели быть актрисой?
- Да, но конкурс был слишком большой. Все хотели быть актрисами. А я не люблю делать то, чего хотят все, - я сразу хочу чего-то другого.
- Думаете ли вы о более отдаленном будущем?
- Я не такая дикая фанатка своей карьеры - в жизни много других замечательных вещей. Но пока не знаю, что бы я делала, если бы перестала петь. Я столько лет положила на то, чтобы научиться этому, и больше ничего не умею. Но думаю, что не пропаду, потому что я по натуре человек деятельный.
Беседовала Майя Прицкер