О Ратманском...
7.07.08 Радио Свобода
Поверх барьеров / Американский час
«Музыкальный альманах»: Ратманский в Нью-Йорке
http://www.svobodanews.ru/Transcript/2008/07/07/20080707161746063.html
Соломон Волков: В Нью-Йорке прошла премьера нового балета Алексея Ратманского. Он его поставил в бывшей компании Баланчина « Нью-Йорк сити балле », где он является приглашенным хореографом.
Премьера нового балета называется «Кончерто DSCH », и прошла она с большим успехом. Что такое «Кончерто DSCH »? Это балет на музыку Второго фортепьянного концерта Шостаковича. « DSCH » - это музыкальная монограмма Шостаковича, его музыкальная подпись
Александр Генис: На немецком языке.
Соломон Волков: К содержанию концерта это не имеет никакого отношения, ему просто нужно было как-то обозначить. Сюжета в этом балете нет, но он очень интересный и увлекательный. Вообще, я должен сказать, что Ратманский удивительно чувствует музыку Шостаковича, причем мы все думаем о Шостаковиче, и по справедливости, как о композиторе трагическом, философском, саркастическом. Есть у него такое состояние тоже.
Александр Генис: Но не лирическом.
Соломон Волков: Нет, юмористическом. Вот, что еще более ценно. Сам Шостакович как раз очень юмор в музыке ценил, и ему очень нравилось, когда люди смеялись, слушая его музыку. Я, когда об этом читал, всегда удивлялся: что имеет в виду Шостакович? Никогда я не видел, чтобы в зале слушатели смеялись во время исполнения опуса Шостаковича. В первый раз я такое увидел и сам смеялся, когда увидел постановку «Светлого ручья». Это тоже постановка Ратманского, балет Шостаковича, который привез Большой театр на гастроли в Нью-Йорк. Все смеялись, и я смеялся. Потому что это был смешной, комедийный балет. Когда я читал о том, что во время исполнения этого балета, в 30-е годы, смеялись в Москве, я не верил, я думал, что это невозможно. Оказывается, возможно, если за дело берется талантливый человек. И вот в этом балете на музыку Второго фортепьянного концерта, смех, конечно же, не раздается, и это не смешно, это такой лирический юмор. Правильно вы сказали. Это такая лирическая улыбка и это очень трудное состояние. Выразить его хореографически невероятно трудно. А Ратманскому это удалось.
Александр Генис: Критик «Нью-Йоркера» написал, что балет Ратманского очень удачно сочетает школу Большого театра, русскую школу балета, с западными - европейскими и американскими - балетными традициями. Ведь Ратманский долго работал на Западе. Вы согласны с этой оценкой?
Соломон Волков: У Ратманского из-за этого, как мы знаем, возникли какие-то неприятности в Большом, потому что он пытался в этой цитадели классического балета насадить какие-то более новые течения и новых хореографов. Это звездами встречалось в штыки, потому что им нужно было осваивать новую западную технику и, вообще, зачем мучиться, когда есть классика. Он стал выдвигать молодых и, конечно, это не облегчило его жизнь там, в Большом.
Ему, в общем, надоели все эти административные нагрузки, если так угодно, он со следующего года уйдет на вольные хлеба, и очень интересно, как он будет развиваться, потому что великий хореограф это, кроме всего прочего, еще и продуктивность. Нельзя стать великим хореографом, если ты создаешь от случая к случаю балеты. Должен быть массив работ.
Александр Генис: Но Ратманский создал уже более 40 балетов.
Соломон Волков: Вы знаете, в репертуаре, на сегодняшний день, не так много их. Я видел несколько балетов, и есть в них тенденция повторяться, которую, кстати, критики отмечают. Он как бы черпает из одного словаря. Это не так страшно. В конце концов, Баланчин тоже черпал из одного словаря. У всякого хореографа есть свой словарь. Но Ратманского часто призывают расширить словарь, и от такого лирического юмора или юмористического лиризма продвинуться в сторону более серьезную, и он может это сделать. «Русские сезоны», которые он поставил в прошлом году в этом же самом театре, в них была вот эта трагическая нота. Но я получил колоссальное удовольствие еще и потому, что это во многом актуальная работа. Она решает довольно сложную проблему как нам смотреть на искусство сталинской эпохи, потому что вот эти ритуальные проклятия по поводу этой культуры социалистического реализма они уже, на сегодняшний момент, несколько устарели, я считаю. Уже это прошлое наше, его надо изучать.
Александр Генис: Враг - убит.
Соломон Волков: Да. Можно начать изучать его. Кто же Шостаковича обвинит в том, что он социалистический реалист? Но вот эта музыка, она очень светлая, радостная. Это 56-й год. Мы не знаем, что хорошего было в это время у Шостаковича в точности. Может быть, он влюбился, может быть, со здоровьем у него было как-то особенно хорошо или что-то в этом роде. Но более счастливой беззаботной музыки, чем Второй фортепьянный концерт, я у Шостаковича не знаю. И Ратманский невероятно точно эту радость, это счастье уловил, и переделал балетным образом. А я теперь, слушая Второй фортепьянный концерт Шостаковича, всегда буду вспоминать балет Ратманского. Для меня это высшая похвала хореографу.
(Музыка)
Поверх барьеров / Американский час
«Музыкальный альманах»: Ратманский в Нью-Йорке
http://www.svobodanews.ru/Transcript/2008/07/07/20080707161746063.html
Соломон Волков: В Нью-Йорке прошла премьера нового балета Алексея Ратманского. Он его поставил в бывшей компании Баланчина « Нью-Йорк сити балле », где он является приглашенным хореографом.
Премьера нового балета называется «Кончерто DSCH », и прошла она с большим успехом. Что такое «Кончерто DSCH »? Это балет на музыку Второго фортепьянного концерта Шостаковича. « DSCH » - это музыкальная монограмма Шостаковича, его музыкальная подпись
Александр Генис: На немецком языке.
Соломон Волков: К содержанию концерта это не имеет никакого отношения, ему просто нужно было как-то обозначить. Сюжета в этом балете нет, но он очень интересный и увлекательный. Вообще, я должен сказать, что Ратманский удивительно чувствует музыку Шостаковича, причем мы все думаем о Шостаковиче, и по справедливости, как о композиторе трагическом, философском, саркастическом. Есть у него такое состояние тоже.
Александр Генис: Но не лирическом.
Соломон Волков: Нет, юмористическом. Вот, что еще более ценно. Сам Шостакович как раз очень юмор в музыке ценил, и ему очень нравилось, когда люди смеялись, слушая его музыку. Я, когда об этом читал, всегда удивлялся: что имеет в виду Шостакович? Никогда я не видел, чтобы в зале слушатели смеялись во время исполнения опуса Шостаковича. В первый раз я такое увидел и сам смеялся, когда увидел постановку «Светлого ручья». Это тоже постановка Ратманского, балет Шостаковича, который привез Большой театр на гастроли в Нью-Йорк. Все смеялись, и я смеялся. Потому что это был смешной, комедийный балет. Когда я читал о том, что во время исполнения этого балета, в 30-е годы, смеялись в Москве, я не верил, я думал, что это невозможно. Оказывается, возможно, если за дело берется талантливый человек. И вот в этом балете на музыку Второго фортепьянного концерта, смех, конечно же, не раздается, и это не смешно, это такой лирический юмор. Правильно вы сказали. Это такая лирическая улыбка и это очень трудное состояние. Выразить его хореографически невероятно трудно. А Ратманскому это удалось.
Александр Генис: Критик «Нью-Йоркера» написал, что балет Ратманского очень удачно сочетает школу Большого театра, русскую школу балета, с западными - европейскими и американскими - балетными традициями. Ведь Ратманский долго работал на Западе. Вы согласны с этой оценкой?
Соломон Волков: У Ратманского из-за этого, как мы знаем, возникли какие-то неприятности в Большом, потому что он пытался в этой цитадели классического балета насадить какие-то более новые течения и новых хореографов. Это звездами встречалось в штыки, потому что им нужно было осваивать новую западную технику и, вообще, зачем мучиться, когда есть классика. Он стал выдвигать молодых и, конечно, это не облегчило его жизнь там, в Большом.
Ему, в общем, надоели все эти административные нагрузки, если так угодно, он со следующего года уйдет на вольные хлеба, и очень интересно, как он будет развиваться, потому что великий хореограф это, кроме всего прочего, еще и продуктивность. Нельзя стать великим хореографом, если ты создаешь от случая к случаю балеты. Должен быть массив работ.
Александр Генис: Но Ратманский создал уже более 40 балетов.
Соломон Волков: Вы знаете, в репертуаре, на сегодняшний день, не так много их. Я видел несколько балетов, и есть в них тенденция повторяться, которую, кстати, критики отмечают. Он как бы черпает из одного словаря. Это не так страшно. В конце концов, Баланчин тоже черпал из одного словаря. У всякого хореографа есть свой словарь. Но Ратманского часто призывают расширить словарь, и от такого лирического юмора или юмористического лиризма продвинуться в сторону более серьезную, и он может это сделать. «Русские сезоны», которые он поставил в прошлом году в этом же самом театре, в них была вот эта трагическая нота. Но я получил колоссальное удовольствие еще и потому, что это во многом актуальная работа. Она решает довольно сложную проблему как нам смотреть на искусство сталинской эпохи, потому что вот эти ритуальные проклятия по поводу этой культуры социалистического реализма они уже, на сегодняшний момент, несколько устарели, я считаю. Уже это прошлое наше, его надо изучать.
Александр Генис: Враг - убит.
Соломон Волков: Да. Можно начать изучать его. Кто же Шостаковича обвинит в том, что он социалистический реалист? Но вот эта музыка, она очень светлая, радостная. Это 56-й год. Мы не знаем, что хорошего было в это время у Шостаковича в точности. Может быть, он влюбился, может быть, со здоровьем у него было как-то особенно хорошо или что-то в этом роде. Но более счастливой беззаботной музыки, чем Второй фортепьянный концерт, я у Шостаковича не знаю. И Ратманский невероятно точно эту радость, это счастье уловил, и переделал балетным образом. А я теперь, слушая Второй фортепьянный концерт Шостаковича, всегда буду вспоминать балет Ратманского. Для меня это высшая похвала хореографу.
(Музыка)