РАПСИ, из зала суда. Сегодня - Смирнова.
Сюжет: Расследование дела о нападении на худрука балета Большого театра Сергея Филина - http://rapsinews.ru/trend/filin_06032013/
[благонадёжность худрука засвидетельствована]
"Филин - спокойный человек и никогда никому не хамил, говорит свидетель
15:19 27/11/2013
МОСКВА, 27 ноя - РАПСИ. Свидетель Ольга Смирнова, ведущая солистка ГАБТа, заявила в среду в Мещанском суде Москвы, что Сергей Филин является спокойным и неконфликтным человеком, который никогда не хамил кому-либо в присутствии других, передает корреспондент РАПСИ из зала суда."
Суд в среду приступил к допросу нескольких артистов Большого театра по делу о нападении на художественного руководителя балета ГАБТа Филина. По словам Смирновой, вечером 17 января Филин подвозил ее к дому."
"В среду суд планировал приступить к допросу обвиняемого Заруцкого, однако представители Филина заявили ходатайство о допросе ряда свидетелей с их стороны. Несмотря на то, что прокурор уже заявляла об окончании представления доказательств, а адвокаты выступали против затягивания процесса, суд ходатайство удовлетворил. "
http://rapsinews.ru/moscourts_news/20131127/269871087.html
[благонадёжность худрука засвидетельствована]
===
23:18 26 ноября 2013 17570 10
В гостях Hard Day’s Night генеральный директор Большого театра Владимир Урин. - http://tvrain.ru/articles/vladimir_urin_ob_ultimatume_sergeju_filinu_ob_oblake_nenavisti_vokrug_nikolaja_tsiskaridze_i_o_tom_pochemu_ne_hotel_byt_direktorom_bolshogo_teatra_chast_1-357581/
Окончание текста беседы В. Г. Урина с сайта tvrain (начало есть здесь- http://iri-im.livejournal.com/259939.html ):
[окончание текста беседы]
Лобков: Эпоха Иксанова, так или иначе, отметилась тем, что Большой театр из музея превратился в экспериментальную площадку. Это и «Дети Розенталя», и приглашение Десятникова, и «Руслан и Людмила». Заверстаны спектакли, они будут, наверное, играться. Будете ли вы дальше экспериментировать? Останется ли политика совмещения классики и авангарда, доходящего иногда до провокации общественного вкуса?
Урин: Я не уверен, что искусство должно заниматься провокацией. Я уверен, что искусство должно заниматься художественным доказательством тех идей, которое оно выдвигает. А если это убедительно, то это может быть на сцене. Мой учитель Георгий Александрович Товстоногов говорил о том, что на сцене может быть все, если это художественно убедительно. Если это умозрительно, просто построения режиссерские, а художественно это неубедительно, для меня это большой вопрос.
Лобков: Это относится к каким-то вещам, которые ставились при Иксанове?
Урин: Это вообще относится к вещам, которые относятся к некой позиции, в том числе и моей как руководителя театра. Понимаете, какая вещь. Никогда не боялся никаких людей, которые… Давайте про Большой сейчас говорить не будем, вернемся к театру Станиславского - Немировича-Данченко. Любые режиссеры, провокационные в определенной степени: «Веселая вдова» Дольфа Шапиро, которая, мне кажется, художественно не состоялась в той мере, в которой могла состояться, но это была попытка совершенно другого переосмысления веселого жанра как оперетта.
Желнов: Вам не кажется, что аудитория и пресса….
Урин: Очень провокационные и непростые. Кто первый, Юля не даст соврать, пригласил всех тех хореографов, которые, извините меня, затем появились и в Большом, и в Михайловском? Кто первый поставил Начо Дуато, Килиана, Джона Ноймайера?
Монгайт: Вас нельзя обвинить в консерватизме.
Урин: Нельзя обвинить в консерватизме. В одном только хочу, чтобы вы меня поняли правильно. Тем не менее, я как всякий человек, сложившийся в определенное время, имеющий свои взгляды, свои вкусы и так далее, я могу что-то принимать, что-то нет. Меня спрашивали на канале «Культура», у Сати Спиваковой был показ «Нескучная классика», она задала мне вопрос по поводу того, что я думаю по поводу того же «Руслана и Людмилы». Я не являюсь сторонником этого спектакля, я повторюсь. Но, тем не менее, я с колоссальным уважением отношусь к Дмитрию Чернякову. Я совсем недавно был у него на премьере «Царской невесты» в Staatsoper в Берлине, очень внимательно слежу за тем, что он делает.
Бедрова: А приглашать будете дальше?
Урин: Сейчас секундочку, закончу мысль. Мало того, есть его ряд спектаклей, которые мне очень нравятся. Я знаю его с первых спектаклей, не только со спектаклей в музыкальном театре, но и в драматическом, в том числе. Я его помню и знаю со студенческих лет. Он талантливейший человек. И там, где материал, мне кажется, на него как на режиссера с его ощущением, пониманием, мировоззрением, типа «Похождения повесы» или «Воццека» Берга, там, где это происходит (для меня, я сейчас говорю о своем, искусство вообще субъективно в своем восприятии), я с удовольствием смотрю эти спектакли, мне это чрезвычайно интересно. Если мы найдем какой-то материал, который ляжет на ощущения сегодняшнее, как мне кажется, Дмитрия Чернякова, почему нет?
Монгайт: В продолжение нашего разговора, я обратила внимание, что вы довольно холодно отозвались о спектакле «Руслан и Людмила». Имеет ли право директор Большого театра так очевидно отзываться о спектакле, который находится в репертуаре театра, или его вывели из репертуара?
Урин: Во-первых, я не закончил свою мысль по поводу «Руслана и Людмилы». Я говорил о том, что я хорошо знаю Митю, очень люблю целый ряд его спектаклей, при том, что не являюсь поклонником этого спектакля - очень аккуратно сказал, не холодно отозвался о нем - тем не менее, я понимаю, что поскольку мы имеем дело с художником, это художественное высказывание. По поводу художественного высказывания я могу спорить, с чем-то соглашаться или не соглашаться. Почему? Это абсолютно нормально, тем более, когда спектакль вызывает такую неоднозначную реакцию и критики, и зрителей. Я был свидетелем того, что произошло. Можно говорить, что угодно, что это была провокация, и так далее, я не знаю, что это было…
Монгайт: Напомните, что произошло?
Урин: Я был на премьере. И, честно говоря, сидел, вжавшись в кресло, потому как люди демонстративно вставали и уходили, потому как в конце спектакля оставшаяся половина зала одна кричала «браво», а другая - «позор». И практически все спектакли дальнейшие имели такую реакцию. И, наверное, если я менеджер, я, прежде всего, должен задуматься, почему это происходит, что и так далее, и проанализировать. У меня есть своя точка зрения на это. Я ни в коем случае не зачеркиваю само художественное высказывание.
Дзядко: Это художественное высказывание, вы, как вы говорите, можете с ним соглашаться - не соглашаться, спорить, но, в конце концов, финальное решение-то принимаете вы.
Урин: Финальное решение еще до меня приняли все остальные, поскольку когда планировали репертуар на этот сезон, то «Руслан и Людмилу» ни разу не поставили в репертуар. Я не уверен, что она не будет идти, по крайней мере, мы сейчас будем обсуждать с моими коллегами дальнейшее: что остается, что нет, как мы будем эксплуатировать это в следующем сезоне. По крайней мере, для меня вопрос с «Русланом и Людмилой» пока не снят с повестки дня.
Бедрова: А вам хотелось бы, чтобы максимально большее количество спектаклей вызывало бы, скорее, однозначную реакцию публики, или вы готовы идти на риск и делать так, чтобы театр оставался участником мирового процесса? Каким должен быть театр вообще в идеале? Скорее, участником мирового процесса, который может предоставлять на эту мировую сцену значимые вещи, может, спорные, но совершенно понятно, что важные, или он должен быть, скорее, музеем?
Урин: Он не должен быть ни в коем случае музеем. Потому что я в данном случае из тех противников. Должен сказать, что там была идея, которую уже нельзя отменить, и дай Бог, чтобы все получилось хорошо - восстановление «Царской невесты» почти 50-летней давности в оформлении Федоровского. Что из этого получится, я с трудом пока ощущаю, потому что для меня спектакль, который умер, умер как человек. Сумеют ли в него режиссер вдохнуть жизнь? Надеюсь. Я с ней встречался и разговаривал. Но для меня большой вопрос, и уже в следующий сезон планируемого возобновления «Пиковой дамы» и его восстановление уже отменено мной, потому что я считаю, что театр не должен быть музеем, а должен быть живым театром, безусловно. Но театр должен быть, мне кажется, очень разнообразным.
Бедрова: А какое отношение должно быть мирового репертуара и русского? Какая идеальная картинка?
Урин: Вы задали вопрос и не дослушали ответ. Он должен быть разнообразным, должен быть рассчитан на достаточно широкий круг вкусов зрителя, обязательно. Это должен быть и театр, где есть риск, эксперимент, безусловно. Это должен быть театр, где должно быть и традиционное прочтение, но он должен быть в любом случае живым. И традиционное прочтение спектакля вовсе не означает, что это неживой театр. Поэтому на самом деле он должен быть очень разнообразным по вкусам. Точно так же как он должен быть разнообразным по вкусу с точки зрения зрительского интереса. Это должен быть обязательно театр, в котором должно идти то, что называется «оперной попсой» (как мы между собой говорим) - то, что любит зритель, на что всегда идет. Я имею в виду в данном случае классику и оперную, и балетную. Я имею в виду все те названия, которые как только ты называешь, понимаешь, что оно само по себе зрительское. Это и «Пиковая дама», и «Иоланта», и «Евгений Онегин», и «Травиата». А рядом с этим должен быть Бриттен, обязательно Берг, обязательно Вайнер, Шимановский. Это должно быть абсолютно разнообразно. Дальше с этим должен быть Рихард Штраус. Конечно, это должно быть абсолютно разнообразно. И в зависимости от наименования мы и думаем, кого мы позовем на эту постановку.
Бедрова: Например?
Монгайт: Например, Любимова, который под давлением министра Авдеева позвали в Большой театр поставить «Князя Игоря».
Урин: И что?
Монгайт: Это вопрос был. Как вы оцениваете?
Урин: Вы же только что сами сказали, что неэтично оценивать спектакли в театре, в котором… Это раз.
Монгайт: То есть должны «цвести все цветы»?
Урин: «Цвести все цветы», безусловно, должны, но если мне будут рекомендовать кого-то поставить, я брать не буду. Могу сказать это абсолютно однозначно.
Желнов: По поводу цветения. Не кажется ли вам, что в последнее время климат и политический, и культурный настолько скукожился - эти инциденты с громкими неожиданными отставками, почти рейдерские, назначение Цискаридзе в Петербургскую Академию балета, такое же неожиданное, такое же пролоббированное. Вчерашний инцидент с Константином Богомоловым, режиссером МХТ и Олегом Табаковым, и отставка, добровольный уход самого Богомолова. О каких цветах мы говорим, когда сам климат совершенно не подготавливает нас к этому?
Урин: Не знаю.
Желнов: Как вы восприняли конфликт Табакова и Богомолова?
Урин: Я в разные времена этой жизни, начиная с 1972-73 годов, занимаюсь театром. Времена были абсолютно разные. И еще были покруче времена, чем то, о чем вы говорите сейчас. С идеологическими запретами и так далее. Но театр во все времена работал вопреки. И, убежден в этом, все зависит от тех людей, которые театр делают. По крайней мере… я не могу сказать, что я шестидесятник, но я из тех, кто воспитывался на шестидесятниках, поэтому для меня это абсолютно очевидное понятие: надо делать его вопреки. А там уже мера твоего таланта и способностей, насколько ты в состоянии это сделать, насколько у тебя есть чувство меры, вкуса, понимания, образованности, таланта и так далее. В данном случае я говорю о таланте и способностях менеджера, ни о каком другом. Насколько ты умеешь вокруг себя собрать команду талантливых людей.
Желнов: Константин Богомолов собрал команду. Резонировали спектакли? Резонировали Ломились люди на прогоны, премьеры? Ломились. Но финал всем известен.
Урин: Я бы не хотел обсуждать. Я не видел спектакля, я не знаю, чем вызвано решение Олега Павловича Табакова. Я не могу обсуждать этот вопрос. В моей жизни был единственный раз, когда я как человек, отвечающий за театр, снял одну сцену в спектакле.
Дзядко: Это с чем было связано?
Урин: Это был спектакль, французы ставили у нас Фауста, поставили «Вальпургиеву ночь». Но не балетом, там работал миманс нашего театра. Они придумали, что это такое пип-шоу. Меня это абсолютно не смущало, я повторю: на сцене может быть все, если это художественно убедительно, если это не пошлость. На сцене была пошлость. Зажатые артисты миманса, которых заставляли делать то, что они делать не могут просто по природа своей свободы. Я пытался это объяснить постановщику. Сказал: «Поймите, нет тут никаких идеологических, этических вопросов, это все может быть, только это 25 минут невозможного зрелища». Притом, что спектакль был вполне себе профессиональный и нормальный, он не был супер… но там были замечательные ребята, там пела Оля Гурикова Маргариту, это было одним из первых спектаклей. Я не сумел их убедить. Тогда я властью директора просто снял это. А спектакль шел себе совершенно спокойно, и поверьте, ничего от этого абсолютно не потерялось.
Желнов: В случае с МХТ речь о цензурных вещах.
Урин: Я не знаю, я не видел спектакля. Не могу ответить на ваш вопрос. Я абстрактно обсуждать не могу.
Желнов: Я не абстрактно, я могу конкретный пример привести.
Дзядко: Даже никто из сидящих здесь не видел этого спектакля, и наши зрители не видели, поэтому…
Урин: Чтобы иметь свою точку зрения, ее надо иметь. А для этого надо понимать и знать, о чем идет предмет разговора.
Лобков: Давайте поговорим о Цискаридзе, который с недавних пор считается «черным гением» Большого театра. То он хотел стать директором, то он не хотел стать директором. То плел интриги, то стоял за интригами. Ваше отношение к Цискаридзе? Почему не состоялся его гала-концерт? Почему он не был назначен педагогом в Большом театре? Почему он эмигрировал в Питер?
Урин: Уже тоже неоднократно отвечал, могу повторить абсолютно свою точку зрения и позицию. Считаю Николая Максимовича Цискаридзе замечательным талантливым танцовщиком - это первая сторона вопроса. У него были блистательные работы. Второе: как всякий человек, возраст которого достигает определенных…, у него возникает серьезная проблема ухода с этой профессии. Зная и самолюбие Николая Максимовича, и так далее, я прекрасно понимал, что это будет тяжелый и непростой процесс. Что происходило в Большом театре? Я, к сожалению, до меня, моего прихода, я знаю лишь из разных точек зрения. Своей точки зрения у меня на это нет. Но когда раздался звонок министра культуры ко мне с предложением дать возможность станцевать бенефисные спектакли, это не потому, что мне позвонил министр культуры, я точно так же бы считал, что если это не нужно делать, я бы сказал «не надо». А я сказал, что это замечательная идея, на Западе это часто применяемая форма, когда артисты балета уходят, им устраивают бенефис. Либо гала-концерт, либо дают станцевать какой-то любимый спектакль и так далее. И зрители, те, кто любит Колю, имели возможность прийти и попрощаться с ним. Поэтому я всячески поддержал эту идею, сказал: «Коля, приходи, давай поговорим». Я встречался с ним трижды. Мы обсуждали две темы: тему условий его показа, репетиции, партнерши, и вторую - что Коля хотел бы вернуться в качестве педагога в Большой театр. Но вы же понимаете прекрасно, что Коля и Сергей Юрьевич Филин, который вернулся в качестве художественного руководителя балета - фигуры не совместимые.
Монгайт: Почему?
Урин: При слове «Филин»…
Желнов: Конфликт вы имеете в виду?
Урин: Абсолютно. Открытый, нескрываемый, абсолютно декларируемый Колей. Он же не скрывает своего отношения к Сергею Юрьевичу Филину, как не скрывал своего отношения к Ратманскому. Он мог где угодно сказать свое отношение, абсолютно негативное, к Ратманскому. С моей точки зрения, к одному из интереснейших российских хореографов.
Монгайт: Он выжил Ратманского?
Урин: Секундочку. Мне трудно сказать, я не был при этом, не знаю, выжил или не выжил он Ратманского. Или у Ратманского были какие-то другие причины. Мне трудно сказать, не хочу обсуждать то, чего не хочу обсуждать. Я обсуждаю то, что реально связано в данном случае со мной конкретно. Я спросил, как он себе это представляет: «Ты находишься под руководством человека, к чьему мнению ты даже не прислушиваешься. Он должен отдать тебе своих артистов и требовать от тебя чего-то». Вы представляете себе, что я как менеджер изначально создаю ситуацию конфликтную. Зачем?
Желнов: Но при этом Цискаридзе….
Урин: И четко, определенно сказал: об этом при мне на сегодняшний день, пока Сергей Юрьевич здесь, речи быть не может. Вот станцевать - пожалуйста.
Желнов: 31 декабря как отдельный выход…
Урин: Пожалуйста. Не только 31-го. Ему было дано три спектакля: «Жизель» в ноябре, 31-го числа и 2-го. Три спектакля прощальных ему было предложено станцевать.
Дзядко: Однако он отказался.
Урин: Он отказался.
Лобков: Сейчас идет процесс над Дмитриченко, достаточно много откровений о том, как была устроена жизнь в Большом театре, насколько она полна была интриг и внутреннего напряжения, и не скажешь, что балет. Вы интересуетесь этим судом? Ходили ли вы на процесс? Читаете ли вы оттуда новости?
Урин: Я читаю оттуда новости, на процесс не ходил. Максимально стараюсь искать те новости, которые наиболее подробно, не конспективно, а наиболее подробно описывают то, что происходит там.
Лобков: Что-то шокировало вас из тех сообщений? Об отношениях Дмитриченко с Заруцким, об этих странных дополнительных, возможно, коммерческих контрактах, о странных дружбах с людьми, которые готовы были исполнить, если верить следствию, такой страшный заказ. Приоткрылась для вас новая страница жизни театра?
Урин: Скорее, все-таки в человеческой жизни. Потому что на самом деле театр - часть жизни. Люди, работающие в театре - такие же люди.
Дзядко: Но одновременно с этим это история не только про Дмитриченко, это история про Большой театр, и как она воспринимается всеми через СМИ - как очередной, возможно, пиковый скандал в Большом театре.
Урин: Знаете, несмотря на то, что я не был знаком с Павлом Дмитриченко, я видел его только на сцене, причем дважды - в «Иване Грозном», в последнем возобновлении, где он Ивана Грозного танцевал, и еще в одном спектакле. Поэтому у меня человеческих завязок нет, но, тем не менее, несмотря на весь ужас, если это совершено преступление такого, как определило в следствии и так, как это обсуждается в суде, конечно, ничего кроме… и сочувствия… у меня эмоции по отношению к нему очень противоречивые. Человеческие. А все, что касается Большого театра - такие разговоры идут. И думаю, что публикация с американкой тоже для вас не новость.
Монгайт: А для вас?
Урин: Такие разговоры идут, я же сказал.
Дзядко: Но для вас было это все неожиданностью?
Урин: Такие разговоры идут. Причем, эти разговоры идут давно. Я еще, работая в театре Станиславского, эти разговоры слышал. Я на это отреагировал сразу, и позиция моя в данном случае как директора абсолютно однозначна.
Монгайт: А как это возможно?
Урин: На ситуацию подобного рода вещей.
Монгайт: Вы говорите «подобные вещи», «разговоры» и даже боитесь произнести.
Урин: Нет, не боюсь.
Монгайт: Как возможно подобного рода, если речь идет о коррупционном моменте, как возможна эта коммерческая история театра?
Урин: Для меня невозможна. Такие разговоры идут. Но это разговоры.
Монгайт: А как же пресекать этот процесс?
Урин: Вы задали вопрос. Вы задали вопрос, дорогие мои. Поймите, мне сложно отвечать на этот вопрос. Поскольку я нахожусь всего-навсего на рабочем месте четыре месяца. Я только начинаю проникать и понимать, что происходит в театре. Только-только начинаю разбираться. И позиция моя, как в данном случае руководителя, может быть только одна. Я готов сделать все от меня зависящее как руководителя, если есть какая-то возможность, и то, о чем говорится, правда, это должно стать наказуемым, чтобы это прекратить раз и навсегда. Если это очередной способ выяснения отношений, а это тоже может быть абсолютно однозначно, поскольку борьба…
Лобков: Кто-то вытаскивает козыря из рукава?
Урин: Конечно, и такое тоже может быть. Давайте все-таки будем исходить из презумпции невиновности. Суд не определил, нет вины.
Желнов: Вы с Путиным это обсуждали, когда с ним встречались?
Урин: Нет.
Желнов: Он высказывал… может, ставил задачу…?
Урин: Не обсуждали.
Монгайт: А существует в театре институт… нельзя сказать, что внутренней полиции, внутреннего аудита? Как это выяснить?
Урин: Нет. Как? Выяснить это можно только одним единственным образом - чтобы тот человек, которому это предложено…
Лобков: Предложено было, но я просто процитирую, многие зрители не знают. Джиоева дала интервью Los Angeles Times, в котором сказала, что с нее требовали…
Урин: «Известиям» дала.
Дзядко: Изначально «Известиям».
Лобков: … взятку, потом сказали, что есть примеры и получше, и «мерседесами» расплачивались за хорошие роли, что она сидела на скамейке запасных, что она не участвовала ни в одном спектакле.
Урин: Поэтому я говорю об этом абсолютно однозначно. Я другого способа, чтобы поймать людей, если это существует, а не некие козыри в борьбе, которая сейчас есть, а это вытащено еще и ко всему прочему, постольку, поскольку идет сейчас суд, необходимо найти какие-то оправдательные причины тех поступков, которые совершены и так далее. Я не исключаю варианта, что это может быть абсолютно спокойно той самой игрой, чтобы каким-то образом смягчить то наказание, которое существует. Я не знаю, у меня нет для этого оснований. И поэтому чувства мои предельно противоречивы. Если я говорю о себе как о руководителе театра, для меня это неприемлемо. Можете совершенно спокойно понять, что так оно и есть. Но я сделаю все, от меня зависящее, если у меня будет возможность, если это реально на самом деле существует, то это обязательно надо будет прекратить. Каким образом, как? Я не знаю.
Монгайт: А вы с этой американской балериной разговаривали лично после этой публикации?
Урин: Нет, я ее не видел в глаза.
Монгайт: То есть вы ее не знаете?
Урин: Я ее не знаю.
Дзядко: Вы говорите, что это может быть каким-то козырем в борьбе, а что за борьба? Борьба между кем и кем? И борьба за что?
Урин: Сейчас есть понятие следствия и обвинения в уголовном преследовании. Есть четкая позиция адвоката и Дмитриченко, и так далее, которые говорят, что для этого была почва, и они борцы за справедливость и за свободу.
Дзядко: А, вы имеете в виду борьба за...
Урин: Конечно.
Лобков: С другой стороны, из тех показаний, которые оглашаются в суде, личность Сергея Филина - пожелаем ему здоровья - безусловно, выглядит достаточно деспотичной, очень надменной, к нему было очень сложно попасть сотрудникам балета, сложно было доказать свою правоту, он зачастую отказывал в таких встречах. Как вы считаете, это нормально? Это так? И должен ли быть худрук балета деспотичным человеком, который вправе не отчитываться в мотивах своих действий.
Урин: Два аспекта. Первый - я работал с Сергеем три года, он у меня был художественным руководителем. Ничего подобного, о чем вы сейчас говорите… Были неправильные поступки как человека неопытного на посту художественного руководителя, были ошибки, но то, о чем вы говорите… ничего близко не было с точки зрения того, что сейчас ему приписывается. Что происходило в Большом театре, я сказать не могу. Ушел Сергей плохо из театра Станиславского, ушел точно также быстро, внезапно, как это у нас всегда в России делается. Но мало того, повел себя по отношению к театру очень нехорошо. С точки зрения этической. Он начал ведущих артистов театра переманивать в Большой. Фактически, поставив под угрозу срыв целого ряда спектаклей. И когда я был назначен на должность генерального директора Большого театра, я не думаю, что это был самый счастливый день в жизни Сергея. В это время он находился на лечении. Конечно, как только у меня появилась возможность, я поехал к нему, чтобы понять… потому что реально юридически он художественный руководитель балета. И я приехал к нему поговорить. Разговор был достаточно жесткий с моей стороны. Я четко обозначил свое отношение к его уходу и к тому, как он себя повел по отношению к тому театру, который на самом деле из него сделал худрука Большого театра. Давайте вещи называть своими именами. Никогда Филин бы не был худруком Большого театра, если бы он до этого не проработал бы три года достаточно успешно в театре Станиславского и Немировича-Данченко. Мы с ним поговорили, поговорили серьезно, открыто, впрямую. И я сказал, что либо все вернется во взаимоотношения, как это было в театре Станиславского, когда все решения мы принимаем у меня в кабинете, мы обсуждаем все вопросы, касающиеся жизни балетной труппы, и согласовываем их со мной, либо если начнутся какие-либо другие позиции, в таком случае мы разойдемся.
Монгайт: То есть деспот тут вы, получается.
Урин: Да, деспот.
Дзядко: И что ответил Сергей Филин?
Урин: Он согласился. У него другого выхода нет. Я хочу пожелать ему сейчас только одного, я об этом говорю абсолютно открыто в эфире, поскольку я то же самое ему говорил в глаза один на один. Я никогда бы это не озвучил, если бы я об этом с ним не разговаривал. И точно также мы будем разрешать проблемы, связанные и с отношением в труппе. Я встречался уже с балетной труппой, в самое ближайшее время у меня будет еще одна встреча, где я буду говорить, кстати, в том числе и о идущих слухах, и обязательно это озвучу балетной труппе, озвучу свою позицию.
Лобков: А фаворитизме будете говорить?
Урин: Если увижу примеры. Я считаю, что позиция следующая. Часто, когда тот или иной человек начинает выходить на первый план, но не заслуживает этого - это один вопрос. А если человек выходит на первый план, и он талантлив сам по себе, то почему нет? Вопрос в том (и дальше сразу и начинается: «это любимчик художественного руководителя»), что в связи с тем, что в театре, по сути, работает громадное число абсолютно разных хореографов, здесь от директора зависит только одно: вместе с художественным руководителем балета (и я это обеспечу абсолютно однозначно, я это с Сергеем тоже проговорил): в тот момент, когда хореограф принимает решение о том, кто у него будет танцевать, он должен видеть всю труппу. А дальше его право выбирать, кого он выбирает из этого. Создать такие условия при кастинге, чтобы все те, кто работает в труппе, имели возможность показаться и заявить свое право. Это касается не только балетной труппы, это касается и оперной труппы. Потому что когда я встретился с оперной труппой, мне сказали о неравномерности занятости в оперной труппе. И я тоже на это ответил определенным образом. Надо создать такие условия, чтобы кастинг, то есть выбор артиста на партии, делался теми, кто будет создавать спектакль. Без подсказок с чьей-либо стороны: генерального директора или художественного руководителя, или директора балета. Вот вам, пожалуйста, артисты, любого выбирайте из тех, кто есть. А не можете найти здесь, давайте смотреть и приглашать со стороны. Если нам удастся создать такие условия, тогда и разговоры эти стихнут. Они ведь часто возникают по поводу чего? Приезжает хореограф тот или иной, или режиссер, а ему уже заранее весь список того, кого желаем…
Желнов: Не совсем. Со Светланой Захаровой…
Монгайт: А каждый «мерседес» уже приготовил…
Желнов: У Светланы Захаровой был конфликт, именно режиссер не отобрал ее в первый премьерный состав, а не Исканов. И возник конфликт как раз в этой ситуации.
Лобков: То есть вы можете разделить судьбу Иксанова в этом случае.
Желнов: То есть уже на Иксанова надавили, сказали…
Урин: Павел и все остальные, сидящие здесь. Еще раз повторяю: я в Большой театр не просился. У меня никаких страстей и желаний во чтобы то ни стало удержаться за это кресло нет. Говорю это абсолютно искренне и честно. Если пойму сам: у меня не получается - вот все, что задумываю, одно, второе, четвертое, валится, не получается - я уйду. Если на меня будет давление и попытки сказать, что должно быть так, а не иначе, это будет другое. И третье - по поводу Светланы Захаровой и тех ситуаций, которые возникают. Я знаю разные точки зрения, не буду их сейчас обсуждать, ситуация произошла не при мне. Я знаю то, что прошло в СМИ, знаю точку зрения Светланы на эту ситуацию. Не буду говорить, кто прав или виноват, я не разговаривал с хореографами, у меня нет главной точки зрения. Но знаю очень часто одно: что постольку, поскольку это театр, в котором собралось очень много талантливых самолюбий, и возникает разного рода коллизии, здесь очень важно быть искренним и честным. Какая бы коллизия не возникала. Очень часто конфликты возникают на том ровном месте, когда люди, когда эта коллизия возникает, не садятся и не разговаривают, не обсуждают эти проблемы, не находят выхода из этих решений, а дальше это все обрастает слухами, и всей той круговертью, которая существует в театре.
Монгайт: И вот пример Вагановки. Есть такая важная кузница кадров, в том числе и для вашего театра. Как вы считаете, действительно ли Вагановка находилась в таком катастрофическом положении, что нужно было срочно обновлять руководство?
Урин: Я так не считаю, я считаю, что ситуация в Вагановке была ровно в той же степени проблематичной, как и в любом другом сегодня учебном заведении, занимающемся подготовкой театральных кадров. И те проблемы, которые существуют сегодня вообще в театральном образовании, были и в Вагановке. Я не считаю никаких особых ситуаций, которые возникали бы. Моя позиция здесь такова.
Дзядко: Время подходит к концу. Самый последний вопрос, скажите (тем более, спрашивали об этом наши зрители), Большой театр в последнее время превращается в такой отчасти изолированное, с одной стороны, элитарное, с другой стороны, туристическое место в силу того, что билеты заоблачно дорогие. Что-то с этим будет меняться?
Урин: К сожалению величайшему, здесь есть несколько проблем. Первая проблема - это любая услуга, а театр - это в определенной степени услуга, должна стоить столько, сколько она имеет спрос, в противном случае эти же самые деньги, если мы делаем заниженную цену намеренно, учитывая некие социальные слои населения, эти деньги все равно будут заработаны, но другими людьми. Это закон рынка. Поэтому мне кажется, что высокие заоблачные цены действительно в Большом существуют. А если говорить, то надо понимать прекрасно, что Большой театр получает от государства колоссальную субсидию. Это громадная сумма денег.
Желнов: 120 млн. в год, по-моему.
Урин: 120 млн. в год? Да что вы! Громадная сумма денег. Эти же те же самые деньги налогоплательщиков. Человек, который заплатил свои налоги, уже заплатил за часть билета, который существует, плюс та цена, практически коммерческая, сегодня в Большом театре на балетные спектакли цена выше, чем во многих ведущих оперных и балетных домах мира. Поэтому, конечно, здесь очень серьезная проблема есть. С одной стороны, спрос и, естественно, спекуляция всеми этими билетами, теневые схемы их реализации. А с другой стороны, это… Конечно, я думаю об этом сейчас. Коротко, два слова: это очень подробный, непростой разговор. Я готов об этом обязательно поговорить. Я думаю сейчас о специальных спектаклях для социально незащищенных слоев населения, и о распространении и реализации билетов не через кассы театра, и этим не театр будет заниматься.
Монгайт: А через что?
Урин: Это очень сложный механизм, я готов поговорить на эту тему, потому что понимаю,, что заканчивается разговор. Но мы снижаем цену на билеты на 50%. Мы сейчас для участников Великой Отечественной войны и ветеранов вводим ситуацию - они могут прийти и купить хорошие места, не так, как это раньше продавалось за 100 рублей неудобные места на галерке, а нормальные хорошие места со скидкой на 50%. И мы сейчас такую систему разрабатываем, и в ближайшее время введем эту систему. Мы думаем об этих шагах, которые нам необходимо предпринять, чтобы частично снять те проблемы, которые существуют сегодня с реализацией билетов.
http://tvrain.ru/articles/vladimir_urin_ob_ultimatume_sergeju_filinu_ob_oblake_nenavisti_vokrug_nikolaja_tsiskaridze_i_o_tom_pochemu_ne_hotel_byt_direktorom_bolshogo_teatra_chast_1-357581/
NB. Текста послесловия гендира БТ В. Г. Урина нет.
[благонадёжность худрука засвидетельствована]
"Филин - спокойный человек и никогда никому не хамил, говорит свидетель
15:19 27/11/2013
МОСКВА, 27 ноя - РАПСИ. Свидетель Ольга Смирнова, ведущая солистка ГАБТа, заявила в среду в Мещанском суде Москвы, что Сергей Филин является спокойным и неконфликтным человеком, который никогда не хамил кому-либо в присутствии других, передает корреспондент РАПСИ из зала суда."
Суд в среду приступил к допросу нескольких артистов Большого театра по делу о нападении на художественного руководителя балета ГАБТа Филина. По словам Смирновой, вечером 17 января Филин подвозил ее к дому."
"В среду суд планировал приступить к допросу обвиняемого Заруцкого, однако представители Филина заявили ходатайство о допросе ряда свидетелей с их стороны. Несмотря на то, что прокурор уже заявляла об окончании представления доказательств, а адвокаты выступали против затягивания процесса, суд ходатайство удовлетворил. "
http://rapsinews.ru/moscourts_news/20131127/269871087.html
[благонадёжность худрука засвидетельствована]
===
23:18 26 ноября 2013 17570 10
В гостях Hard Day’s Night генеральный директор Большого театра Владимир Урин. - http://tvrain.ru/articles/vladimir_urin_ob_ultimatume_sergeju_filinu_ob_oblake_nenavisti_vokrug_nikolaja_tsiskaridze_i_o_tom_pochemu_ne_hotel_byt_direktorom_bolshogo_teatra_chast_1-357581/
Окончание текста беседы В. Г. Урина с сайта tvrain (начало есть здесь- http://iri-im.livejournal.com/259939.html ):
[окончание текста беседы]
Лобков: Эпоха Иксанова, так или иначе, отметилась тем, что Большой театр из музея превратился в экспериментальную площадку. Это и «Дети Розенталя», и приглашение Десятникова, и «Руслан и Людмила». Заверстаны спектакли, они будут, наверное, играться. Будете ли вы дальше экспериментировать? Останется ли политика совмещения классики и авангарда, доходящего иногда до провокации общественного вкуса?
Урин: Я не уверен, что искусство должно заниматься провокацией. Я уверен, что искусство должно заниматься художественным доказательством тех идей, которое оно выдвигает. А если это убедительно, то это может быть на сцене. Мой учитель Георгий Александрович Товстоногов говорил о том, что на сцене может быть все, если это художественно убедительно. Если это умозрительно, просто построения режиссерские, а художественно это неубедительно, для меня это большой вопрос.
Лобков: Это относится к каким-то вещам, которые ставились при Иксанове?
Урин: Это вообще относится к вещам, которые относятся к некой позиции, в том числе и моей как руководителя театра. Понимаете, какая вещь. Никогда не боялся никаких людей, которые… Давайте про Большой сейчас говорить не будем, вернемся к театру Станиславского - Немировича-Данченко. Любые режиссеры, провокационные в определенной степени: «Веселая вдова» Дольфа Шапиро, которая, мне кажется, художественно не состоялась в той мере, в которой могла состояться, но это была попытка совершенно другого переосмысления веселого жанра как оперетта.
Желнов: Вам не кажется, что аудитория и пресса….
Урин: Очень провокационные и непростые. Кто первый, Юля не даст соврать, пригласил всех тех хореографов, которые, извините меня, затем появились и в Большом, и в Михайловском? Кто первый поставил Начо Дуато, Килиана, Джона Ноймайера?
Монгайт: Вас нельзя обвинить в консерватизме.
Урин: Нельзя обвинить в консерватизме. В одном только хочу, чтобы вы меня поняли правильно. Тем не менее, я как всякий человек, сложившийся в определенное время, имеющий свои взгляды, свои вкусы и так далее, я могу что-то принимать, что-то нет. Меня спрашивали на канале «Культура», у Сати Спиваковой был показ «Нескучная классика», она задала мне вопрос по поводу того, что я думаю по поводу того же «Руслана и Людмилы». Я не являюсь сторонником этого спектакля, я повторюсь. Но, тем не менее, я с колоссальным уважением отношусь к Дмитрию Чернякову. Я совсем недавно был у него на премьере «Царской невесты» в Staatsoper в Берлине, очень внимательно слежу за тем, что он делает.
Бедрова: А приглашать будете дальше?
Урин: Сейчас секундочку, закончу мысль. Мало того, есть его ряд спектаклей, которые мне очень нравятся. Я знаю его с первых спектаклей, не только со спектаклей в музыкальном театре, но и в драматическом, в том числе. Я его помню и знаю со студенческих лет. Он талантливейший человек. И там, где материал, мне кажется, на него как на режиссера с его ощущением, пониманием, мировоззрением, типа «Похождения повесы» или «Воццека» Берга, там, где это происходит (для меня, я сейчас говорю о своем, искусство вообще субъективно в своем восприятии), я с удовольствием смотрю эти спектакли, мне это чрезвычайно интересно. Если мы найдем какой-то материал, который ляжет на ощущения сегодняшнее, как мне кажется, Дмитрия Чернякова, почему нет?
Монгайт: В продолжение нашего разговора, я обратила внимание, что вы довольно холодно отозвались о спектакле «Руслан и Людмила». Имеет ли право директор Большого театра так очевидно отзываться о спектакле, который находится в репертуаре театра, или его вывели из репертуара?
Урин: Во-первых, я не закончил свою мысль по поводу «Руслана и Людмилы». Я говорил о том, что я хорошо знаю Митю, очень люблю целый ряд его спектаклей, при том, что не являюсь поклонником этого спектакля - очень аккуратно сказал, не холодно отозвался о нем - тем не менее, я понимаю, что поскольку мы имеем дело с художником, это художественное высказывание. По поводу художественного высказывания я могу спорить, с чем-то соглашаться или не соглашаться. Почему? Это абсолютно нормально, тем более, когда спектакль вызывает такую неоднозначную реакцию и критики, и зрителей. Я был свидетелем того, что произошло. Можно говорить, что угодно, что это была провокация, и так далее, я не знаю, что это было…
Монгайт: Напомните, что произошло?
Урин: Я был на премьере. И, честно говоря, сидел, вжавшись в кресло, потому как люди демонстративно вставали и уходили, потому как в конце спектакля оставшаяся половина зала одна кричала «браво», а другая - «позор». И практически все спектакли дальнейшие имели такую реакцию. И, наверное, если я менеджер, я, прежде всего, должен задуматься, почему это происходит, что и так далее, и проанализировать. У меня есть своя точка зрения на это. Я ни в коем случае не зачеркиваю само художественное высказывание.
Дзядко: Это художественное высказывание, вы, как вы говорите, можете с ним соглашаться - не соглашаться, спорить, но, в конце концов, финальное решение-то принимаете вы.
Урин: Финальное решение еще до меня приняли все остальные, поскольку когда планировали репертуар на этот сезон, то «Руслан и Людмилу» ни разу не поставили в репертуар. Я не уверен, что она не будет идти, по крайней мере, мы сейчас будем обсуждать с моими коллегами дальнейшее: что остается, что нет, как мы будем эксплуатировать это в следующем сезоне. По крайней мере, для меня вопрос с «Русланом и Людмилой» пока не снят с повестки дня.
Бедрова: А вам хотелось бы, чтобы максимально большее количество спектаклей вызывало бы, скорее, однозначную реакцию публики, или вы готовы идти на риск и делать так, чтобы театр оставался участником мирового процесса? Каким должен быть театр вообще в идеале? Скорее, участником мирового процесса, который может предоставлять на эту мировую сцену значимые вещи, может, спорные, но совершенно понятно, что важные, или он должен быть, скорее, музеем?
Урин: Он не должен быть ни в коем случае музеем. Потому что я в данном случае из тех противников. Должен сказать, что там была идея, которую уже нельзя отменить, и дай Бог, чтобы все получилось хорошо - восстановление «Царской невесты» почти 50-летней давности в оформлении Федоровского. Что из этого получится, я с трудом пока ощущаю, потому что для меня спектакль, который умер, умер как человек. Сумеют ли в него режиссер вдохнуть жизнь? Надеюсь. Я с ней встречался и разговаривал. Но для меня большой вопрос, и уже в следующий сезон планируемого возобновления «Пиковой дамы» и его восстановление уже отменено мной, потому что я считаю, что театр не должен быть музеем, а должен быть живым театром, безусловно. Но театр должен быть, мне кажется, очень разнообразным.
Бедрова: А какое отношение должно быть мирового репертуара и русского? Какая идеальная картинка?
Урин: Вы задали вопрос и не дослушали ответ. Он должен быть разнообразным, должен быть рассчитан на достаточно широкий круг вкусов зрителя, обязательно. Это должен быть и театр, где есть риск, эксперимент, безусловно. Это должен быть театр, где должно быть и традиционное прочтение, но он должен быть в любом случае живым. И традиционное прочтение спектакля вовсе не означает, что это неживой театр. Поэтому на самом деле он должен быть очень разнообразным по вкусам. Точно так же как он должен быть разнообразным по вкусу с точки зрения зрительского интереса. Это должен быть обязательно театр, в котором должно идти то, что называется «оперной попсой» (как мы между собой говорим) - то, что любит зритель, на что всегда идет. Я имею в виду в данном случае классику и оперную, и балетную. Я имею в виду все те названия, которые как только ты называешь, понимаешь, что оно само по себе зрительское. Это и «Пиковая дама», и «Иоланта», и «Евгений Онегин», и «Травиата». А рядом с этим должен быть Бриттен, обязательно Берг, обязательно Вайнер, Шимановский. Это должно быть абсолютно разнообразно. Дальше с этим должен быть Рихард Штраус. Конечно, это должно быть абсолютно разнообразно. И в зависимости от наименования мы и думаем, кого мы позовем на эту постановку.
Бедрова: Например?
Монгайт: Например, Любимова, который под давлением министра Авдеева позвали в Большой театр поставить «Князя Игоря».
Урин: И что?
Монгайт: Это вопрос был. Как вы оцениваете?
Урин: Вы же только что сами сказали, что неэтично оценивать спектакли в театре, в котором… Это раз.
Монгайт: То есть должны «цвести все цветы»?
Урин: «Цвести все цветы», безусловно, должны, но если мне будут рекомендовать кого-то поставить, я брать не буду. Могу сказать это абсолютно однозначно.
Желнов: По поводу цветения. Не кажется ли вам, что в последнее время климат и политический, и культурный настолько скукожился - эти инциденты с громкими неожиданными отставками, почти рейдерские, назначение Цискаридзе в Петербургскую Академию балета, такое же неожиданное, такое же пролоббированное. Вчерашний инцидент с Константином Богомоловым, режиссером МХТ и Олегом Табаковым, и отставка, добровольный уход самого Богомолова. О каких цветах мы говорим, когда сам климат совершенно не подготавливает нас к этому?
Урин: Не знаю.
Желнов: Как вы восприняли конфликт Табакова и Богомолова?
Урин: Я в разные времена этой жизни, начиная с 1972-73 годов, занимаюсь театром. Времена были абсолютно разные. И еще были покруче времена, чем то, о чем вы говорите сейчас. С идеологическими запретами и так далее. Но театр во все времена работал вопреки. И, убежден в этом, все зависит от тех людей, которые театр делают. По крайней мере… я не могу сказать, что я шестидесятник, но я из тех, кто воспитывался на шестидесятниках, поэтому для меня это абсолютно очевидное понятие: надо делать его вопреки. А там уже мера твоего таланта и способностей, насколько ты в состоянии это сделать, насколько у тебя есть чувство меры, вкуса, понимания, образованности, таланта и так далее. В данном случае я говорю о таланте и способностях менеджера, ни о каком другом. Насколько ты умеешь вокруг себя собрать команду талантливых людей.
Желнов: Константин Богомолов собрал команду. Резонировали спектакли? Резонировали Ломились люди на прогоны, премьеры? Ломились. Но финал всем известен.
Урин: Я бы не хотел обсуждать. Я не видел спектакля, я не знаю, чем вызвано решение Олега Павловича Табакова. Я не могу обсуждать этот вопрос. В моей жизни был единственный раз, когда я как человек, отвечающий за театр, снял одну сцену в спектакле.
Дзядко: Это с чем было связано?
Урин: Это был спектакль, французы ставили у нас Фауста, поставили «Вальпургиеву ночь». Но не балетом, там работал миманс нашего театра. Они придумали, что это такое пип-шоу. Меня это абсолютно не смущало, я повторю: на сцене может быть все, если это художественно убедительно, если это не пошлость. На сцене была пошлость. Зажатые артисты миманса, которых заставляли делать то, что они делать не могут просто по природа своей свободы. Я пытался это объяснить постановщику. Сказал: «Поймите, нет тут никаких идеологических, этических вопросов, это все может быть, только это 25 минут невозможного зрелища». Притом, что спектакль был вполне себе профессиональный и нормальный, он не был супер… но там были замечательные ребята, там пела Оля Гурикова Маргариту, это было одним из первых спектаклей. Я не сумел их убедить. Тогда я властью директора просто снял это. А спектакль шел себе совершенно спокойно, и поверьте, ничего от этого абсолютно не потерялось.
Желнов: В случае с МХТ речь о цензурных вещах.
Урин: Я не знаю, я не видел спектакля. Не могу ответить на ваш вопрос. Я абстрактно обсуждать не могу.
Желнов: Я не абстрактно, я могу конкретный пример привести.
Дзядко: Даже никто из сидящих здесь не видел этого спектакля, и наши зрители не видели, поэтому…
Урин: Чтобы иметь свою точку зрения, ее надо иметь. А для этого надо понимать и знать, о чем идет предмет разговора.
Лобков: Давайте поговорим о Цискаридзе, который с недавних пор считается «черным гением» Большого театра. То он хотел стать директором, то он не хотел стать директором. То плел интриги, то стоял за интригами. Ваше отношение к Цискаридзе? Почему не состоялся его гала-концерт? Почему он не был назначен педагогом в Большом театре? Почему он эмигрировал в Питер?
Урин: Уже тоже неоднократно отвечал, могу повторить абсолютно свою точку зрения и позицию. Считаю Николая Максимовича Цискаридзе замечательным талантливым танцовщиком - это первая сторона вопроса. У него были блистательные работы. Второе: как всякий человек, возраст которого достигает определенных…, у него возникает серьезная проблема ухода с этой профессии. Зная и самолюбие Николая Максимовича, и так далее, я прекрасно понимал, что это будет тяжелый и непростой процесс. Что происходило в Большом театре? Я, к сожалению, до меня, моего прихода, я знаю лишь из разных точек зрения. Своей точки зрения у меня на это нет. Но когда раздался звонок министра культуры ко мне с предложением дать возможность станцевать бенефисные спектакли, это не потому, что мне позвонил министр культуры, я точно так же бы считал, что если это не нужно делать, я бы сказал «не надо». А я сказал, что это замечательная идея, на Западе это часто применяемая форма, когда артисты балета уходят, им устраивают бенефис. Либо гала-концерт, либо дают станцевать какой-то любимый спектакль и так далее. И зрители, те, кто любит Колю, имели возможность прийти и попрощаться с ним. Поэтому я всячески поддержал эту идею, сказал: «Коля, приходи, давай поговорим». Я встречался с ним трижды. Мы обсуждали две темы: тему условий его показа, репетиции, партнерши, и вторую - что Коля хотел бы вернуться в качестве педагога в Большой театр. Но вы же понимаете прекрасно, что Коля и Сергей Юрьевич Филин, который вернулся в качестве художественного руководителя балета - фигуры не совместимые.
Монгайт: Почему?
Урин: При слове «Филин»…
Желнов: Конфликт вы имеете в виду?
Урин: Абсолютно. Открытый, нескрываемый, абсолютно декларируемый Колей. Он же не скрывает своего отношения к Сергею Юрьевичу Филину, как не скрывал своего отношения к Ратманскому. Он мог где угодно сказать свое отношение, абсолютно негативное, к Ратманскому. С моей точки зрения, к одному из интереснейших российских хореографов.
Монгайт: Он выжил Ратманского?
Урин: Секундочку. Мне трудно сказать, я не был при этом, не знаю, выжил или не выжил он Ратманского. Или у Ратманского были какие-то другие причины. Мне трудно сказать, не хочу обсуждать то, чего не хочу обсуждать. Я обсуждаю то, что реально связано в данном случае со мной конкретно. Я спросил, как он себе это представляет: «Ты находишься под руководством человека, к чьему мнению ты даже не прислушиваешься. Он должен отдать тебе своих артистов и требовать от тебя чего-то». Вы представляете себе, что я как менеджер изначально создаю ситуацию конфликтную. Зачем?
Желнов: Но при этом Цискаридзе….
Урин: И четко, определенно сказал: об этом при мне на сегодняшний день, пока Сергей Юрьевич здесь, речи быть не может. Вот станцевать - пожалуйста.
Желнов: 31 декабря как отдельный выход…
Урин: Пожалуйста. Не только 31-го. Ему было дано три спектакля: «Жизель» в ноябре, 31-го числа и 2-го. Три спектакля прощальных ему было предложено станцевать.
Дзядко: Однако он отказался.
Урин: Он отказался.
Лобков: Сейчас идет процесс над Дмитриченко, достаточно много откровений о том, как была устроена жизнь в Большом театре, насколько она полна была интриг и внутреннего напряжения, и не скажешь, что балет. Вы интересуетесь этим судом? Ходили ли вы на процесс? Читаете ли вы оттуда новости?
Урин: Я читаю оттуда новости, на процесс не ходил. Максимально стараюсь искать те новости, которые наиболее подробно, не конспективно, а наиболее подробно описывают то, что происходит там.
Лобков: Что-то шокировало вас из тех сообщений? Об отношениях Дмитриченко с Заруцким, об этих странных дополнительных, возможно, коммерческих контрактах, о странных дружбах с людьми, которые готовы были исполнить, если верить следствию, такой страшный заказ. Приоткрылась для вас новая страница жизни театра?
Урин: Скорее, все-таки в человеческой жизни. Потому что на самом деле театр - часть жизни. Люди, работающие в театре - такие же люди.
Дзядко: Но одновременно с этим это история не только про Дмитриченко, это история про Большой театр, и как она воспринимается всеми через СМИ - как очередной, возможно, пиковый скандал в Большом театре.
Урин: Знаете, несмотря на то, что я не был знаком с Павлом Дмитриченко, я видел его только на сцене, причем дважды - в «Иване Грозном», в последнем возобновлении, где он Ивана Грозного танцевал, и еще в одном спектакле. Поэтому у меня человеческих завязок нет, но, тем не менее, несмотря на весь ужас, если это совершено преступление такого, как определило в следствии и так, как это обсуждается в суде, конечно, ничего кроме… и сочувствия… у меня эмоции по отношению к нему очень противоречивые. Человеческие. А все, что касается Большого театра - такие разговоры идут. И думаю, что публикация с американкой тоже для вас не новость.
Монгайт: А для вас?
Урин: Такие разговоры идут, я же сказал.
Дзядко: Но для вас было это все неожиданностью?
Урин: Такие разговоры идут. Причем, эти разговоры идут давно. Я еще, работая в театре Станиславского, эти разговоры слышал. Я на это отреагировал сразу, и позиция моя в данном случае как директора абсолютно однозначна.
Монгайт: А как это возможно?
Урин: На ситуацию подобного рода вещей.
Монгайт: Вы говорите «подобные вещи», «разговоры» и даже боитесь произнести.
Урин: Нет, не боюсь.
Монгайт: Как возможно подобного рода, если речь идет о коррупционном моменте, как возможна эта коммерческая история театра?
Урин: Для меня невозможна. Такие разговоры идут. Но это разговоры.
Монгайт: А как же пресекать этот процесс?
Урин: Вы задали вопрос. Вы задали вопрос, дорогие мои. Поймите, мне сложно отвечать на этот вопрос. Поскольку я нахожусь всего-навсего на рабочем месте четыре месяца. Я только начинаю проникать и понимать, что происходит в театре. Только-только начинаю разбираться. И позиция моя, как в данном случае руководителя, может быть только одна. Я готов сделать все от меня зависящее как руководителя, если есть какая-то возможность, и то, о чем говорится, правда, это должно стать наказуемым, чтобы это прекратить раз и навсегда. Если это очередной способ выяснения отношений, а это тоже может быть абсолютно однозначно, поскольку борьба…
Лобков: Кто-то вытаскивает козыря из рукава?
Урин: Конечно, и такое тоже может быть. Давайте все-таки будем исходить из презумпции невиновности. Суд не определил, нет вины.
Желнов: Вы с Путиным это обсуждали, когда с ним встречались?
Урин: Нет.
Желнов: Он высказывал… может, ставил задачу…?
Урин: Не обсуждали.
Монгайт: А существует в театре институт… нельзя сказать, что внутренней полиции, внутреннего аудита? Как это выяснить?
Урин: Нет. Как? Выяснить это можно только одним единственным образом - чтобы тот человек, которому это предложено…
Лобков: Предложено было, но я просто процитирую, многие зрители не знают. Джиоева дала интервью Los Angeles Times, в котором сказала, что с нее требовали…
Урин: «Известиям» дала.
Дзядко: Изначально «Известиям».
Лобков: … взятку, потом сказали, что есть примеры и получше, и «мерседесами» расплачивались за хорошие роли, что она сидела на скамейке запасных, что она не участвовала ни в одном спектакле.
Урин: Поэтому я говорю об этом абсолютно однозначно. Я другого способа, чтобы поймать людей, если это существует, а не некие козыри в борьбе, которая сейчас есть, а это вытащено еще и ко всему прочему, постольку, поскольку идет сейчас суд, необходимо найти какие-то оправдательные причины тех поступков, которые совершены и так далее. Я не исключаю варианта, что это может быть абсолютно спокойно той самой игрой, чтобы каким-то образом смягчить то наказание, которое существует. Я не знаю, у меня нет для этого оснований. И поэтому чувства мои предельно противоречивы. Если я говорю о себе как о руководителе театра, для меня это неприемлемо. Можете совершенно спокойно понять, что так оно и есть. Но я сделаю все, от меня зависящее, если у меня будет возможность, если это реально на самом деле существует, то это обязательно надо будет прекратить. Каким образом, как? Я не знаю.
Монгайт: А вы с этой американской балериной разговаривали лично после этой публикации?
Урин: Нет, я ее не видел в глаза.
Монгайт: То есть вы ее не знаете?
Урин: Я ее не знаю.
Дзядко: Вы говорите, что это может быть каким-то козырем в борьбе, а что за борьба? Борьба между кем и кем? И борьба за что?
Урин: Сейчас есть понятие следствия и обвинения в уголовном преследовании. Есть четкая позиция адвоката и Дмитриченко, и так далее, которые говорят, что для этого была почва, и они борцы за справедливость и за свободу.
Дзядко: А, вы имеете в виду борьба за...
Урин: Конечно.
Лобков: С другой стороны, из тех показаний, которые оглашаются в суде, личность Сергея Филина - пожелаем ему здоровья - безусловно, выглядит достаточно деспотичной, очень надменной, к нему было очень сложно попасть сотрудникам балета, сложно было доказать свою правоту, он зачастую отказывал в таких встречах. Как вы считаете, это нормально? Это так? И должен ли быть худрук балета деспотичным человеком, который вправе не отчитываться в мотивах своих действий.
Урин: Два аспекта. Первый - я работал с Сергеем три года, он у меня был художественным руководителем. Ничего подобного, о чем вы сейчас говорите… Были неправильные поступки как человека неопытного на посту художественного руководителя, были ошибки, но то, о чем вы говорите… ничего близко не было с точки зрения того, что сейчас ему приписывается. Что происходило в Большом театре, я сказать не могу. Ушел Сергей плохо из театра Станиславского, ушел точно также быстро, внезапно, как это у нас всегда в России делается. Но мало того, повел себя по отношению к театру очень нехорошо. С точки зрения этической. Он начал ведущих артистов театра переманивать в Большой. Фактически, поставив под угрозу срыв целого ряда спектаклей. И когда я был назначен на должность генерального директора Большого театра, я не думаю, что это был самый счастливый день в жизни Сергея. В это время он находился на лечении. Конечно, как только у меня появилась возможность, я поехал к нему, чтобы понять… потому что реально юридически он художественный руководитель балета. И я приехал к нему поговорить. Разговор был достаточно жесткий с моей стороны. Я четко обозначил свое отношение к его уходу и к тому, как он себя повел по отношению к тому театру, который на самом деле из него сделал худрука Большого театра. Давайте вещи называть своими именами. Никогда Филин бы не был худруком Большого театра, если бы он до этого не проработал бы три года достаточно успешно в театре Станиславского и Немировича-Данченко. Мы с ним поговорили, поговорили серьезно, открыто, впрямую. И я сказал, что либо все вернется во взаимоотношения, как это было в театре Станиславского, когда все решения мы принимаем у меня в кабинете, мы обсуждаем все вопросы, касающиеся жизни балетной труппы, и согласовываем их со мной, либо если начнутся какие-либо другие позиции, в таком случае мы разойдемся.
Монгайт: То есть деспот тут вы, получается.
Урин: Да, деспот.
Дзядко: И что ответил Сергей Филин?
Урин: Он согласился. У него другого выхода нет. Я хочу пожелать ему сейчас только одного, я об этом говорю абсолютно открыто в эфире, поскольку я то же самое ему говорил в глаза один на один. Я никогда бы это не озвучил, если бы я об этом с ним не разговаривал. И точно также мы будем разрешать проблемы, связанные и с отношением в труппе. Я встречался уже с балетной труппой, в самое ближайшее время у меня будет еще одна встреча, где я буду говорить, кстати, в том числе и о идущих слухах, и обязательно это озвучу балетной труппе, озвучу свою позицию.
Лобков: А фаворитизме будете говорить?
Урин: Если увижу примеры. Я считаю, что позиция следующая. Часто, когда тот или иной человек начинает выходить на первый план, но не заслуживает этого - это один вопрос. А если человек выходит на первый план, и он талантлив сам по себе, то почему нет? Вопрос в том (и дальше сразу и начинается: «это любимчик художественного руководителя»), что в связи с тем, что в театре, по сути, работает громадное число абсолютно разных хореографов, здесь от директора зависит только одно: вместе с художественным руководителем балета (и я это обеспечу абсолютно однозначно, я это с Сергеем тоже проговорил): в тот момент, когда хореограф принимает решение о том, кто у него будет танцевать, он должен видеть всю труппу. А дальше его право выбирать, кого он выбирает из этого. Создать такие условия при кастинге, чтобы все те, кто работает в труппе, имели возможность показаться и заявить свое право. Это касается не только балетной труппы, это касается и оперной труппы. Потому что когда я встретился с оперной труппой, мне сказали о неравномерности занятости в оперной труппе. И я тоже на это ответил определенным образом. Надо создать такие условия, чтобы кастинг, то есть выбор артиста на партии, делался теми, кто будет создавать спектакль. Без подсказок с чьей-либо стороны: генерального директора или художественного руководителя, или директора балета. Вот вам, пожалуйста, артисты, любого выбирайте из тех, кто есть. А не можете найти здесь, давайте смотреть и приглашать со стороны. Если нам удастся создать такие условия, тогда и разговоры эти стихнут. Они ведь часто возникают по поводу чего? Приезжает хореограф тот или иной, или режиссер, а ему уже заранее весь список того, кого желаем…
Желнов: Не совсем. Со Светланой Захаровой…
Монгайт: А каждый «мерседес» уже приготовил…
Желнов: У Светланы Захаровой был конфликт, именно режиссер не отобрал ее в первый премьерный состав, а не Исканов. И возник конфликт как раз в этой ситуации.
Лобков: То есть вы можете разделить судьбу Иксанова в этом случае.
Желнов: То есть уже на Иксанова надавили, сказали…
Урин: Павел и все остальные, сидящие здесь. Еще раз повторяю: я в Большой театр не просился. У меня никаких страстей и желаний во чтобы то ни стало удержаться за это кресло нет. Говорю это абсолютно искренне и честно. Если пойму сам: у меня не получается - вот все, что задумываю, одно, второе, четвертое, валится, не получается - я уйду. Если на меня будет давление и попытки сказать, что должно быть так, а не иначе, это будет другое. И третье - по поводу Светланы Захаровой и тех ситуаций, которые возникают. Я знаю разные точки зрения, не буду их сейчас обсуждать, ситуация произошла не при мне. Я знаю то, что прошло в СМИ, знаю точку зрения Светланы на эту ситуацию. Не буду говорить, кто прав или виноват, я не разговаривал с хореографами, у меня нет главной точки зрения. Но знаю очень часто одно: что постольку, поскольку это театр, в котором собралось очень много талантливых самолюбий, и возникает разного рода коллизии, здесь очень важно быть искренним и честным. Какая бы коллизия не возникала. Очень часто конфликты возникают на том ровном месте, когда люди, когда эта коллизия возникает, не садятся и не разговаривают, не обсуждают эти проблемы, не находят выхода из этих решений, а дальше это все обрастает слухами, и всей той круговертью, которая существует в театре.
Монгайт: И вот пример Вагановки. Есть такая важная кузница кадров, в том числе и для вашего театра. Как вы считаете, действительно ли Вагановка находилась в таком катастрофическом положении, что нужно было срочно обновлять руководство?
Урин: Я так не считаю, я считаю, что ситуация в Вагановке была ровно в той же степени проблематичной, как и в любом другом сегодня учебном заведении, занимающемся подготовкой театральных кадров. И те проблемы, которые существуют сегодня вообще в театральном образовании, были и в Вагановке. Я не считаю никаких особых ситуаций, которые возникали бы. Моя позиция здесь такова.
Дзядко: Время подходит к концу. Самый последний вопрос, скажите (тем более, спрашивали об этом наши зрители), Большой театр в последнее время превращается в такой отчасти изолированное, с одной стороны, элитарное, с другой стороны, туристическое место в силу того, что билеты заоблачно дорогие. Что-то с этим будет меняться?
Урин: К сожалению величайшему, здесь есть несколько проблем. Первая проблема - это любая услуга, а театр - это в определенной степени услуга, должна стоить столько, сколько она имеет спрос, в противном случае эти же самые деньги, если мы делаем заниженную цену намеренно, учитывая некие социальные слои населения, эти деньги все равно будут заработаны, но другими людьми. Это закон рынка. Поэтому мне кажется, что высокие заоблачные цены действительно в Большом существуют. А если говорить, то надо понимать прекрасно, что Большой театр получает от государства колоссальную субсидию. Это громадная сумма денег.
Желнов: 120 млн. в год, по-моему.
Урин: 120 млн. в год? Да что вы! Громадная сумма денег. Эти же те же самые деньги налогоплательщиков. Человек, который заплатил свои налоги, уже заплатил за часть билета, который существует, плюс та цена, практически коммерческая, сегодня в Большом театре на балетные спектакли цена выше, чем во многих ведущих оперных и балетных домах мира. Поэтому, конечно, здесь очень серьезная проблема есть. С одной стороны, спрос и, естественно, спекуляция всеми этими билетами, теневые схемы их реализации. А с другой стороны, это… Конечно, я думаю об этом сейчас. Коротко, два слова: это очень подробный, непростой разговор. Я готов об этом обязательно поговорить. Я думаю сейчас о специальных спектаклях для социально незащищенных слоев населения, и о распространении и реализации билетов не через кассы театра, и этим не театр будет заниматься.
Монгайт: А через что?
Урин: Это очень сложный механизм, я готов поговорить на эту тему, потому что понимаю,, что заканчивается разговор. Но мы снижаем цену на билеты на 50%. Мы сейчас для участников Великой Отечественной войны и ветеранов вводим ситуацию - они могут прийти и купить хорошие места, не так, как это раньше продавалось за 100 рублей неудобные места на галерке, а нормальные хорошие места со скидкой на 50%. И мы сейчас такую систему разрабатываем, и в ближайшее время введем эту систему. Мы думаем об этих шагах, которые нам необходимо предпринять, чтобы частично снять те проблемы, которые существуют сегодня с реализацией билетов.
http://tvrain.ru/articles/vladimir_urin_ob_ultimatume_sergeju_filinu_ob_oblake_nenavisti_vokrug_nikolaja_tsiskaridze_i_o_tom_pochemu_ne_hotel_byt_direktorom_bolshogo_teatra_chast_1-357581/
NB. Текста послесловия гендира БТ В. Г. Урина нет.