Стараясь понять...
или интересные мысли от Эдгара Лейтана...
"...Pелигия религии рознь. Если в традиционной европейской культуре, выросшей в том числе и из рациональной схоластической философии, разуму и рассудочной рефлексии отводилась высокая роль (fides quaerens intellectum: "вера, ищущая понимания"), то в культурном типе, вскормленном во младенчестве на византийском эстетизме и византийском же риторическом витийстве хитросплетающихся словес, роль разума далеко не столь велика. В лучшем случае - служебна в отношении религии и пророкоподобных видений мечтаемого целого (ср. т. н. "философию всеединства": занести в "историю болезни поцыэнта"!).
И если вырождением целостного мировосприятия средневекового схоластического синтеза в его сопряжённости страстной религиозной веры со страстным же умственным усилием (аналитическим и синтетическим) можно считать последующее раздвоение европейской традиции на рационализм и религиозный фидеизм и пиетизм (сентиментальное благочестие), то верность российского типа Праматери-Византии повлекло за собой отсутствие в России философского мышления (в европейском смысле) и симптоматичную замену его литературой, то есть риторикой и эстетикой.
...Западную культуру в российском ориенталистском богоискательстве (более обще - в искательстве "восточной духовности") принято обвинять в излишнем логоцентризме, сводя последний к увлечённости поверхностной словесной оболочкой и забвении такого элемента, как миф. Кстати, на Западе подобное же обвинение исходит от представителей "великого синтеза" (ср.: недавно умерший Раймон Паниккар - католический священник, профессор-религиовед и своего рода подвижник в деле "диалога религий", полукаталенец-полуиндиец, со своей идеей "возвращения к мифу" и "христианской адвайтой").
Однако логоцентризм Западного мышления является во многих случаях неплохой прививкой, своего рода оградительной стеной от впадения в упоминавшуюся "архаику свирепого религиозного сознания", грозящего затопить последние островки здравого рассуждения. С. С. Аверинцев говорил о неверующих, которым "свойственно быть очень легковерными". Увы, ещё более легковерными свойственно быть так называемым "верующим" (пусть они называют себя христианами, буддистами, индуистами, "секулярными" рерихианцами или теософами: речь здесь не о представителях традиционных культур, но о людях как западного, так и российского культурного пространства, вдруг "обретших веру" и в своём верующем сознании беспощадно-жёстких), когда дело доходит до сомнений в мировоззренческой состоятельности - их самих или предметов их верований.
Условный западный человек в случае такого идейного конфликта пусть и огорчится, но по возможности все противоречия вербализует (подробно назовёт, поименует) и сядет с оппонентом за стол переговоров (принцип диалога), надеясь прийти к известной гармонии или, по крайней мере, сохраняя своё лицо. Условный же русский человек, если он "простой православный", первым долгом потянется суверенной мозолистой кулачиной к "морде лица врага народа", попытавшись его вразумить дрыном, арапником, кастетом, тесаком или иным средством идейного убеждения. Если этот условный обиженный субъект чуть более благовоспитан, то орудием его будет громкая молитва за заблудшего и брызганье святой водой в надежде изгнать злую элементарию. Ну или обычный суд "басманного" типа.
Условный же российский интеллигент, из книжек зная о том, что драться плохо (и сам делать этого не умея и боясь получить в ответ), примется своего оппонента изничтожать привычным орудием - презрительным ядовитым словом, одновременно мысленно возносясь над поверженным духовно секомым и утверждаясъ в чувстве собственной культурной значимости.
Получается, что Слово играет в России и на Западе (конечно же, условно говоря и с множеством оговорок) прямо противоположную роль. "Слово" на Западе, будучи конструктивным и немного скучноватым, возводит оградительный барьер для действия разрушительных подсознательных доминат, утишая огнь гееннский. В российском культурном пространстве, где поэт, как известно - не просто литератор, но - Поэт, а значит - Пророк, а само слово - не просто "слова", но серафически палящий трепетно внимающих Ему Глагол-Логос, является, совершенно в архаичном библейском смысле, как и еврейский "dabar", Словом-Делом, меняющим мир (т. е. сознание слушателей или читателей) [поэтому-то трогательно-нелепым удмуртским "бурановским" бабкам гораздо важнее "строить церковь", нежели провести в своей деревне электричество или просто починить гнилые заборы или что там у них...].
Западное слово (Verbum), совершенно по-святоотечески называя своими именами бесов религиозной нетерпимости, позволяет нам избегнуть их губительной власти (и в этом для меня парадокс и почти что религиозная тайна!). В секулярном обличии - это, кроме прочего, логотерапевтические техники глубинной психологии, психоанализа и т. п.
Русское слово ("Глагол") - таковое лишь только по внешности. По сути же оно (как древняя санскритская тантрическая мантра) служит оболочкой для мифологем архаического религиозного сознания, мгновенно кристаллизует в момент своего произнесения сильные и малоуправляемые фундаментальные страсти, направляя их в сторону вынесенных во внешний мир "врагов". Именно поэтому психоанализ для России столь неинтересен. Последствие этого - повальная психологическая безграмотность населения (в том числе и считающего себя "образованными интеллигентами"), при формальном возрождении в постсоветское время института церковной исповеди. Потому же нынешний русский человек, продукт большевицкого "великого социального эксперимента", своею недугующей душой куда ближе к племенному африканскому туземцу, чем многим бы того хотелось.
Отсюда и симптоматичная русская нетерпимость, яростность и особая жестокость в обращении с "чужим чуждым": с идеями и их носителями (феминистки, разного рода меньшинства - этнические, сексуальные, религиозные и проч., западники, либералы…). Именно поэтому мне всё больше сдаётся, что никакой надежды нет и быть не может. Есть лишь предугаданное Ницше вечное возвращение, по-российски: от Адама - до лагерей массового уничтожения. И так - целую пыльную вечность. "
"...Pелигия религии рознь. Если в традиционной европейской культуре, выросшей в том числе и из рациональной схоластической философии, разуму и рассудочной рефлексии отводилась высокая роль (fides quaerens intellectum: "вера, ищущая понимания"), то в культурном типе, вскормленном во младенчестве на византийском эстетизме и византийском же риторическом витийстве хитросплетающихся словес, роль разума далеко не столь велика. В лучшем случае - служебна в отношении религии и пророкоподобных видений мечтаемого целого (ср. т. н. "философию всеединства": занести в "историю болезни поцыэнта"!).
И если вырождением целостного мировосприятия средневекового схоластического синтеза в его сопряжённости страстной религиозной веры со страстным же умственным усилием (аналитическим и синтетическим) можно считать последующее раздвоение европейской традиции на рационализм и религиозный фидеизм и пиетизм (сентиментальное благочестие), то верность российского типа Праматери-Византии повлекло за собой отсутствие в России философского мышления (в европейском смысле) и симптоматичную замену его литературой, то есть риторикой и эстетикой.
...Западную культуру в российском ориенталистском богоискательстве (более обще - в искательстве "восточной духовности") принято обвинять в излишнем логоцентризме, сводя последний к увлечённости поверхностной словесной оболочкой и забвении такого элемента, как миф. Кстати, на Западе подобное же обвинение исходит от представителей "великого синтеза" (ср.: недавно умерший Раймон Паниккар - католический священник, профессор-религиовед и своего рода подвижник в деле "диалога религий", полукаталенец-полуиндиец, со своей идеей "возвращения к мифу" и "христианской адвайтой").
Однако логоцентризм Западного мышления является во многих случаях неплохой прививкой, своего рода оградительной стеной от впадения в упоминавшуюся "архаику свирепого религиозного сознания", грозящего затопить последние островки здравого рассуждения. С. С. Аверинцев говорил о неверующих, которым "свойственно быть очень легковерными". Увы, ещё более легковерными свойственно быть так называемым "верующим" (пусть они называют себя христианами, буддистами, индуистами, "секулярными" рерихианцами или теософами: речь здесь не о представителях традиционных культур, но о людях как западного, так и российского культурного пространства, вдруг "обретших веру" и в своём верующем сознании беспощадно-жёстких), когда дело доходит до сомнений в мировоззренческой состоятельности - их самих или предметов их верований.
Условный западный человек в случае такого идейного конфликта пусть и огорчится, но по возможности все противоречия вербализует (подробно назовёт, поименует) и сядет с оппонентом за стол переговоров (принцип диалога), надеясь прийти к известной гармонии или, по крайней мере, сохраняя своё лицо. Условный же русский человек, если он "простой православный", первым долгом потянется суверенной мозолистой кулачиной к "морде лица врага народа", попытавшись его вразумить дрыном, арапником, кастетом, тесаком или иным средством идейного убеждения. Если этот условный обиженный субъект чуть более благовоспитан, то орудием его будет громкая молитва за заблудшего и брызганье святой водой в надежде изгнать злую элементарию. Ну или обычный суд "басманного" типа.
Условный же российский интеллигент, из книжек зная о том, что драться плохо (и сам делать этого не умея и боясь получить в ответ), примется своего оппонента изничтожать привычным орудием - презрительным ядовитым словом, одновременно мысленно возносясь над поверженным духовно секомым и утверждаясъ в чувстве собственной культурной значимости.
Получается, что Слово играет в России и на Западе (конечно же, условно говоря и с множеством оговорок) прямо противоположную роль. "Слово" на Западе, будучи конструктивным и немного скучноватым, возводит оградительный барьер для действия разрушительных подсознательных доминат, утишая огнь гееннский. В российском культурном пространстве, где поэт, как известно - не просто литератор, но - Поэт, а значит - Пророк, а само слово - не просто "слова", но серафически палящий трепетно внимающих Ему Глагол-Логос, является, совершенно в архаичном библейском смысле, как и еврейский "dabar", Словом-Делом, меняющим мир (т. е. сознание слушателей или читателей) [поэтому-то трогательно-нелепым удмуртским "бурановским" бабкам гораздо важнее "строить церковь", нежели провести в своей деревне электричество или просто починить гнилые заборы или что там у них...].
Западное слово (Verbum), совершенно по-святоотечески называя своими именами бесов религиозной нетерпимости, позволяет нам избегнуть их губительной власти (и в этом для меня парадокс и почти что религиозная тайна!). В секулярном обличии - это, кроме прочего, логотерапевтические техники глубинной психологии, психоанализа и т. п.
Русское слово ("Глагол") - таковое лишь только по внешности. По сути же оно (как древняя санскритская тантрическая мантра) служит оболочкой для мифологем архаического религиозного сознания, мгновенно кристаллизует в момент своего произнесения сильные и малоуправляемые фундаментальные страсти, направляя их в сторону вынесенных во внешний мир "врагов". Именно поэтому психоанализ для России столь неинтересен. Последствие этого - повальная психологическая безграмотность населения (в том числе и считающего себя "образованными интеллигентами"), при формальном возрождении в постсоветское время института церковной исповеди. Потому же нынешний русский человек, продукт большевицкого "великого социального эксперимента", своею недугующей душой куда ближе к племенному африканскому туземцу, чем многим бы того хотелось.
Отсюда и симптоматичная русская нетерпимость, яростность и особая жестокость в обращении с "чужим чуждым": с идеями и их носителями (феминистки, разного рода меньшинства - этнические, сексуальные, религиозные и проч., западники, либералы…). Именно поэтому мне всё больше сдаётся, что никакой надежды нет и быть не может. Есть лишь предугаданное Ницше вечное возвращение, по-российски: от Адама - до лагерей массового уничтожения. И так - целую пыльную вечность. "