Мы все продумали, все сделали..., мы готовы.Часть1
Ксения Соколова
Накануне объявления приговора в Хамовническом суде Инна Ходорковская согласилась дать интервью. Она рассказала о том, как она выживает, почему, несмотря на просьбы мужа, не уезжает с детьми из страны, о том, что невозможно привыкнуть к вранью. О том, каково быть женой когда-то самого богатого человека в России, а ныне самого известного в мире заключенного.
-Инна, завтра Хамовнический суд должен вынести приговор вашему мужу. Вы верите в возможность оправдательного вердикта?
- Нет. Не верю. Муж будет сидеть до 2012 года однозначно, а после кто знает, что произойдет? Никто.
- В отличие от родителей Михаила Ходорковского вы не занимаете активную публичную позицию. Не встречаетесь с журналистами, почти никогда не даете интервью. Почему?
- Я выбрала эту позицию. Хотя это было не просто - от меня ждали другого.
- И ваш муж?
- Да, и он. Но все эти годы я решала совсем другую задачу. Чтобы помогать ему, я должна была выжить. Просто физически жить. Не утонуть, не захлебнуться в своем горе. Как я сейчас понимаю, три первых года у меня длился просто шок. Еще два года ушло на то, чтобы собрать себя по кускам, осознать и принять то, что человек осознавать и принимать отказывается. Это трудно было объяснить окружающим. Многим не нравилась моя пассивность, упрямство. В конце концов мне удалось доказать, что публичность - это не мое. Мне некомфортно отвечать на вопросы, говорить речи. Я другой человек.
- Вы обращались к психологам, врачам?
- Я девять месяцев сидела на транквилизаторах. Мне прописали разнообразные тормозящие вещества. Так как после ареста мужа я осталась в России, фактически один на один со всем этим кошмарным парадом, я была ограничена в выборе. Мне вообще не хотелось с кем-либо разговаривать. Я просто погружалась в черную яму.
- Сколько времени у вас ушло на то, чтобы преодолеть шок?
- Шок длился два года, шок конкретный. Ведь все рухнуло, не осталось ни одной точки опоры... Вы можете себе представить, в каких условиях я жила до ареста мужа? Я была как цветок под колпаком, роза. В «Маленьком принце», помните? Я познакомилась с Мишей в 18 лет, когда училась в институте.
- Вы выросли в Москве?
- Да. Я выросла в Медведкове. Сначала мы с мамой и сестрой жили в коммуналке на улице Зорге, а потом нас переселили в спальный район. Мама была рада до ужаса, что это отдельное жилье. Неважно, что все там было уродливое. Главное - свой угол. Я помню ее радость. А мне было совершенно по барабану. Детям вообще все равно, где они находятся. Самое главное в их жизни - родители. Детские мозги не настроены на ужасы жизни. Потом были школа, институт. Там мы встретились с Мишей в 1986 году. Он закончил, я только поступила на вечернее отделение в Менделеевский. Мы встретились на «нейтральной полосе» - в институтском комитете комсомола. Он был женат. Но, видимо, есть какая-то интуиция у людей - почему они сходятся или расходятся. Притянуло... Там уже вместе пошли по жизни. Он решил, это - мое.
- Он решил. А вы?
- Знаете, он четко принимает решения. А у меня творческий процесс в голове может идти кругами, в пять слоев. Так что я просто поверила ему. Как потом верила во всем и всегда.
- Вы сразу поженились?
- Мы поженились, когда у нас уже был ребенок. А стали жить вместе в 1990-м. Из института я ушла в 1989 году.
- Вы помните момент, когда осознали, что вы замужем за богатым человеком?
- Никакого специального момента не было. Мы когда стали жить вместе, сначала снимали квартиру на шоссе Энтузиастов, потом уехали на Павелецкую, там снимали, потом на 1-й Успенке дом. Мы до сих пор снимаем... Свой дом мы построили только в 2000 году.
- Вы говорите о доме в поселке «Яблоневый Сад» в Жуковке?
- Да.
- А сейчас вы живете не в нем?
- Нет. Его сдают. Как и большинство домов в этом поселке бывших «юкосовцев». Из наших там, по-моему, только жена Платона Лебедева осталась. Наш дом формально нам не принадлежит. Теперь, кажется, в нем живет какой-то олигарх. Мы построили его, когда родились мальчишки. Это нормальный, просторный дом, у каждого из нас была своя спальня.
- Когда этот дом появился, вас не осенила мысль: «Вот эта вся красота у меня, девчонки из Медведкова! Дом на Рублевке и муж - олигарх!»
- Реально нет. Может быть, до меня до сих пор это не дошло? Может, я все еще расту? Я принимала жизнь как она есть. У меня никогда не было звезданутости. Жизнь просто шла и шла. Возможно, если бы мне тогда было лет 30, у меня были бы какие-то ощущения. Но все это произошло с 17 до 20. Не было времени пройти, мысленно протащиться через нашу жизнь. В 17 лет я только начинала жить, работать, свои деньги зарабатывать. Но появился Миша, и я стала жить как цветок, как розочка в колпачке прозрачном - моим миром был он, а не квартиры или дома.
- И когда это закончилось?
- Что закончилось?
- Жизнь в качестве розочки. Когда колпак сняли?
- Да, колпак сняли...
- Вы помните день ареста? Как все происходило?
- А надо это вспоминать? (После долгой паузы.) Он для меня не только мужем был. Он для меня отцом был. Я отца никогда не знала. Кроме мамы у меня была только старшая сестра. В 1988 году она трагически погибла. Он для меня стал еще и сестрой - у нас разница в возрасте шесть лет, как и с ней. Он пришел ко мне, когда она погибла. И у меня в сознании полная замена произошла. Стеклянный колпак, про который я говорю, - это не благополучие и не деньги. Когда Мишу арестовали, я сразу лишилась всего - и отца, и брата, и мужа... Он был всем для меня в одном лице.
Вот вы спрашиваете, как вы почувствовали, что стали богаты? Для меня не это важно, для меня важно, что я, настрадавшись из-за отсутствия близких людей, вдруг чудесным образом обрела их всех в лице моего мужа.
- Вы когда-нибудь говорили ему об этом?
- Нет, конечно. Зачем? Я и сама с трудом осознавала, что нашла нишу, где мне комфортно, спокойно, что мои страхи ушли. Я не могу сказать, что у нас были невероятно гармоничные отношения. Конечно, мы ссорились, ругались, выясняли отношения, смеялись, шутили. Как обычно во всех семьях. То, о чем я вам рассказала, мы никогда не обсуждали. Я пытаюсь рассказать, что чувствовала тогда и во что превратился этот опыт сейчас.
- Вы сказали, что переживали шок два года?
- С 2003-го. Это был шок и в мозгах, и в теле. Когда что-то нехорошее происходит у вас в мозгу, это все отражается на теле. Я сбежала от врачей, потому что не могла на транквилизаторах сидеть. Врачи хотели помочь. Они молодцы. Я пришла к ним тогда и сказала: «Ребята, сделайте что-нибудь, у меня ничего не усваивается, вся еда вылетает, я худею на килограмм в день». Вес дошел до такой степени, что казалось, скоро начнут растворяться органы. Есть не могла, спать не могла. Врачи меня просто дубасили транками девять месяцев. Потом я встала на ноги и пошла сама. Я чувствовала себя как конченый алкоголик, который принял решение завязать, потому что понял, что хочет не умереть, а жить.
- У вас не было мысли о самоубийстве?
- Это не мое, наверное, я всегда стараюсь выплыть, куда-то выгрести. У меня так мозг устроен: я всегда ищу варианты, и жизнь мне помогает. Самоубийство - наверное, самый легкий выход. Не то чтобы я ищу сложности. И даже если бы я стала думать о смерти, меня бы остановил страх, что дети останутся одни. Это ощущение матери ни с чем не сравнимо. Только я всерьез подумала, что их куда-то заберут, как сразу встала и пошла. Материнский инстинкт хорошо работает.
- Вы виделись тогда с мужем? У него был шок?
- Шок? Еще какой! Он даже закурил в тюрьме. У человека выбили землю из-под ног.
- Опытные зеки говорят, что три года тюрьмы полностью меняют психику обычного человека. То есть они говорят жестче: после трех лет ты уже не человек, тюрьма полностью меняет реакции, психологию, мышление на уровне матрицы. Как вы считаете, произошло ли подобное с вашим мужем?
- Совершенно не произошло. Шок от тюрьмы он преодолел за три месяца. Муж вообще очень стабильный человек. Знаете, я смотрю на него сейчас и искренне наслаждаюсь тем, как он себя ведет, как говорит, как держится в любой, даже самой трудной ситуации. И я мысленно говорю себе и вообще всем: «Эй, выше нос! Равнение на середину!» А тогда, представьте, 2004 год. Он, бедняга, сидит. Меня по всей катушке катает, мне дико страшно, меня заклинило. Я хожу к нему на свидания, он сидит в тюрьме, не я, а он! И через 15-20 минут общения c ним я успокаиваюсь, у меня все проходит. Это та же самая психосоматика, но в другую сторону. Как только я видела его, все симптомы уходили.
- Он вас за руку держал?
- Нет, за руку не мог держать, там стеклышко. Без стекла можно было только в колонии. Там на трое суток свидания дают.
- Расскажите немного про ваши свидания в Краснокаменске. Где вы виделись?
- Это был такой специальный барак. Длинный коридор и комнатушки, общая кухня, туалет, ванная. У нас было четыре свидания в год. По три дня. Я летела сначала в Читу. Потом ехала 15 часов на поезде. Через три дня его забирал назад в зону специальный человек, а я ехала обратно.
- Как вы сейчас общаетесь с мужем?
- Я привожу в тюрьму детей. Это не обсуждается даже. У нас проблема в том, что, например, мальчики с четырех лет, впитывая эту обстановку, создали совершенно мифический образ отца. Он для них - какой-то благородный всадник на белом коне, который где-то ходит, но до нас никак не доходит. Как бы я его ни материализовала, ничего не получается, потому что с четырех лет папа у нас где-то. Дети задают вопрос: а почему, зачем? У всех есть папы, у них - только образ и подобие. Никто, конечно, их не попрекает. Я периодически говорю: если бы сейчас был папа, он бы с вами разобрался, но они как-то не осознают. Они его почти не помнят, тем более приходил-уходил, командировки бесконечные. И за час, который нам дают, они только начинают отходить, понимать, что это папа, живой, смеется, что-то говорит им. Я помню, мы ездили в Читу на свидание, там три часа дали. Только после двух часов дети расслабились, папа расслабился, и начался нормальный диалог. Это очень маленький промежуток. Его то и дело клинило, потому что ему было тяжело.
Накануне объявления приговора в Хамовническом суде Инна Ходорковская согласилась дать интервью. Она рассказала о том, как она выживает, почему, несмотря на просьбы мужа, не уезжает с детьми из страны, о том, что невозможно привыкнуть к вранью. О том, каково быть женой когда-то самого богатого человека в России, а ныне самого известного в мире заключенного.
-Инна, завтра Хамовнический суд должен вынести приговор вашему мужу. Вы верите в возможность оправдательного вердикта?
- Нет. Не верю. Муж будет сидеть до 2012 года однозначно, а после кто знает, что произойдет? Никто.
- В отличие от родителей Михаила Ходорковского вы не занимаете активную публичную позицию. Не встречаетесь с журналистами, почти никогда не даете интервью. Почему?
- Я выбрала эту позицию. Хотя это было не просто - от меня ждали другого.
- И ваш муж?
- Да, и он. Но все эти годы я решала совсем другую задачу. Чтобы помогать ему, я должна была выжить. Просто физически жить. Не утонуть, не захлебнуться в своем горе. Как я сейчас понимаю, три первых года у меня длился просто шок. Еще два года ушло на то, чтобы собрать себя по кускам, осознать и принять то, что человек осознавать и принимать отказывается. Это трудно было объяснить окружающим. Многим не нравилась моя пассивность, упрямство. В конце концов мне удалось доказать, что публичность - это не мое. Мне некомфортно отвечать на вопросы, говорить речи. Я другой человек.
- Вы обращались к психологам, врачам?
- Я девять месяцев сидела на транквилизаторах. Мне прописали разнообразные тормозящие вещества. Так как после ареста мужа я осталась в России, фактически один на один со всем этим кошмарным парадом, я была ограничена в выборе. Мне вообще не хотелось с кем-либо разговаривать. Я просто погружалась в черную яму.
- Сколько времени у вас ушло на то, чтобы преодолеть шок?
- Шок длился два года, шок конкретный. Ведь все рухнуло, не осталось ни одной точки опоры... Вы можете себе представить, в каких условиях я жила до ареста мужа? Я была как цветок под колпаком, роза. В «Маленьком принце», помните? Я познакомилась с Мишей в 18 лет, когда училась в институте.
- Вы выросли в Москве?
- Да. Я выросла в Медведкове. Сначала мы с мамой и сестрой жили в коммуналке на улице Зорге, а потом нас переселили в спальный район. Мама была рада до ужаса, что это отдельное жилье. Неважно, что все там было уродливое. Главное - свой угол. Я помню ее радость. А мне было совершенно по барабану. Детям вообще все равно, где они находятся. Самое главное в их жизни - родители. Детские мозги не настроены на ужасы жизни. Потом были школа, институт. Там мы встретились с Мишей в 1986 году. Он закончил, я только поступила на вечернее отделение в Менделеевский. Мы встретились на «нейтральной полосе» - в институтском комитете комсомола. Он был женат. Но, видимо, есть какая-то интуиция у людей - почему они сходятся или расходятся. Притянуло... Там уже вместе пошли по жизни. Он решил, это - мое.
- Он решил. А вы?
- Знаете, он четко принимает решения. А у меня творческий процесс в голове может идти кругами, в пять слоев. Так что я просто поверила ему. Как потом верила во всем и всегда.
- Вы сразу поженились?
- Мы поженились, когда у нас уже был ребенок. А стали жить вместе в 1990-м. Из института я ушла в 1989 году.
- Вы помните момент, когда осознали, что вы замужем за богатым человеком?
- Никакого специального момента не было. Мы когда стали жить вместе, сначала снимали квартиру на шоссе Энтузиастов, потом уехали на Павелецкую, там снимали, потом на 1-й Успенке дом. Мы до сих пор снимаем... Свой дом мы построили только в 2000 году.
- Вы говорите о доме в поселке «Яблоневый Сад» в Жуковке?
- Да.
- А сейчас вы живете не в нем?
- Нет. Его сдают. Как и большинство домов в этом поселке бывших «юкосовцев». Из наших там, по-моему, только жена Платона Лебедева осталась. Наш дом формально нам не принадлежит. Теперь, кажется, в нем живет какой-то олигарх. Мы построили его, когда родились мальчишки. Это нормальный, просторный дом, у каждого из нас была своя спальня.
- Когда этот дом появился, вас не осенила мысль: «Вот эта вся красота у меня, девчонки из Медведкова! Дом на Рублевке и муж - олигарх!»
- Реально нет. Может быть, до меня до сих пор это не дошло? Может, я все еще расту? Я принимала жизнь как она есть. У меня никогда не было звезданутости. Жизнь просто шла и шла. Возможно, если бы мне тогда было лет 30, у меня были бы какие-то ощущения. Но все это произошло с 17 до 20. Не было времени пройти, мысленно протащиться через нашу жизнь. В 17 лет я только начинала жить, работать, свои деньги зарабатывать. Но появился Миша, и я стала жить как цветок, как розочка в колпачке прозрачном - моим миром был он, а не квартиры или дома.
- И когда это закончилось?
- Что закончилось?
- Жизнь в качестве розочки. Когда колпак сняли?
- Да, колпак сняли...
- Вы помните день ареста? Как все происходило?
- А надо это вспоминать? (После долгой паузы.) Он для меня не только мужем был. Он для меня отцом был. Я отца никогда не знала. Кроме мамы у меня была только старшая сестра. В 1988 году она трагически погибла. Он для меня стал еще и сестрой - у нас разница в возрасте шесть лет, как и с ней. Он пришел ко мне, когда она погибла. И у меня в сознании полная замена произошла. Стеклянный колпак, про который я говорю, - это не благополучие и не деньги. Когда Мишу арестовали, я сразу лишилась всего - и отца, и брата, и мужа... Он был всем для меня в одном лице.
Вот вы спрашиваете, как вы почувствовали, что стали богаты? Для меня не это важно, для меня важно, что я, настрадавшись из-за отсутствия близких людей, вдруг чудесным образом обрела их всех в лице моего мужа.
- Вы когда-нибудь говорили ему об этом?
- Нет, конечно. Зачем? Я и сама с трудом осознавала, что нашла нишу, где мне комфортно, спокойно, что мои страхи ушли. Я не могу сказать, что у нас были невероятно гармоничные отношения. Конечно, мы ссорились, ругались, выясняли отношения, смеялись, шутили. Как обычно во всех семьях. То, о чем я вам рассказала, мы никогда не обсуждали. Я пытаюсь рассказать, что чувствовала тогда и во что превратился этот опыт сейчас.
- Вы сказали, что переживали шок два года?
- С 2003-го. Это был шок и в мозгах, и в теле. Когда что-то нехорошее происходит у вас в мозгу, это все отражается на теле. Я сбежала от врачей, потому что не могла на транквилизаторах сидеть. Врачи хотели помочь. Они молодцы. Я пришла к ним тогда и сказала: «Ребята, сделайте что-нибудь, у меня ничего не усваивается, вся еда вылетает, я худею на килограмм в день». Вес дошел до такой степени, что казалось, скоро начнут растворяться органы. Есть не могла, спать не могла. Врачи меня просто дубасили транками девять месяцев. Потом я встала на ноги и пошла сама. Я чувствовала себя как конченый алкоголик, который принял решение завязать, потому что понял, что хочет не умереть, а жить.
- У вас не было мысли о самоубийстве?
- Это не мое, наверное, я всегда стараюсь выплыть, куда-то выгрести. У меня так мозг устроен: я всегда ищу варианты, и жизнь мне помогает. Самоубийство - наверное, самый легкий выход. Не то чтобы я ищу сложности. И даже если бы я стала думать о смерти, меня бы остановил страх, что дети останутся одни. Это ощущение матери ни с чем не сравнимо. Только я всерьез подумала, что их куда-то заберут, как сразу встала и пошла. Материнский инстинкт хорошо работает.
- Вы виделись тогда с мужем? У него был шок?
- Шок? Еще какой! Он даже закурил в тюрьме. У человека выбили землю из-под ног.
- Опытные зеки говорят, что три года тюрьмы полностью меняют психику обычного человека. То есть они говорят жестче: после трех лет ты уже не человек, тюрьма полностью меняет реакции, психологию, мышление на уровне матрицы. Как вы считаете, произошло ли подобное с вашим мужем?
- Совершенно не произошло. Шок от тюрьмы он преодолел за три месяца. Муж вообще очень стабильный человек. Знаете, я смотрю на него сейчас и искренне наслаждаюсь тем, как он себя ведет, как говорит, как держится в любой, даже самой трудной ситуации. И я мысленно говорю себе и вообще всем: «Эй, выше нос! Равнение на середину!» А тогда, представьте, 2004 год. Он, бедняга, сидит. Меня по всей катушке катает, мне дико страшно, меня заклинило. Я хожу к нему на свидания, он сидит в тюрьме, не я, а он! И через 15-20 минут общения c ним я успокаиваюсь, у меня все проходит. Это та же самая психосоматика, но в другую сторону. Как только я видела его, все симптомы уходили.
- Он вас за руку держал?
- Нет, за руку не мог держать, там стеклышко. Без стекла можно было только в колонии. Там на трое суток свидания дают.
- Расскажите немного про ваши свидания в Краснокаменске. Где вы виделись?
- Это был такой специальный барак. Длинный коридор и комнатушки, общая кухня, туалет, ванная. У нас было четыре свидания в год. По три дня. Я летела сначала в Читу. Потом ехала 15 часов на поезде. Через три дня его забирал назад в зону специальный человек, а я ехала обратно.
- Как вы сейчас общаетесь с мужем?
- Я привожу в тюрьму детей. Это не обсуждается даже. У нас проблема в том, что, например, мальчики с четырех лет, впитывая эту обстановку, создали совершенно мифический образ отца. Он для них - какой-то благородный всадник на белом коне, который где-то ходит, но до нас никак не доходит. Как бы я его ни материализовала, ничего не получается, потому что с четырех лет папа у нас где-то. Дети задают вопрос: а почему, зачем? У всех есть папы, у них - только образ и подобие. Никто, конечно, их не попрекает. Я периодически говорю: если бы сейчас был папа, он бы с вами разобрался, но они как-то не осознают. Они его почти не помнят, тем более приходил-уходил, командировки бесконечные. И за час, который нам дают, они только начинают отходить, понимать, что это папа, живой, смеется, что-то говорит им. Я помню, мы ездили в Читу на свидание, там три часа дали. Только после двух часов дети расслабились, папа расслабился, и начался нормальный диалог. Это очень маленький промежуток. Его то и дело клинило, потому что ему было тяжело.