Эсхил...и разное)
Мне больно говорить, но так же больно мне
Молчать. И я не знаю, что мучительней.
"Прометей прикованный"... блокбастер) На протяжении всей трагедии (на сцене она должна была идти не меньше трех часов) Эсхил заставляет говорить своего героя только в одном положении - покалеченного и обездвиженного. Прометей - единственный, кто находится на сцене от начала и до конца: хор присоединяется к нему после пролога, а остальные собеседники все время меняются. Они не вовлекают его, просто и не могут, в какие-то действия, которые поворачивают сюжет, они только предоставляют ему поводы о чем-то рассказать, выразить в диалоге с ними, по отношению к ним какие-то эмоции. Но это просто богатство эмоций: Прометей жалуется, взывает к сочувствию, радуется (пришел кто-то, кого хотелось видеть), стыдится, гневается, грозит, оскорбляет, хвастает, остерегает, сострадает, утешает, ехидничает. Он, самый неподвижный физически, самый порывистый эмоционально. Мне кажется, одна из историй этой драмы, как эта порывистость ("больно молчать"), пробиваясь вначале сквозь физическую боль ("больно говорить"), в конце концов сама заглушает боль. В финале он уже совсем не тот, что в прологе! Т.е., в прологе он вообще молчит, там два палача ведут диалог между собой, пока приклепывают его к скале (один из них при этом едва не рыдает от жалости). Но когда он остается один, он уже не может сдерживаться:
Святой эфир и ветры быстрокрылые,
Истоки рек могучих, смех сверкающий
Неисчислимых волн морских, и мать Земля,
И солнца круг всезрящий - вам я жалуюсь!
Взгляните, что терплю я...
Есть мысль Камю (об абсурде, как результате столкновения человеческого разума с вселенским хаосом) - "если бы человек мог признать, что и вселенная способна любить его и страдать, он бы смирился". Но те, кто потом откликаются Прометею - не вселенная или, по крайней мере, не та, к какой он обращался...
Или пишет в 1943г. другой француз и философ: "...теперь есть только переваривание пищи - ускоренное или замедленное... Поймите, невозможно больше жить холодильниками, политикой, балансами и кроссвордами. Совершенно невозможно... Мне безразлично, убьют меня на войне или нет. Что останется из того, что я любил? Я говорю не только о людях, но и о традициях, о неповторимых интонациях..."
Существует то, что способно затмить и обесценить все блага мира? Да, конечно, но пограничные состояния, влюбленность, потусторонняя природа человека - они, по-моему, сами по себе могут только так или иначе резонировать. Способна - единственно эта интонация. И это фатально? Конечно, да, в том, что если хоть когда-то она коснулась разговора - единственно о измененном ею его звучании потом уже невозможно забыть. "Если бы человек мог признать, что и вселенная..." А вот этим, и ярким, ощущением, мне кажется, было пронизано изначальное христианство - безусловная уверенность в присущей вселенной лиричности...
Молчать. И я не знаю, что мучительней.
"Прометей прикованный"... блокбастер) На протяжении всей трагедии (на сцене она должна была идти не меньше трех часов) Эсхил заставляет говорить своего героя только в одном положении - покалеченного и обездвиженного. Прометей - единственный, кто находится на сцене от начала и до конца: хор присоединяется к нему после пролога, а остальные собеседники все время меняются. Они не вовлекают его, просто и не могут, в какие-то действия, которые поворачивают сюжет, они только предоставляют ему поводы о чем-то рассказать, выразить в диалоге с ними, по отношению к ним какие-то эмоции. Но это просто богатство эмоций: Прометей жалуется, взывает к сочувствию, радуется (пришел кто-то, кого хотелось видеть), стыдится, гневается, грозит, оскорбляет, хвастает, остерегает, сострадает, утешает, ехидничает. Он, самый неподвижный физически, самый порывистый эмоционально. Мне кажется, одна из историй этой драмы, как эта порывистость ("больно молчать"), пробиваясь вначале сквозь физическую боль ("больно говорить"), в конце концов сама заглушает боль. В финале он уже совсем не тот, что в прологе! Т.е., в прологе он вообще молчит, там два палача ведут диалог между собой, пока приклепывают его к скале (один из них при этом едва не рыдает от жалости). Но когда он остается один, он уже не может сдерживаться:
Святой эфир и ветры быстрокрылые,
Истоки рек могучих, смех сверкающий
Неисчислимых волн морских, и мать Земля,
И солнца круг всезрящий - вам я жалуюсь!
Взгляните, что терплю я...
Есть мысль Камю (об абсурде, как результате столкновения человеческого разума с вселенским хаосом) - "если бы человек мог признать, что и вселенная способна любить его и страдать, он бы смирился". Но те, кто потом откликаются Прометею - не вселенная или, по крайней мере, не та, к какой он обращался...
Или пишет в 1943г. другой француз и философ: "...теперь есть только переваривание пищи - ускоренное или замедленное... Поймите, невозможно больше жить холодильниками, политикой, балансами и кроссвордами. Совершенно невозможно... Мне безразлично, убьют меня на войне или нет. Что останется из того, что я любил? Я говорю не только о людях, но и о традициях, о неповторимых интонациях..."
Существует то, что способно затмить и обесценить все блага мира? Да, конечно, но пограничные состояния, влюбленность, потусторонняя природа человека - они, по-моему, сами по себе могут только так или иначе резонировать. Способна - единственно эта интонация. И это фатально? Конечно, да, в том, что если хоть когда-то она коснулась разговора - единственно о измененном ею его звучании потом уже невозможно забыть. "Если бы человек мог признать, что и вселенная..." А вот этим, и ярким, ощущением, мне кажется, было пронизано изначальное христианство - безусловная уверенность в присущей вселенной лиричности...