Бабушка Маня
Ну, для кого бабушка, а для кого и домоуправительница.
Мария Сергеевна Данилова - бабушка Маня - третья слева.
У Марьи Сергеевны было две слабости - сын и внук. Папа и я.
Бабушка Маня в нас души не чаяла. А выражение это, кажется, от "чуять душу". Вот бабушка Маня и чуяла наши души и ублажала беспрерывно.
И ублажала меня бабушка Маня до такой степени, что жизнь представлялась мне иной раз полноводной рекой - клубничным компотом, по которой текут раблезианские пироги с капустой и яйцом.
Боже же ты мой, что это были за пироги!
Я не в силах описать их.
Великолепные! Пироги - кулеврины, пироги - бомбарды, пироги, пышущие жаром, румяные, беспечные, с изобильнейшей начинкой, с румяной корочкой, смуглой, как стыдливый румянец смуглой девы, пироги - генералы, тузы, главнокомандующие всех кондитерских армий мира, пироги, открывающие свои зевы, смущающие мой неокрепший разум своей широченной улыбкой, пироги, как гимн золотым пшеничным полям, пироги, как сладкий восторг падишаха, пироги, как искус и утешение.
Как же я объедался!
Никто не знает. И я стесняюсь вспоминать. Открывалась очередная трехлитровая банка клубничного компота и я превращался в бесстыжего лукулла. А кого и чего мне было стыдиться, когда бабушка поощряла и подкладывала, приносила и подливала.
Но не то, не то, не в пирогах, в конце концов дело. А в чем, в чем?
Может быть, в картах?
Мы играли в карты - самозабвенно играли в дурака, и в акулину, и в сортир, и в кинга. И когда мы играли в кинга и дело доходило до ералаша, дед Ваня всякий раз бормотал и ахал, что же это за правило такое - ничего не брать! - а брать приходилось, иной раз по полколоды или больше, и тогда все мы хохотали, бормоча и бормотали, хохоча и ахали и считали взятки и тогда уже охали и опять хохотали, и рядом были пироги и компот, и эта беспечная карусель приходилась как раз на зимние или летние каникулы, когда я подолгу гостил у бабушки и дедушки. Подолгу-подолгу, и конца не было этим длинным, беспечным, счастливым дням.
На кухне постоянно что-то парилось, варилось, тушилось, жарилось и запахи уплывали в окно и все окрестные коты судачили на всю округу, обсуждая достоинства котлет или рыбы.
И время то тянулось, то летело, я занимал диван, разметывался на нем с книжкой в руках и читал, мечтал между картами и пирогами.
А в самом детстве - я помню, помню - бабушка рассказывала мне какие-то вечные сказки, и я засыпал под ее глубокий голос, рассматривал узоры на ковре, путешествовал по линиям и завиткам и уплывал в то царство грез, откуда поутру - рано-рано - выносил меня утренний прибой и тихий голос дедушки, встававшего очень рано. А бабушка говорила ему, тише-тише, Максим же еще спит. А я уже не спал, я перебирался из царства в царство, из грез - в любовь.
И все таки, это не тоже не то. Вернее, не совсем то, не вполне. Но что же тогда, что же?
Когда бабушка умерла, я закрылся в ванной, залез под душ, стоял и плакал, плакал, плакал, плакал. И все это как-то было неправильно и неизбежно.
Хотя, что ж...
Разве не знаю я, что до сих пор нахожусь в своем детстве - и не в переносном, не в образном смысле, а в самом что ни на есть прямом. И что пишу все это только потому, что смотрю оттуда - на себя сегодняшнего. Точнее - сквозь себя смотрю, из любви - в любовь. А я-то посередине - беспечный и пылкий. Как начинка в пироге.
