Горький Шмель
Шмель был котом.
Шесть дней назад на него напали собаки.
Мы его даже не похоронили. Женщина с улицы Апрельской подобрала нашего мертвого Шмеля.
Мы узнали о том, что случилось, через четыре дня.
У меня спала температура, и я пошел разбрасывать снег у дома. Сосед Женя тоже разбрасывал снег у своего дома. Солнце слепило. Я пожаловался Жене, сказал, что пропал кот. Женя задумчиво сообщил, что пару дней назад во дворе увидел две большие окровавленные ямы в снегу. Видимо, дрались коты.
Я прокопал ход во двор Жени и стал изучать следы. Кровавые следы шли под лавку и под лестницу, а потом исчезали…
Три года назад Шмель пропал на неделю. В тоске каждый день я ходил возле дома и звал его. Вдруг - слышу из сарая тихое мяуканье. Шмель, шатаясь, поднял мне навстречу голову из деревянного ларя. Ветеринар сказал, что у него перелом тазовой кости и на бедре - колотая рана. Собаки? Еще врач сказал, что он терпел адскую боль, а на месте перелома уже образовалась мозоль. Шмель был сильно обезвожен. Мы его выходили. Потом он не мог переваривать грубую пищу и несколько раз мы его возили на болезненную процедуру, прочищали кишечник.
Шмель был драчуном.
Когда он видел, что к нашему дому подходит неизвестный кот, то немедленно несся в атаку. Шмель был мастером затяжных психических атак. Пришлые коты съеживали уши и отступали, заметая хвостами следы. Иногда случались драки. Шмель дрался неистово.
Я думаю, так и случилось. Трудная драка с неизвестным котом. Оба были окровавлены. Скорее всего, Шмель погнался за противником. На отрытой улице на него налетели собаки. Я не имею сил говорить с той женщиной, что видела эту сцену, а потом взяла Шмелика.
В детстве мы по печальной оплошности его ошпарили. На всю жизнь осталось неровное незаросшее местечко на боку сантиметра три.
Однажды маленький Шмель стащил курицу из раковины. Ира увидела, как по кухне ковыляет курица и урчит. У курицы были черные кошачьи ножки с белыми лапками.
У меня было много животных: котов больше, чем собак. Мне всегда больше нравились коты. Собаки не очень интересны. Они предсказуемы.
У нас было много животных, и ни один не умел разговаривать. Ни один, кроме Шмеля. Были животные ласковы и дерзкие, сентиментальны и буйные. Были те, кто замечательно слушал и те, кто отлично понимал. Но не было ни одного, кто бы умел разговаривать.
Когда я подносил руку к Шмелю, он немедленно поощрял мое движение взволнованной эмоциональной речью, с массой интонаций и оттенков. Он мог бы часами подставлять свою головку под любящую руку, ему всегда хотелось ласки. Он говорил, говорил, рассказывал о своей походной, бивачной жизни, о своих кошачьих бдениях и заслугах, беспокойных днях и вольных ночах.
Он забирался на шею и протягивался с плеча на плечо, свешивая хвост.
Изредка я угощал его валерьянкой, и он блаженствовал от лакомой горечи, бедный наш Шмель.
Тогда еще, три года назад его предложили кастрировать. Жизнь будет спокойнее, убеждал ветеринар, и проживет дольше.
Мы подумали, подумали и отказались.
Шмель жил так, как жил. Авдотьино было его стихией. Ему повезло жить на свободе. Кот, который всегда гулял сам по себе, всегда стремился домой. Это ли не счастье?
Когда мы уезжали на юг, Шмель пропадал на десяток дней, а потом приходил и встречал нас бесконечной взволнованной и трогательной речью.
Он был и остался непревзойденным котом. Он всегда уступал место за трапезой двум младшим котам, одному из которых в младенчестве стал старшим братом, если не мамой.
Я бы сейчас тихо обнял его и слушал понятные слова без конца.
Я обнимаю его сквозь слезы и слушаю дорогие слова. Они никогда не прекратятся.
Тут он, рядом.
Горький, чудесный Шмель.
Шесть дней назад на него напали собаки.
Мы его даже не похоронили. Женщина с улицы Апрельской подобрала нашего мертвого Шмеля.
Мы узнали о том, что случилось, через четыре дня.
У меня спала температура, и я пошел разбрасывать снег у дома. Сосед Женя тоже разбрасывал снег у своего дома. Солнце слепило. Я пожаловался Жене, сказал, что пропал кот. Женя задумчиво сообщил, что пару дней назад во дворе увидел две большие окровавленные ямы в снегу. Видимо, дрались коты.
Я прокопал ход во двор Жени и стал изучать следы. Кровавые следы шли под лавку и под лестницу, а потом исчезали…
Три года назад Шмель пропал на неделю. В тоске каждый день я ходил возле дома и звал его. Вдруг - слышу из сарая тихое мяуканье. Шмель, шатаясь, поднял мне навстречу голову из деревянного ларя. Ветеринар сказал, что у него перелом тазовой кости и на бедре - колотая рана. Собаки? Еще врач сказал, что он терпел адскую боль, а на месте перелома уже образовалась мозоль. Шмель был сильно обезвожен. Мы его выходили. Потом он не мог переваривать грубую пищу и несколько раз мы его возили на болезненную процедуру, прочищали кишечник.
Шмель был драчуном.
Когда он видел, что к нашему дому подходит неизвестный кот, то немедленно несся в атаку. Шмель был мастером затяжных психических атак. Пришлые коты съеживали уши и отступали, заметая хвостами следы. Иногда случались драки. Шмель дрался неистово.
Я думаю, так и случилось. Трудная драка с неизвестным котом. Оба были окровавлены. Скорее всего, Шмель погнался за противником. На отрытой улице на него налетели собаки. Я не имею сил говорить с той женщиной, что видела эту сцену, а потом взяла Шмелика.
В детстве мы по печальной оплошности его ошпарили. На всю жизнь осталось неровное незаросшее местечко на боку сантиметра три.
Однажды маленький Шмель стащил курицу из раковины. Ира увидела, как по кухне ковыляет курица и урчит. У курицы были черные кошачьи ножки с белыми лапками.
У меня было много животных: котов больше, чем собак. Мне всегда больше нравились коты. Собаки не очень интересны. Они предсказуемы.
У нас было много животных, и ни один не умел разговаривать. Ни один, кроме Шмеля. Были животные ласковы и дерзкие, сентиментальны и буйные. Были те, кто замечательно слушал и те, кто отлично понимал. Но не было ни одного, кто бы умел разговаривать.
Когда я подносил руку к Шмелю, он немедленно поощрял мое движение взволнованной эмоциональной речью, с массой интонаций и оттенков. Он мог бы часами подставлять свою головку под любящую руку, ему всегда хотелось ласки. Он говорил, говорил, рассказывал о своей походной, бивачной жизни, о своих кошачьих бдениях и заслугах, беспокойных днях и вольных ночах.
Он забирался на шею и протягивался с плеча на плечо, свешивая хвост.
Изредка я угощал его валерьянкой, и он блаженствовал от лакомой горечи, бедный наш Шмель.
Тогда еще, три года назад его предложили кастрировать. Жизнь будет спокойнее, убеждал ветеринар, и проживет дольше.
Мы подумали, подумали и отказались.
Шмель жил так, как жил. Авдотьино было его стихией. Ему повезло жить на свободе. Кот, который всегда гулял сам по себе, всегда стремился домой. Это ли не счастье?
Когда мы уезжали на юг, Шмель пропадал на десяток дней, а потом приходил и встречал нас бесконечной взволнованной и трогательной речью.
Он был и остался непревзойденным котом. Он всегда уступал место за трапезой двум младшим котам, одному из которых в младенчестве стал старшим братом, если не мамой.
Я бы сейчас тихо обнял его и слушал понятные слова без конца.
Я обнимаю его сквозь слезы и слушаю дорогие слова. Они никогда не прекратятся.
Тут он, рядом.
Горький, чудесный Шмель.