Вхождение народов Среднего Поволжья (и не только), в российское правовое пространство.
Содержание ещё одного параграфа, предшествующего рассмотренному из книги: Ногманов А.И. Самодержавие и татары. Очерки истории законодательной политики второй половины XVI-XVIII веков. - Казань: Татар, кн. изд-во, 2005. - 215 с. - С. - 17-37.
И да, тоже без своих собственных комментариев к самому содержанию и этого параграграфа. Всё и без дполнительных комментариев и подчеркиваний текста очень интересно, важно, информативно. Спасибо автору книги.
§ 1. Вхождение в российское правовое пространство
Для исследователей, занимающихся изучением истории Среднего Поволжья, период после 1552 г. отмечен значительным увеличением числа русских письменных источников о регионе. В первую очередь за счет многочисленных актовых материалов. Их появление стало следствием вхождения Казанского ханства в состав Русского государства и распространения на бывшей его территории московской системы делопроизводства. До наших дней дошли сотни частноправовых документов (купчих, закладных, меновых и др. видов договоров на движимое и недвижимое имущество, деньги и несвободных людей), отражающих социально-экономические процессы, происходившие в крае в XVI -XVII вв. Меньше сохранилось публично-частных актов, представлявших собой различные формы соглашений верховной власти с отдельными лицами, группами лиц, монастырями и т.д. И уж совсем единичными образцами представлены законодательные акты - документы, которые устанавливают и формулируют правовые нормы, а не просто используют готовые, как другие виды актовых источников(1).
Поскольку именно законодательные акты определяли политику самодержавия в Среднем Поволжье, необходимо указать причины их малочисленности. Отчасти это результат многочисленных пожаров XVII-XIX вв., когда вместе со зданиями органов государственного управления гибла накопленная десятилетиями документация. Особенно тяжелыми были последствия пожара 1701 г., во время которого полностью сгорело здание Приказа Казанского дворца вместе с его уникальным архивом. По словам С.Б.Веселовского, с гибелью материалов этого Приказа, управлявшего в финансовом, судебном и военном отношениях всем Поволжьем, «мы лишились почти всех источников для истории этой важной, особенно в XVII веке, территории»(2). Частные акты тоже горели, ветшали, портились вследствие условий хранения, терялись, уничтожались за ненадобностью и т.д. Но, помимо государственных хранилищ, они откладывались в монастырских, церковных архивах и библиотеках, фамильных и частных собраниях, в других местах. Такая дисперсность хранения помогала избегать массовых единовременных потерь.
Кроме того, законодательные акты не могли быть многочисленными изначально - в силу своего происхождения и назначения. Как правило, документы частноправового характера фиксировали повторяющиеся, рядовые явления, и следуя определенным канонам делопроизводства зачастую отличались друг от друга лишь именами контрагентов, объектом сделки и характером взятых сторонами обязательств. Публично-частные акты, представленные в основном пожалованиями властей феодальным собственникам, также имели устоявшуюся стандартизированную форму и были довольно многочисленны. В отличие от них законодательные акты являлись результатом «штучного» производства, нередко с чертами уникальности принятого решения. Сам характер документов был таков, что их введение в действие приводило к изменению прежних или установлению новых правовых норм. Естественно, это случалось не часто.
Не следует забывать и о такой специфической черте законодательных источников, как их особая привязанность к исторической действительности. Количество актов, издаваемых законодательными органами, определялось текущими потребностями государства и общества в разные периоды. Как правило, по мере приближения к новому времени интенсивность законотворческой деятельности возрастала. По подсчетам Н.И.Павленко, в Полном собрании законов Российской империи в период с 1649 по 1799 гг. насчитывается 19709 указов, утвержденных докладов, регламентов и других видов законодательных документов. Из них на долю второй половины XVII в. приходится 1821 указ, т.е. в среднем 36 указов в год. Для сравнения, в первой половине следующего столетия в среднем ежегодно издавалось 160, а во второй половине XVIII в. - 198 указов(3).
Таким образом, малочисленность законодательных источников второй половины XVI-XVII вв. по истории Среднего Поволжья объясняется разного рода потерями, спецификой самих документов, а также невысокой «продуктивностью» работы законодательных органов. Особенно бедна подобными материалами вторая половина XVI столетия. Между тем именно в этот период в жизни народов края происходят значительные исторические перемены.
В 1550-е гг. в корне меняется политическая ситуация в регионе. Доминировавшие здесь татары теряют государственность и становятся на своих территориях подавляемым этносом. Русское правительство, до этого имевшее дело внутри государства со сравнительно небольшим количеством язычников, впервые в истории сталкивается с необходимостью выработки политики по отношению к мусульманским подданным. Возникает проблема включения их в общероссийское правовое поле. Чтобы понять, что это означало на практике, необходим небольшой экскурс в историю.
Каким было законодательство Русского государства в рассматриваемый период? Ответ на данный вопрос можно найти в трудах ученых, разрабатывавших проблемы истории русского права. Наиболее интересны в этом отношении работы конца XIX-начала XX вв. - перирда расцвета данной области знания в России. Дореволюционные исследователи в большинстве своем выделяли три этапа развития русского права: 1) «земский» (др. названия - «княжеский», «удельно-вечевой») - IX-XIII вв.; 2) «московский» - XIV-XVII вв.; 3) период империи, или «петербургский», - XVIII-XIX вв.(4). Эти периоды отличались друг от друга прежде всего по источникам права. М.Ф.Владимирский-Буданов, характеризуя особенности каждого, писал: «В первом господствует обычное право; во втором - обычай и закон в равной силе; в третьем господствует закон»(5).
Время завоевания Казанского ханства пришлось на «московский» период, отмеченный присутствием в нем двух источников права. Однако сосуществование это было своеобразным. «Формально, - указывал видный историк права А.Н.Филиппов, - закон, несомненно, господствует теперь над обычным народным правом; материально, т.е. по своему содержанию, он, однако, по большей части, лишь санкционирует в своих нормах то, что соответствует основным народным правовоззрениям, т.е. власть продолжает ту же работу возведения в закон народных юридических обычаев, которая началась в предыдущий период»(6).
Таким образом, несмотря на то, что в XVI в. установления верховной власти уже имели форму законов и даже были сведены воедино в Судебнике 1550 г., все правоотношения в Русском государстве по сути определялись нормами обычного права, характеризующегося следующими основными чертами:
Во-первых, для сообщения внешней обязательной силы ему придается религиозное значение, т.е. происхождение обязательных норм возводится к самому божеству (в данном случае - Иисусу Христу).
Во-вторых, обычное право обязательно несет в себе национальную окраску (считалось «прирожденным» известному племени или национальности, пример - «Русская правда»).
В-третьих, обычное право, как право, сохраняемое традицией, в высшей степени консервативно («Что старее, то правее» - говорит пословица)(7). Подобная религиозно-этническая ориентация законодательства Русского государства противоречила правовым традициям народов Среднего Поволжья, прежде всего татар. Издавна приняв ислам, они восприняли и мусульманское право (шариат). Последний представляет собой не только право. Шариат - это «путь праведной жизни мусульманина». Он включает в себя и правовые, и моральные, и религиозные нормы. Они одинаково обязательны для «правоверного» и поэтому, в принципе, правовые и неправовые правила поведения не должны обособляться. Шариат настолько пронизывал все сферы жизни общества, что Коран и сунна стали основными источниками законотворчества в мусульманском мире, а законоведы, извлекавшие необходимые правовые нормы из священных книг, были одновременно и теологами(8).
Конфликт двух правовых систем, проявившийся после 1552 г., был продолжением в новых исторических условиях более чем векового противостояния Москвы и Казани. Они являлись столицами государственных образований, мало отличавшихся друг от друга по своему хозяйственному укладу, социально-политическому устройству, уровню экономического и культурного развития(9). Однако указанному качественному равенству не соответствовали идеологические традиции. Казанское ханство представляло собой государство классического исламского типа(10), где мусульманское духовенство обладало значительной политической властью, а главный сейид, считавшийся потомком пророка Мухаммада, был вторым после хана лицом в стране(11).
Единство светского и духовного в полной мере было свойственно и Русскому государству. Государственной власти здесь приписывались религиозные функции, национальные интересы и интересы православия отождествлялись. Более того, с XV в. на Руси бытовали представления о Москве как о новом центре вселенского православия, как о «третьем Риме», призванном сменить «второй Рим», т.е. Константинополь, погрязший в ересях и потому подпавший под власть иноверцев. Со временем мысль о вселенском значении Москвы становится обоснованием имперских притязаний русских правителей(12). Объектом этих притязаний становятся татарские ханства - осколки Улуса Джучи, в первую очередь Казанское, как самое близкое и занимающее выгодное стратегическое положение. К мессианским идеям примешивалось и желание исторического реванша за более чем двухсотлетнее пребывание под властью золотоордынских ханов.
До определенного момента религиозный антагонизм между соседними государствами проявлялся в виде военных набегов, ущемления прав купцов-иноверцев, политических заявлений, подобных словам московского митрополита Даниила, провозгласившего в 1523 г., что «великий князь всю землю казанскую возьмет»(13), и т.д. На рубеже 1540-50-х гг. идеологическая борьба выливается в прямую агрессию со стороны Москвы. Наряду с реализацией стремления русских помещиков завладеть новыми плодородными землями («подрайской землицей») и желания купцов захватить торговый путь по Волге на Восток, военная победа над Казанью открывала простор для осуществления замыслов православного духовенства по обращению здешних «иноверцев» в «истинную» веру. Не случайно поход 1552 г. на Казань и завоевание города имели - во всяком случае, в изображении летописцев - форму крестового похода против ислама(14).
В таких условиях представляется логичным, что уже первые мероприятия властей на покоренной территории носили религиозную окраску, с очевидным ее антимусульманским оттенком. Спустя считанные месяцы после взятия Казани, 8 января 1553 г., в Москве состоялось крещение бывшего казанского хана Утямыш-Гирея, и в том же месяце другой бывший казанский хан Едигер (Ядыгар-Мухаммад) подал челобитную о крещении. Таким образом, создавались предпосылки для начала активной христианизации местного населения, поскольку в глазах последнего прежние «законные» властители ханства уже не могли служить знаменем борьбы за веру(15).
Следующим шагом русского правительства явилось основание в 1555 г. в Казани особой епархии во главе с архиепископом Гурием. Ее учреждение явилось одним из важнейших событий в цепи мероприятий, проводимых самодержавием по закреплению края за Русским государством и постепенному превращению Среднего Поволжья в часть «великой» России(16). Текст дошедшей до нас наказной памяти Гурию, данной ему в мае 1555 г. перед выездом из Москвы в Казань, дает представление о задачах, которые перед ним ставились, а также о характере его полномочий.
Задача крещения нерусского населения была главной целью его миссии. При этом особый акцент делался на обращение в православие татар. На характере документа, безусловно, сказалась общеполитическая ситуация в крае. Наказная память давалась в разгар так называемой «Казанской войны» 1552-1557 гг.(17). Поэтому, дабы не давать лишних поводов к возмущению, было велено воздержаться от насильственных методов проведения христианизации. Определялось крестить только тех татар, которые сами пожелают. Самых способных из них предписывалось обучать «христианскому закону», всячески оберегать и «привечать», вплоть до приглашения к архиепископскому столу. «А как новокрещены из под научения выдут, и архиепископу их звати к себе леты почасту, а пойти их у себя за столы квасы, а после стола посылати их пойти медом на загородный двор», - указывала память(18).
Среди нерусского населения намеренно распространялись иллюзии, что у архиепископа можно найти справедливость от произвола светских властей. Действительно, на это можно было рассчитывать. Но платой за такое «заступничество» было принятие крещения. Наказная память специально оговаривала, что в случае, если татарин в чем-либо провинился и «прибежал» к архиепископу, его следовало не выдавать воеводе, если он пожелает перейти в православие. По взаимной договоренности духовных и светских властей такие ситуации часто искусственно провоцировались. Светские власти путем различных ухищрений вынуждали провинившихся искать защиты у церкви. «Да держати архиепископу совет с наместником и воеводами: на которых татар будет у них опала невеликая, а похотят которых острастити казнию, а до казни не дойдут, и они 6 (воеводы) о тех сказывали архиепископу, и архиепископу тех от вины отпрашивати, хотя ему от них и челобитья не будет»(19) - такие наставления были даны Гурию в Москве.
Послание Митрополита Макария царю Ивану IV от 13 июля 1552 г.: «...с Божиею помощию и заступлением мужествене тебе, царю, царьски и добре стояти со всем христолюбивым воинством против супостат твоих, безбожных казанских татар, твоих изменников и отступников, иже всегда неповин-не проливающих кровь христианскую и оскверняющих и разоряющих святыя церкви... наипаче же подвизатися вам за свою святую и чистую нашу и пречестнейшую веру христианскую греческого закона, иже во всей поднебесной, якоже солнце сияше православие во области и державе вашего царьского отечества и дедства и прадедства великого твоего царьского благородия и господства...» // Акты исторические. СПб., 1841. - Т. 1. - № 160. - С. 291.
Содержание наказной памяти 1555 г. свидетельствует, что уже в первые годы утверждения самодержавия в Среднем Поволжье сложилась практика, согласно которой принятие крещения становится условием прощения или смягчения наказания для совершивших преступления мусульман и язычников. Забегая вперед, отметим, что этот прием давления на нерусских подданных оставался в арсенале царского правительства и в последующие столетия. Состав преступлений, за которые можно было рассчитывать на снисхождение, в разные годы менялся. Полномочия, данные архиепископу Гурию, были столь велики, что позволяли ему «отпрашивать» у наместника даже приговоренных к смертной казни. Кроме своих обязанностей духовного пастыря над «воеводами, детьми боярскими, новокрещенами», он имел право вмешиваться в дела местного управления. Наказная память предусматривала на этот счет следующее: «о которых делах царя и великого князя о думных учнут советовать наместник и воеводы, и архиепископу о тех делах с ними советовати и мысль своя во всякие дела им давати, окромя одних убийственных дел»(20). Как мы видим, роль православной церкви в Казанском крае не ограничивалась сферой духовных дел. Не случайно А.Д.Градовский отмечал, говоря о ее положении в системе государственного управления на местах, что там «центры духовного управления имеют... такое же, если не большее, значение, чем административные центры»(21).
Установления, содержащиеся в памяти архиепископу Гурию, дают представление о политике самодержавия в первые годы после падения Казанского ханства. Отстоящая на четыре десятилетия от этого документа грамота царя Федора Ивановича казанским воеводам И.М.Воротынскому и А.И.Вяземскому, датированная 18 июля 593 г.(22), уже позволяет подвести некоторые итоги миссионерской деятельности в регионе во второй половине XVI столетия. Главным из них стало образование в Казанском крае особой прослойки из числа нерусского населения, называемой в официальных документах «новокрещенами». Вместе с тем следует отметить, что подавляющая часть новокрещеных, приняв обряд крещения, не восприняла христианство как образ жизни. Реальную ситуацию в этой сфере рисует содержание челобитной казанского митрополита Гермогена царю Федору Ивановичу, являющейся составной частью грамоты.
В своем послании Гермоген с негодованием пишет о том, что «новокрещены... к церквам божиим не приходят, и крестов на себе не носят, и в домах своих божиих образов и крестов не держат, и попов в домы свои не призывают и отцов духовных не имеют, и к роженицам попов... не зовут... и детей своих не крестят... и умерших к церкви хоронити не носят, кладутся по старым своим татарским кладбищам; а женихи к невестам по татарскому обычаю приходят, а венчався у церкви и снова венчаются в своих домах попы татарскими; а во все посты, и в середы и в пятницы скором едят... да и многие де скверные татарские обычаи новокрещены держат безстыдно, а крестьянской веры не держат и не навыкают»(23).
Особое беспокойство казанского митрополита вызывало то, что на исходе XVI столетия ислам начал отвоевывать утраченные было позиции. Нагляднее всего это выражалось в возобновлении строительства мечетей, в том числе в самой Казани. «Да прежде сего, - говорится в тексте грамоты, - от казанского взятья в сорок лет, не бывали в Татарской слободе мечети, а ныне де учали мечети ставити близко посаду, всего как из лука стрелить»(24). Делалось это, по мнению Гермогена, при прямом попустительстве казанских воевод. Их он обвинял в забвении указов Ивана Грозного и самого Федора Ивановича, запрещавших подобное строительство(25). В челобитной нет ссылок на какие-либо конкретные законодательные акты. Однако то, что подобные запреты имели место, не вызывает сомнения. Даже если, как явствует из содержания наказной памяти 1555 г., христианизация в идеале должна была проводиться на добровольной основе, вряд ли самодержавие и церковь могли позволить свободное развитие враждебной им идеологии. Мечети же, как центры духовной оппозиции, имеющие материальное воплощение, были наиболее уязвимы для преследований властей.
Интересна распорядительная часть грамоты. Не столько часто цитируемым в литературе приказом воеводам - «и вы б мечети татарские все велели посметати, вперед татарам мечети однолично ставити не велели... »(26), сколько содержащимися здесь же распоряжениями относительно новокрещеных. Казанским воеводам предписывалось - «в Казанском уезде и в пригородах переписать всех новокрещен с женами и детьми и с людьми», перевести их всех в Казань и велеть строить себе «дворы» в специально отведенной для их жительства слободе «меж русских людей, а татар бы близко не было»(27). Переселение происходило с применением насилия. Не желающих покидать насиженные места «велели давать на поруки, а иных и в тюрьму сажали, и дворы им в слободе однолично всем ставити велели»(28). Особое внимание обращалось на соблюдение новокрещеными христианской обрядности. Неисполнение обрядов и поучений «духовных отцов» оборачивалось репрессиями со стороны светских властей, которым предписывалось таких «смиряти, в тюрьму сажати, и бити, и в железа и в чепи сажати»(29).
Подобные меры в отношении новообретенных «братьев по вере» свидетельствуют о неэффективности попыток распространения православия в Казанском крае. Ислам продолжал жить и использовал малейшую возможность для восстановления утраченных позиций. Обратившиеся в христианство татары не выполняли его обрядов. Да и численность их, надо полагать, была незначительна, если новокрещеных со всего Казанского уезда и других мест предполагалось поселить в одной слободе, под бдительным оком светских и духовных властей. Таким образом, есть основания утверждать, что к концу XVI столетия основной заботой правительства и церкви в Среднем Поволжье было не дальнейшее распространение христианства, а стремление удержать в православной вере ранее крещеных представителей нерусских народов.
Анализ приведенных документов указывает также на неравномерность развития христианизации. Методы и средства ее проведения менялись в зависимости от особенностей исторической эпохи и социальной среды, которой прививалось православие(30). Пик антимусульманской активности в крае совпал с первыми годами русской колонизации, когда повсеместно разрушались мечети, разгонялись муллы. Добившись в этом ощутимых результатов, самодержавие сочло возможным с 1555 г. перейти к более взвешенным и организованным формам миссионерской деятельности. Однако как только ислам начал поднимать голову, сразу последовало указание «все мечети посметати». Подобная «цикличность», чередование периодов жесткого давления на ислам с периодами относительно толерантной политики, была характерна для государственно-исламских отношений и в XVII-XVIII вв.
Не вызывает сомнения тот факт, что успех миссионерской деятельности во многом определялся личными качествами и энергией стоящих во главе ее людей, а также характером взаимодействия духовных властей со светской администрацией. Уже во второй половине XVI в. установилась прямая зависимость между результатами христианизации и степенью участия в этом процессе государства. Увеличение количества крещеных в те или иные периоды практически всегда являлось следствием прямой поддержки со стороны светской администрации. И, наоборот, без государственной поддержки результаты миссионерской деятельности, как правило, оказывались плачевными. Не случайно Гермоген обвинял воевод И.М.Воротынского и А.И.Вяземского в «недосмотре» со строительством мечетей.
Насаждение православия «сверху» было лишь частью работы по ослаблению позиций ислама в крае. Причем частью видимой. Были и другие пути достижения цели, более завуалированные и рассчитанные на более отдаленные по времени результаты. Так уже в 1550-х гг. начался процесс переселения на вновь завоеванные территории русских служилых и других «охочих» людей, поощрялась крестьянская колонизация в Среднее Поволжье из густо населенных районов внутренней России. Это, с одной стороны, укрепляло позиции местной русской администрации. С другой - способствовало реализации планов правительства, предполагавших постепенную ассимиляцию покоренных народов, растворение их в массе пришлого русского населения. Недаром в грамоте 1593 г. воеводам предписывалось следить, чтобы «сами б новокрещены женились и детей своих женили у русских людей и меж собой на крещеных, и дочери свои давали за русских же людей и за новокрещенов»(31).
Кроме того, правительство принимало меры к привлечению на царскую службу высших и средних слоев татарской феодальной знати. Именно эта часть татарского общества являлась носителем традиций государственности и, соответственно, являлась потенциально опасной для Москвы. Наиболее активные и деятельные ее представители были уничтожены в ходе походов Ивана Грозного и «Казанской войны» 1552-1557 гг. Остальные постепенно пополнили ряды так называемых «служилых татар» - особой категории нерусского населения, созданной в середине XV в. московскими князьями для борьбы с Казанским ханством. Они получили права, сходные с правами русского служилого класса, «наделяемы были поместьями и вотчинами... на основаниях совершенно одинаковых с дворянами и детьми боярскими»(32), жаловались «бортными ухожеями» и «бобровыми гонами», владели перевозами, кабаками и т.д.(33).
Наделение татарской феодальной верхушки земельными и другими пожалованиями дало самодержавию возможность контролировать и манипулировать ею. Возвышая служилых татар над другими группами населения Казанского края, правительство решало двуединую задачу. Во-первых, создавало социальную прослойку, которая стала бы ее верным оплотом в хозяйственном и военном отношениях. Во-вторых, подготавливало условия для религиозной и этнической ассимиляции татарской знати. Если документы первых десятилетий после присоединения Казанского ханства указывают, что вероисповедание не играло существенной роли при определении земельных пожалований и других привилегий(34), то с течением времени ситуация меняется. Чем прочнее становилась связь татарского феодальнего класса с русским служилым сословием, чем больше он попадал в зависимость от государства, тем яснее проявлялось стремление последнего связать материальное и социальное положение служилых татар с их религиозной принадлежностью.
Кроме названных, существовала еще одна, глубоко завуалированная, цель привлечения служилых татар на службу. По свидетельству Р.Н.Степанова, «в XVI столетии не было ни одного военного похода московского правительства против ливонцев, литовцев, крымских татар, где бы не участвовали многочисленные татарские конные отряды»(35). Выставляемые в качестве заслонов, используемые в разведывательных операциях, они, безусловно, были обречены нести тяжелые потери. Таким образом, проводилась линия на скрытое физическое истребление мужского татарского населения.
После издания указа 1593 г. центральная власть долгое время не проявляла видимой религиозной активности в Среднем Поволжье. Этому препятствовала общая ситуация в России в конце XVI-начале XVII вв. Бурный период правления Ивана Грозного подорвал социально-экономическое положение страны, в первую очередь ее внутренних районов. Последующие десятилетия усугубили состояние дел до такой степени, что была поставлена под сомнение сама российская государственность. Неурожаи и вызванный ими многолетний голод, восстание под руководством Ивана Болотникова, «смута», «самозванцы», польская и шведская интервенция вызвали невиданный ранее кризис власти и общества, из которого Российское государство выходило долго и мучительно. Естественно, в этот период московским правящим кругам было не до нерусских народов, проживавших на окраинных территориях.
Указ 1615 г.: «... Которыми [землями] иные [татары] посяместо [завладели], у тех не отнимать; а вперед детей боярских поместных земель татарам не давать, а татарских земель детем боярским не давать. А у которых татар и у мордвы русских же людей поместные земли, а платят с них государевы оброки, и о том приговорили бояре: которые поселились, и на тех положить тягло; а которые на оброке, а владеют наездом, и те велено в поместья отдавать» // Законодательные акты Русского государства второй половины XVI- первой половины XVII века. Л., 1986. № 78. С. 85.
Между тем татары, особенно служилые, представлявшие значительную воинскую силу(36), были на виду на протяжении всего «смутного» времени(37). Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что Лжедмитрий II был убит в 1610 г. в Калуге не кем иным, как принявшим православие татарским князем Петром Урусовым(38). К этому же периоду относятся единственные в XVII в. примеры участия татар в принятии законодательных решений. Их представители поставили свои подписи под «приговором» Земского собора 30 июня 1611 г., определившего государственное устройство и политические порядки в стране в период иностранной интервенции, а также под решением собора 1613 г., избравшего на престол Михаила Романова(39).
Во время событий начала XVII в. татарские феодалы значительно пополнили свои земельные владения. Делалось это как за счет пожалований за службу от официальных властей, так и за счет самовольного захвата пустующих земель, принадлежавших ранее русским помещикам. Подобная практика, видимо, получила широкое распространение, поскольку в 1615 г. правительство было вынуждено специальным указом узаконить приобретения татарского служилого класса(40). Впрочем, точно так же получили правовое обоснование и земельные захваты русских помещиков(41). Приобрели законную силу даже земельные пожалования, дарованные «самозванцами». Делалось это в целях сохранения стабильности российского общества, консолидации господствующего класса страны.
Продолжение: https://irek-tattarich.livejournal.com/108171.html
И да, тоже без своих собственных комментариев к самому содержанию и этого параграграфа. Всё и без дполнительных комментариев и подчеркиваний текста очень интересно, важно, информативно. Спасибо автору книги.
§ 1. Вхождение в российское правовое пространство
Для исследователей, занимающихся изучением истории Среднего Поволжья, период после 1552 г. отмечен значительным увеличением числа русских письменных источников о регионе. В первую очередь за счет многочисленных актовых материалов. Их появление стало следствием вхождения Казанского ханства в состав Русского государства и распространения на бывшей его территории московской системы делопроизводства. До наших дней дошли сотни частноправовых документов (купчих, закладных, меновых и др. видов договоров на движимое и недвижимое имущество, деньги и несвободных людей), отражающих социально-экономические процессы, происходившие в крае в XVI -XVII вв. Меньше сохранилось публично-частных актов, представлявших собой различные формы соглашений верховной власти с отдельными лицами, группами лиц, монастырями и т.д. И уж совсем единичными образцами представлены законодательные акты - документы, которые устанавливают и формулируют правовые нормы, а не просто используют готовые, как другие виды актовых источников(1).
Поскольку именно законодательные акты определяли политику самодержавия в Среднем Поволжье, необходимо указать причины их малочисленности. Отчасти это результат многочисленных пожаров XVII-XIX вв., когда вместе со зданиями органов государственного управления гибла накопленная десятилетиями документация. Особенно тяжелыми были последствия пожара 1701 г., во время которого полностью сгорело здание Приказа Казанского дворца вместе с его уникальным архивом. По словам С.Б.Веселовского, с гибелью материалов этого Приказа, управлявшего в финансовом, судебном и военном отношениях всем Поволжьем, «мы лишились почти всех источников для истории этой важной, особенно в XVII веке, территории»(2). Частные акты тоже горели, ветшали, портились вследствие условий хранения, терялись, уничтожались за ненадобностью и т.д. Но, помимо государственных хранилищ, они откладывались в монастырских, церковных архивах и библиотеках, фамильных и частных собраниях, в других местах. Такая дисперсность хранения помогала избегать массовых единовременных потерь.
Кроме того, законодательные акты не могли быть многочисленными изначально - в силу своего происхождения и назначения. Как правило, документы частноправового характера фиксировали повторяющиеся, рядовые явления, и следуя определенным канонам делопроизводства зачастую отличались друг от друга лишь именами контрагентов, объектом сделки и характером взятых сторонами обязательств. Публично-частные акты, представленные в основном пожалованиями властей феодальным собственникам, также имели устоявшуюся стандартизированную форму и были довольно многочисленны. В отличие от них законодательные акты являлись результатом «штучного» производства, нередко с чертами уникальности принятого решения. Сам характер документов был таков, что их введение в действие приводило к изменению прежних или установлению новых правовых норм. Естественно, это случалось не часто.
Не следует забывать и о такой специфической черте законодательных источников, как их особая привязанность к исторической действительности. Количество актов, издаваемых законодательными органами, определялось текущими потребностями государства и общества в разные периоды. Как правило, по мере приближения к новому времени интенсивность законотворческой деятельности возрастала. По подсчетам Н.И.Павленко, в Полном собрании законов Российской империи в период с 1649 по 1799 гг. насчитывается 19709 указов, утвержденных докладов, регламентов и других видов законодательных документов. Из них на долю второй половины XVII в. приходится 1821 указ, т.е. в среднем 36 указов в год. Для сравнения, в первой половине следующего столетия в среднем ежегодно издавалось 160, а во второй половине XVIII в. - 198 указов(3).
Таким образом, малочисленность законодательных источников второй половины XVI-XVII вв. по истории Среднего Поволжья объясняется разного рода потерями, спецификой самих документов, а также невысокой «продуктивностью» работы законодательных органов. Особенно бедна подобными материалами вторая половина XVI столетия. Между тем именно в этот период в жизни народов края происходят значительные исторические перемены.
В 1550-е гг. в корне меняется политическая ситуация в регионе. Доминировавшие здесь татары теряют государственность и становятся на своих территориях подавляемым этносом. Русское правительство, до этого имевшее дело внутри государства со сравнительно небольшим количеством язычников, впервые в истории сталкивается с необходимостью выработки политики по отношению к мусульманским подданным. Возникает проблема включения их в общероссийское правовое поле. Чтобы понять, что это означало на практике, необходим небольшой экскурс в историю.
Каким было законодательство Русского государства в рассматриваемый период? Ответ на данный вопрос можно найти в трудах ученых, разрабатывавших проблемы истории русского права. Наиболее интересны в этом отношении работы конца XIX-начала XX вв. - перирда расцвета данной области знания в России. Дореволюционные исследователи в большинстве своем выделяли три этапа развития русского права: 1) «земский» (др. названия - «княжеский», «удельно-вечевой») - IX-XIII вв.; 2) «московский» - XIV-XVII вв.; 3) период империи, или «петербургский», - XVIII-XIX вв.(4). Эти периоды отличались друг от друга прежде всего по источникам права. М.Ф.Владимирский-Буданов, характеризуя особенности каждого, писал: «В первом господствует обычное право; во втором - обычай и закон в равной силе; в третьем господствует закон»(5).
Время завоевания Казанского ханства пришлось на «московский» период, отмеченный присутствием в нем двух источников права. Однако сосуществование это было своеобразным. «Формально, - указывал видный историк права А.Н.Филиппов, - закон, несомненно, господствует теперь над обычным народным правом; материально, т.е. по своему содержанию, он, однако, по большей части, лишь санкционирует в своих нормах то, что соответствует основным народным правовоззрениям, т.е. власть продолжает ту же работу возведения в закон народных юридических обычаев, которая началась в предыдущий период»(6).
Таким образом, несмотря на то, что в XVI в. установления верховной власти уже имели форму законов и даже были сведены воедино в Судебнике 1550 г., все правоотношения в Русском государстве по сути определялись нормами обычного права, характеризующегося следующими основными чертами:
Во-первых, для сообщения внешней обязательной силы ему придается религиозное значение, т.е. происхождение обязательных норм возводится к самому божеству (в данном случае - Иисусу Христу).
Во-вторых, обычное право обязательно несет в себе национальную окраску (считалось «прирожденным» известному племени или национальности, пример - «Русская правда»).
В-третьих, обычное право, как право, сохраняемое традицией, в высшей степени консервативно («Что старее, то правее» - говорит пословица)(7). Подобная религиозно-этническая ориентация законодательства Русского государства противоречила правовым традициям народов Среднего Поволжья, прежде всего татар. Издавна приняв ислам, они восприняли и мусульманское право (шариат). Последний представляет собой не только право. Шариат - это «путь праведной жизни мусульманина». Он включает в себя и правовые, и моральные, и религиозные нормы. Они одинаково обязательны для «правоверного» и поэтому, в принципе, правовые и неправовые правила поведения не должны обособляться. Шариат настолько пронизывал все сферы жизни общества, что Коран и сунна стали основными источниками законотворчества в мусульманском мире, а законоведы, извлекавшие необходимые правовые нормы из священных книг, были одновременно и теологами(8).
Конфликт двух правовых систем, проявившийся после 1552 г., был продолжением в новых исторических условиях более чем векового противостояния Москвы и Казани. Они являлись столицами государственных образований, мало отличавшихся друг от друга по своему хозяйственному укладу, социально-политическому устройству, уровню экономического и культурного развития(9). Однако указанному качественному равенству не соответствовали идеологические традиции. Казанское ханство представляло собой государство классического исламского типа(10), где мусульманское духовенство обладало значительной политической властью, а главный сейид, считавшийся потомком пророка Мухаммада, был вторым после хана лицом в стране(11).
Единство светского и духовного в полной мере было свойственно и Русскому государству. Государственной власти здесь приписывались религиозные функции, национальные интересы и интересы православия отождествлялись. Более того, с XV в. на Руси бытовали представления о Москве как о новом центре вселенского православия, как о «третьем Риме», призванном сменить «второй Рим», т.е. Константинополь, погрязший в ересях и потому подпавший под власть иноверцев. Со временем мысль о вселенском значении Москвы становится обоснованием имперских притязаний русских правителей(12). Объектом этих притязаний становятся татарские ханства - осколки Улуса Джучи, в первую очередь Казанское, как самое близкое и занимающее выгодное стратегическое положение. К мессианским идеям примешивалось и желание исторического реванша за более чем двухсотлетнее пребывание под властью золотоордынских ханов.
До определенного момента религиозный антагонизм между соседними государствами проявлялся в виде военных набегов, ущемления прав купцов-иноверцев, политических заявлений, подобных словам московского митрополита Даниила, провозгласившего в 1523 г., что «великий князь всю землю казанскую возьмет»(13), и т.д. На рубеже 1540-50-х гг. идеологическая борьба выливается в прямую агрессию со стороны Москвы. Наряду с реализацией стремления русских помещиков завладеть новыми плодородными землями («подрайской землицей») и желания купцов захватить торговый путь по Волге на Восток, военная победа над Казанью открывала простор для осуществления замыслов православного духовенства по обращению здешних «иноверцев» в «истинную» веру. Не случайно поход 1552 г. на Казань и завоевание города имели - во всяком случае, в изображении летописцев - форму крестового похода против ислама(14).
В таких условиях представляется логичным, что уже первые мероприятия властей на покоренной территории носили религиозную окраску, с очевидным ее антимусульманским оттенком. Спустя считанные месяцы после взятия Казани, 8 января 1553 г., в Москве состоялось крещение бывшего казанского хана Утямыш-Гирея, и в том же месяце другой бывший казанский хан Едигер (Ядыгар-Мухаммад) подал челобитную о крещении. Таким образом, создавались предпосылки для начала активной христианизации местного населения, поскольку в глазах последнего прежние «законные» властители ханства уже не могли служить знаменем борьбы за веру(15).
Следующим шагом русского правительства явилось основание в 1555 г. в Казани особой епархии во главе с архиепископом Гурием. Ее учреждение явилось одним из важнейших событий в цепи мероприятий, проводимых самодержавием по закреплению края за Русским государством и постепенному превращению Среднего Поволжья в часть «великой» России(16). Текст дошедшей до нас наказной памяти Гурию, данной ему в мае 1555 г. перед выездом из Москвы в Казань, дает представление о задачах, которые перед ним ставились, а также о характере его полномочий.
Задача крещения нерусского населения была главной целью его миссии. При этом особый акцент делался на обращение в православие татар. На характере документа, безусловно, сказалась общеполитическая ситуация в крае. Наказная память давалась в разгар так называемой «Казанской войны» 1552-1557 гг.(17). Поэтому, дабы не давать лишних поводов к возмущению, было велено воздержаться от насильственных методов проведения христианизации. Определялось крестить только тех татар, которые сами пожелают. Самых способных из них предписывалось обучать «христианскому закону», всячески оберегать и «привечать», вплоть до приглашения к архиепископскому столу. «А как новокрещены из под научения выдут, и архиепископу их звати к себе леты почасту, а пойти их у себя за столы квасы, а после стола посылати их пойти медом на загородный двор», - указывала память(18).
Среди нерусского населения намеренно распространялись иллюзии, что у архиепископа можно найти справедливость от произвола светских властей. Действительно, на это можно было рассчитывать. Но платой за такое «заступничество» было принятие крещения. Наказная память специально оговаривала, что в случае, если татарин в чем-либо провинился и «прибежал» к архиепископу, его следовало не выдавать воеводе, если он пожелает перейти в православие. По взаимной договоренности духовных и светских властей такие ситуации часто искусственно провоцировались. Светские власти путем различных ухищрений вынуждали провинившихся искать защиты у церкви. «Да держати архиепископу совет с наместником и воеводами: на которых татар будет у них опала невеликая, а похотят которых острастити казнию, а до казни не дойдут, и они 6 (воеводы) о тех сказывали архиепископу, и архиепископу тех от вины отпрашивати, хотя ему от них и челобитья не будет»(19) - такие наставления были даны Гурию в Москве.
Послание Митрополита Макария царю Ивану IV от 13 июля 1552 г.: «...с Божиею помощию и заступлением мужествене тебе, царю, царьски и добре стояти со всем христолюбивым воинством против супостат твоих, безбожных казанских татар, твоих изменников и отступников, иже всегда неповин-не проливающих кровь христианскую и оскверняющих и разоряющих святыя церкви... наипаче же подвизатися вам за свою святую и чистую нашу и пречестнейшую веру христианскую греческого закона, иже во всей поднебесной, якоже солнце сияше православие во области и державе вашего царьского отечества и дедства и прадедства великого твоего царьского благородия и господства...» // Акты исторические. СПб., 1841. - Т. 1. - № 160. - С. 291.
Содержание наказной памяти 1555 г. свидетельствует, что уже в первые годы утверждения самодержавия в Среднем Поволжье сложилась практика, согласно которой принятие крещения становится условием прощения или смягчения наказания для совершивших преступления мусульман и язычников. Забегая вперед, отметим, что этот прием давления на нерусских подданных оставался в арсенале царского правительства и в последующие столетия. Состав преступлений, за которые можно было рассчитывать на снисхождение, в разные годы менялся. Полномочия, данные архиепископу Гурию, были столь велики, что позволяли ему «отпрашивать» у наместника даже приговоренных к смертной казни. Кроме своих обязанностей духовного пастыря над «воеводами, детьми боярскими, новокрещенами», он имел право вмешиваться в дела местного управления. Наказная память предусматривала на этот счет следующее: «о которых делах царя и великого князя о думных учнут советовать наместник и воеводы, и архиепископу о тех делах с ними советовати и мысль своя во всякие дела им давати, окромя одних убийственных дел»(20). Как мы видим, роль православной церкви в Казанском крае не ограничивалась сферой духовных дел. Не случайно А.Д.Градовский отмечал, говоря о ее положении в системе государственного управления на местах, что там «центры духовного управления имеют... такое же, если не большее, значение, чем административные центры»(21).
Установления, содержащиеся в памяти архиепископу Гурию, дают представление о политике самодержавия в первые годы после падения Казанского ханства. Отстоящая на четыре десятилетия от этого документа грамота царя Федора Ивановича казанским воеводам И.М.Воротынскому и А.И.Вяземскому, датированная 18 июля 593 г.(22), уже позволяет подвести некоторые итоги миссионерской деятельности в регионе во второй половине XVI столетия. Главным из них стало образование в Казанском крае особой прослойки из числа нерусского населения, называемой в официальных документах «новокрещенами». Вместе с тем следует отметить, что подавляющая часть новокрещеных, приняв обряд крещения, не восприняла христианство как образ жизни. Реальную ситуацию в этой сфере рисует содержание челобитной казанского митрополита Гермогена царю Федору Ивановичу, являющейся составной частью грамоты.
В своем послании Гермоген с негодованием пишет о том, что «новокрещены... к церквам божиим не приходят, и крестов на себе не носят, и в домах своих божиих образов и крестов не держат, и попов в домы свои не призывают и отцов духовных не имеют, и к роженицам попов... не зовут... и детей своих не крестят... и умерших к церкви хоронити не носят, кладутся по старым своим татарским кладбищам; а женихи к невестам по татарскому обычаю приходят, а венчався у церкви и снова венчаются в своих домах попы татарскими; а во все посты, и в середы и в пятницы скором едят... да и многие де скверные татарские обычаи новокрещены держат безстыдно, а крестьянской веры не держат и не навыкают»(23).
Особое беспокойство казанского митрополита вызывало то, что на исходе XVI столетия ислам начал отвоевывать утраченные было позиции. Нагляднее всего это выражалось в возобновлении строительства мечетей, в том числе в самой Казани. «Да прежде сего, - говорится в тексте грамоты, - от казанского взятья в сорок лет, не бывали в Татарской слободе мечети, а ныне де учали мечети ставити близко посаду, всего как из лука стрелить»(24). Делалось это, по мнению Гермогена, при прямом попустительстве казанских воевод. Их он обвинял в забвении указов Ивана Грозного и самого Федора Ивановича, запрещавших подобное строительство(25). В челобитной нет ссылок на какие-либо конкретные законодательные акты. Однако то, что подобные запреты имели место, не вызывает сомнения. Даже если, как явствует из содержания наказной памяти 1555 г., христианизация в идеале должна была проводиться на добровольной основе, вряд ли самодержавие и церковь могли позволить свободное развитие враждебной им идеологии. Мечети же, как центры духовной оппозиции, имеющие материальное воплощение, были наиболее уязвимы для преследований властей.
Интересна распорядительная часть грамоты. Не столько часто цитируемым в литературе приказом воеводам - «и вы б мечети татарские все велели посметати, вперед татарам мечети однолично ставити не велели... »(26), сколько содержащимися здесь же распоряжениями относительно новокрещеных. Казанским воеводам предписывалось - «в Казанском уезде и в пригородах переписать всех новокрещен с женами и детьми и с людьми», перевести их всех в Казань и велеть строить себе «дворы» в специально отведенной для их жительства слободе «меж русских людей, а татар бы близко не было»(27). Переселение происходило с применением насилия. Не желающих покидать насиженные места «велели давать на поруки, а иных и в тюрьму сажали, и дворы им в слободе однолично всем ставити велели»(28). Особое внимание обращалось на соблюдение новокрещеными христианской обрядности. Неисполнение обрядов и поучений «духовных отцов» оборачивалось репрессиями со стороны светских властей, которым предписывалось таких «смиряти, в тюрьму сажати, и бити, и в железа и в чепи сажати»(29).
Подобные меры в отношении новообретенных «братьев по вере» свидетельствуют о неэффективности попыток распространения православия в Казанском крае. Ислам продолжал жить и использовал малейшую возможность для восстановления утраченных позиций. Обратившиеся в христианство татары не выполняли его обрядов. Да и численность их, надо полагать, была незначительна, если новокрещеных со всего Казанского уезда и других мест предполагалось поселить в одной слободе, под бдительным оком светских и духовных властей. Таким образом, есть основания утверждать, что к концу XVI столетия основной заботой правительства и церкви в Среднем Поволжье было не дальнейшее распространение христианства, а стремление удержать в православной вере ранее крещеных представителей нерусских народов.
Анализ приведенных документов указывает также на неравномерность развития христианизации. Методы и средства ее проведения менялись в зависимости от особенностей исторической эпохи и социальной среды, которой прививалось православие(30). Пик антимусульманской активности в крае совпал с первыми годами русской колонизации, когда повсеместно разрушались мечети, разгонялись муллы. Добившись в этом ощутимых результатов, самодержавие сочло возможным с 1555 г. перейти к более взвешенным и организованным формам миссионерской деятельности. Однако как только ислам начал поднимать голову, сразу последовало указание «все мечети посметати». Подобная «цикличность», чередование периодов жесткого давления на ислам с периодами относительно толерантной политики, была характерна для государственно-исламских отношений и в XVII-XVIII вв.
Не вызывает сомнения тот факт, что успех миссионерской деятельности во многом определялся личными качествами и энергией стоящих во главе ее людей, а также характером взаимодействия духовных властей со светской администрацией. Уже во второй половине XVI в. установилась прямая зависимость между результатами христианизации и степенью участия в этом процессе государства. Увеличение количества крещеных в те или иные периоды практически всегда являлось следствием прямой поддержки со стороны светской администрации. И, наоборот, без государственной поддержки результаты миссионерской деятельности, как правило, оказывались плачевными. Не случайно Гермоген обвинял воевод И.М.Воротынского и А.И.Вяземского в «недосмотре» со строительством мечетей.
Насаждение православия «сверху» было лишь частью работы по ослаблению позиций ислама в крае. Причем частью видимой. Были и другие пути достижения цели, более завуалированные и рассчитанные на более отдаленные по времени результаты. Так уже в 1550-х гг. начался процесс переселения на вновь завоеванные территории русских служилых и других «охочих» людей, поощрялась крестьянская колонизация в Среднее Поволжье из густо населенных районов внутренней России. Это, с одной стороны, укрепляло позиции местной русской администрации. С другой - способствовало реализации планов правительства, предполагавших постепенную ассимиляцию покоренных народов, растворение их в массе пришлого русского населения. Недаром в грамоте 1593 г. воеводам предписывалось следить, чтобы «сами б новокрещены женились и детей своих женили у русских людей и меж собой на крещеных, и дочери свои давали за русских же людей и за новокрещенов»(31).
Кроме того, правительство принимало меры к привлечению на царскую службу высших и средних слоев татарской феодальной знати. Именно эта часть татарского общества являлась носителем традиций государственности и, соответственно, являлась потенциально опасной для Москвы. Наиболее активные и деятельные ее представители были уничтожены в ходе походов Ивана Грозного и «Казанской войны» 1552-1557 гг. Остальные постепенно пополнили ряды так называемых «служилых татар» - особой категории нерусского населения, созданной в середине XV в. московскими князьями для борьбы с Казанским ханством. Они получили права, сходные с правами русского служилого класса, «наделяемы были поместьями и вотчинами... на основаниях совершенно одинаковых с дворянами и детьми боярскими»(32), жаловались «бортными ухожеями» и «бобровыми гонами», владели перевозами, кабаками и т.д.(33).
Наделение татарской феодальной верхушки земельными и другими пожалованиями дало самодержавию возможность контролировать и манипулировать ею. Возвышая служилых татар над другими группами населения Казанского края, правительство решало двуединую задачу. Во-первых, создавало социальную прослойку, которая стала бы ее верным оплотом в хозяйственном и военном отношениях. Во-вторых, подготавливало условия для религиозной и этнической ассимиляции татарской знати. Если документы первых десятилетий после присоединения Казанского ханства указывают, что вероисповедание не играло существенной роли при определении земельных пожалований и других привилегий(34), то с течением времени ситуация меняется. Чем прочнее становилась связь татарского феодальнего класса с русским служилым сословием, чем больше он попадал в зависимость от государства, тем яснее проявлялось стремление последнего связать материальное и социальное положение служилых татар с их религиозной принадлежностью.
Кроме названных, существовала еще одна, глубоко завуалированная, цель привлечения служилых татар на службу. По свидетельству Р.Н.Степанова, «в XVI столетии не было ни одного военного похода московского правительства против ливонцев, литовцев, крымских татар, где бы не участвовали многочисленные татарские конные отряды»(35). Выставляемые в качестве заслонов, используемые в разведывательных операциях, они, безусловно, были обречены нести тяжелые потери. Таким образом, проводилась линия на скрытое физическое истребление мужского татарского населения.
После издания указа 1593 г. центральная власть долгое время не проявляла видимой религиозной активности в Среднем Поволжье. Этому препятствовала общая ситуация в России в конце XVI-начале XVII вв. Бурный период правления Ивана Грозного подорвал социально-экономическое положение страны, в первую очередь ее внутренних районов. Последующие десятилетия усугубили состояние дел до такой степени, что была поставлена под сомнение сама российская государственность. Неурожаи и вызванный ими многолетний голод, восстание под руководством Ивана Болотникова, «смута», «самозванцы», польская и шведская интервенция вызвали невиданный ранее кризис власти и общества, из которого Российское государство выходило долго и мучительно. Естественно, в этот период московским правящим кругам было не до нерусских народов, проживавших на окраинных территориях.
Указ 1615 г.: «... Которыми [землями] иные [татары] посяместо [завладели], у тех не отнимать; а вперед детей боярских поместных земель татарам не давать, а татарских земель детем боярским не давать. А у которых татар и у мордвы русских же людей поместные земли, а платят с них государевы оброки, и о том приговорили бояре: которые поселились, и на тех положить тягло; а которые на оброке, а владеют наездом, и те велено в поместья отдавать» // Законодательные акты Русского государства второй половины XVI- первой половины XVII века. Л., 1986. № 78. С. 85.
Между тем татары, особенно служилые, представлявшие значительную воинскую силу(36), были на виду на протяжении всего «смутного» времени(37). Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что Лжедмитрий II был убит в 1610 г. в Калуге не кем иным, как принявшим православие татарским князем Петром Урусовым(38). К этому же периоду относятся единственные в XVII в. примеры участия татар в принятии законодательных решений. Их представители поставили свои подписи под «приговором» Земского собора 30 июня 1611 г., определившего государственное устройство и политические порядки в стране в период иностранной интервенции, а также под решением собора 1613 г., избравшего на престол Михаила Романова(39).
Во время событий начала XVII в. татарские феодалы значительно пополнили свои земельные владения. Делалось это как за счет пожалований за службу от официальных властей, так и за счет самовольного захвата пустующих земель, принадлежавших ранее русским помещикам. Подобная практика, видимо, получила широкое распространение, поскольку в 1615 г. правительство было вынуждено специальным указом узаконить приобретения татарского служилого класса(40). Впрочем, точно так же получили правовое обоснование и земельные захваты русских помещиков(41). Приобрели законную силу даже земельные пожалования, дарованные «самозванцами». Делалось это в целях сохранения стабильности российского общества, консолидации господствующего класса страны.
Продолжение: https://irek-tattarich.livejournal.com/108171.html