Край
Откатал сегодня от Анино, что на южных рубежах столицы, до дому до хаты. Самый край огромного города - дальше уже МКАД, до которого рукой подать, Бутово и область. Когда намеренно уезжаешь за эти пределы куда-нибудь далеко, то воспринимается это вполне нормально, но собираясь остаться внутри и подходя к некоей границе, разделяющей в данный момент "своё" и "чужое", возникает ощущение, что стоишь чуть ли не на краю известного мира... Странное чувство в такой обстановке, но от него по началу сложно избавиться.
Доехал я туда на электричке через пол-Москвы, вышел, сел на свою новую седушку (ииии!!!=D Жопе понравилось!), и рванул вперед. Через дворы, через спальные районы, где к вечеру уже изредка встречающийся на улице люд расходится по домам с посиделок на детских площадках и школьных дворах, с лавочек у подъездов отползают пенсионеры, среди верхушек разросшихся деревьев торчат крыши старых пятиэтажек и новостроек. Всё это проносится мимо под свист воздуха в ушах и скрип педалей, а впереди ждут еще 13 километров асфальта Варшавки, где единственными спутниками будут только машины всех цветов и размеров: грузовики, автобусы, легковушки и, временами, мацациклы со скутерами, будь они неладны! Осталось включить плеер и под хриплый голос Кинчева ловить встречный ветер.
Так пронеслись полтора часа, за которые я вдоволь насмотрелся на черное полотно шоссе, на регулярно обгонявшую меня и заботливо обдававшую при этом струей ледяных брызг поливалку, на светофоры и все прочие прелести нашей главной беды.
В итоге незаметно для себя я оказался на улице, об истории которой можно писать отдельный и довольно мрачный рассказ - на Большой Ордынке. Напоследок решил-таки свернуть и проехаться мимо Третьяковской галереи и по Болотке.
Привыкший за время поездки видеть рядом в лучшем случае таких же велосипедистов, как и я сам, был сильно удивлен публикой, собравшейся на этом отрезке пути. В поле зрения и слуха регулярно попадали личности пубертатного возраста и немного старше, относящие себя к самым разнообразным субкультурам и просто раздолбаям. Парни лет 18 с одинаковыми интонациями и выражениями, как будто у разработчиков не хватило фантазии и они клонировали одну модель много-много раз, ожесточенно втирали что-то своим собеседникам(-цам) про фильмы, которые они посмотрели и считают, что на 35-й минуте режиссер допустил грубейшую ошибку, так как главгерой носит не синие трусы, с бирюзовые с оттенком лазури, про музыку, видео с ютуба и т.д. и т.п. (вспомнил в этом себя). Кучи гламурных (и не очень) молодых людей и дам шатались в явном подпитии от одной пивнушки к другой. Пары чинно прогуливались, взявшись за руки: он - преуспевший молодой бизнесмен, которому море по колено, она - красивая и неприступная, с хрустящей корочкой и черными окантованными глазищами.
На самой Болотной площади, как и всегда после наступления темноты, тусовались отдельные группы лиц, крутившие на палках или цепях пропитанные керосином и полыхающие огнем шары. Они пили пиво, коктейли, миксы, шейки и прочую вкусную и пахучую дрянь. Отдельные фигуры носились с зеркалками Кенон и Никон. либо с мыльницами, которыми вообще лучше рыбу глушить, и фоткали всё что оказывалось под прицелом объектива.
Хотя мне не раз и даже не два приходилось бывать здесь ранее, весь этот контингент настолько резко и невыгодно для себя контрастировал с тем, что встречался мне на дороге, что у меня возникло жгучее желание как можно скорее вернуться на трассу, которая вдруг показалась такой родной и близкой, словно всю жизнь я только по ней и ездил.
И всё-таки какого-то отвращения или неприязни не появилось. Захотелось почаще вот так вот куда-нибудь уезжать, убегать прочь из города, где-то запылившегося, зажравшегося, занятого своей жизнью, не знающего и не видящего мира вокруг себя, чтобы потом вновь и вновь возвращаться в него. В эту проклятую Москву, в ненавистные подземелья метро, в высоту (до самых небес) башен из стекла и бетона, в узлы улиц и дворов, в вонь и темноту подъездов и чердаков... Ведь настоящая Москва не та, что по вечерам на Болотной или Красной, не та, что в холлах ГУМа и ЦУМа... Настоящая она в темных неосвещенных переулках, в оранжевых фонарях над узкими улицами, которые ещё помнят стук карет, в мутных окнах деревянных домов, которых так мало осталось уже в сердце столицы, и о которых знают совсем немногие.
Есть такой деревянный домик, одноэтажный, обветшавший, с покатой шиферной крышей и старым слуховым окном, с небольшим садом, давно заросшим бурьяном. Стоит он напротив старой мастерской музыкальных инструментов, выглядящей не многим лучше его, в переулке, куда не всякий отважится заглянуть в сумерки. Он даже отмечен на Викимапии. И дом этот, каких тысячи в русской глубинке, окнами своими выходит на реку, одетую в серый гранит, а на другом берегу реки высится красная кирпичная стена. И жил в этом доме человек, которому бы хоромы полагались, а имел профессор Бауманского университета лишь деревянные доски, покрытые облупившейся и потемневшей от времени зеленой краской.
Доехал я туда на электричке через пол-Москвы, вышел, сел на свою новую седушку (ииии!!!=D Жопе понравилось!), и рванул вперед. Через дворы, через спальные районы, где к вечеру уже изредка встречающийся на улице люд расходится по домам с посиделок на детских площадках и школьных дворах, с лавочек у подъездов отползают пенсионеры, среди верхушек разросшихся деревьев торчат крыши старых пятиэтажек и новостроек. Всё это проносится мимо под свист воздуха в ушах и скрип педалей, а впереди ждут еще 13 километров асфальта Варшавки, где единственными спутниками будут только машины всех цветов и размеров: грузовики, автобусы, легковушки и, временами, мацациклы со скутерами, будь они неладны! Осталось включить плеер и под хриплый голос Кинчева ловить встречный ветер.
Так пронеслись полтора часа, за которые я вдоволь насмотрелся на черное полотно шоссе, на регулярно обгонявшую меня и заботливо обдававшую при этом струей ледяных брызг поливалку, на светофоры и все прочие прелести нашей главной беды.
В итоге незаметно для себя я оказался на улице, об истории которой можно писать отдельный и довольно мрачный рассказ - на Большой Ордынке. Напоследок решил-таки свернуть и проехаться мимо Третьяковской галереи и по Болотке.
Привыкший за время поездки видеть рядом в лучшем случае таких же велосипедистов, как и я сам, был сильно удивлен публикой, собравшейся на этом отрезке пути. В поле зрения и слуха регулярно попадали личности пубертатного возраста и немного старше, относящие себя к самым разнообразным субкультурам и просто раздолбаям. Парни лет 18 с одинаковыми интонациями и выражениями, как будто у разработчиков не хватило фантазии и они клонировали одну модель много-много раз, ожесточенно втирали что-то своим собеседникам(-цам) про фильмы, которые они посмотрели и считают, что на 35-й минуте режиссер допустил грубейшую ошибку, так как главгерой носит не синие трусы, с бирюзовые с оттенком лазури, про музыку, видео с ютуба и т.д. и т.п. (вспомнил в этом себя). Кучи гламурных (и не очень) молодых людей и дам шатались в явном подпитии от одной пивнушки к другой. Пары чинно прогуливались, взявшись за руки: он - преуспевший молодой бизнесмен, которому море по колено, она - красивая и неприступная, с хрустящей корочкой и черными окантованными глазищами.
На самой Болотной площади, как и всегда после наступления темноты, тусовались отдельные группы лиц, крутившие на палках или цепях пропитанные керосином и полыхающие огнем шары. Они пили пиво, коктейли, миксы, шейки и прочую вкусную и пахучую дрянь. Отдельные фигуры носились с зеркалками Кенон и Никон. либо с мыльницами, которыми вообще лучше рыбу глушить, и фоткали всё что оказывалось под прицелом объектива.
Хотя мне не раз и даже не два приходилось бывать здесь ранее, весь этот контингент настолько резко и невыгодно для себя контрастировал с тем, что встречался мне на дороге, что у меня возникло жгучее желание как можно скорее вернуться на трассу, которая вдруг показалась такой родной и близкой, словно всю жизнь я только по ней и ездил.
И всё-таки какого-то отвращения или неприязни не появилось. Захотелось почаще вот так вот куда-нибудь уезжать, убегать прочь из города, где-то запылившегося, зажравшегося, занятого своей жизнью, не знающего и не видящего мира вокруг себя, чтобы потом вновь и вновь возвращаться в него. В эту проклятую Москву, в ненавистные подземелья метро, в высоту (до самых небес) башен из стекла и бетона, в узлы улиц и дворов, в вонь и темноту подъездов и чердаков... Ведь настоящая Москва не та, что по вечерам на Болотной или Красной, не та, что в холлах ГУМа и ЦУМа... Настоящая она в темных неосвещенных переулках, в оранжевых фонарях над узкими улицами, которые ещё помнят стук карет, в мутных окнах деревянных домов, которых так мало осталось уже в сердце столицы, и о которых знают совсем немногие.
Есть такой деревянный домик, одноэтажный, обветшавший, с покатой шиферной крышей и старым слуховым окном, с небольшим садом, давно заросшим бурьяном. Стоит он напротив старой мастерской музыкальных инструментов, выглядящей не многим лучше его, в переулке, куда не всякий отважится заглянуть в сумерки. Он даже отмечен на Викимапии. И дом этот, каких тысячи в русской глубинке, окнами своими выходит на реку, одетую в серый гранит, а на другом берегу реки высится красная кирпичная стена. И жил в этом доме человек, которому бы хоромы полагались, а имел профессор Бауманского университета лишь деревянные доски, покрытые облупившейся и потемневшей от времени зеленой краской.