Цыганка
Бабушка стояла в очереди за молоком у желтой бочки, а Соню поставила у машины за хлебом. И хлеб, и молоко привозили в их дачный поселок Васкелово с утра. Дачников было много, приходилось постоять, чтобы Сонечке, как объясняла бабушка, сварить молочной кашки на завтрак, и в обед суп кушать с хлебушком.
Соня с опаской смотрела на черную собаку, развалившуюся по деревом, она любила кошек, а собак боялась. Собака загавкала, Соня вздрогнула. Очередь сжалась и стала тесниться к борту машины. «Цыгане!» - услышала девочка. Она осталась на месте и смотрела, широко открыв глаза, на чудесную, яркую толпу.
Цыганки были такие красивые. Как принцессы - длинные юбки, платки в цветочек, косы, бусы. Крупные серьги, золотые кольца. И зубы, даже зубы, заметила Соня, были золотыми.
Так в пять лет Соня влюбилась в цыган.
С тех пор она не позволяла стричь ей волосы, и просила маму покупать ей длинные платья.
В школе над ней посмеивались, но Соне было все равно. Однажды, когда Соня училась во втором классе, мама постригла ее, и это была трагедия, Соня чувствовала полный упадок сил, ей даже в зеркало смотреть не хотелось. Только когда волосы выросли настолько, что можно было завязать бант, Соня почувствовала себя лучше. С тех пор она всегда носила длинные волосы. Сейчас, когда в ее сухих, тонких волосах уже серебрилась седина, Соня красила их в жгучий черный цвет специальной индийской краской. Индия тоже привлекала ее как родина цыган.
После школы Соня поступила на филфак, на русское отделение, где когда-то училась мама, цыган она теперь изучала, как филолог.
Соня ни с кем не встречалась, знакомые молодые люди казались ей скучными, она мечтала о льве, о князе, о мужчине, свободной воли, которого не сковали убогие вериги вещного мира - карьера или деньги. О цыгане... И такой нашелся в старом некрашеном доме на окраины Вырицы. Ее князь не был скован скучными социальными рамками, нигде не работал, так повелось веками, и Соня это понимала. Она приняла его, как принято у цыган - не размышляя, как с принимают солнце, ветер, волю и счастье. Они поженились и стали жить в большой Сониной квартире. Родилась Маша, жить было трудно, денег не хватало, ворчала Сонина мать, расстраивалась Соня. Рутина, мещанские ценности разрушали ее цыганское счастье... Михаил вернулся домой, Соня осталась одна. Она не роптала, знала, что цыгана не удержать силком, за это и любила этот прекрасный, свободный народ. Не сложилось ее цыганское счастье, разрушен цыганский уклад, не жить ей среди смуглых, черноволосых, свободных духом людей, не ходить, звеня монистами, подобрав подол пестрой юбки с утра за водой, тяжелые золотые и серебряные браслеты не упадут с тонкой руки... Не встречать ей по вечерней заре яркоглазого суженого в косоворотке, черном кафтане с золотой вышивкой, не сидеть у костра, кутаясь в шаль, слушая гортанный древний язык...
Для Сони цыгане были частью русской культуры. Лучшей и вдохновляющей частью. С каким уважением писали о них русские аристократы. Феликсу Юсупову было доступно лучшее из мира театра, оперы, балета... А он выбрал цыган, и сам прославился как исполнитель цыганских романсов. «У цыганок была легкая походка и кошачья грация. Многие - красавицы, но суровы: ухажеров признавали только обещавших жениться. Жили цыгане патриархальной жизнью, блюли обычаи. И ходили к ним не за приключениями, а за пеньем».
Вот за это и полюбила Соня цыган - за красочность нарядов, достоинство и верность к традициям предков. Соню влекла идея цыганского уклада - женщина в доме, она сильна духом, но добровольно подчинена мужчине. Она может творить, никто не запрещает... Но только не нарушая вековых традиций.
...Вечер был суматошный к маме пришла ее дачная приятельница Роза Семеновна. Она принесла букет физалиса и банку желе из красной смородины - плоды проведенного на даче лета. Пили чай и рассматривали фотоальбом в изумрудном плюшевом переплете. «Это бабушка. Перед революцией бабушка была замужем за МИНИСТРОМ железнодорожного транспорта, - рассказывала мама Розе Семеновне. - документы были, но пропали». Мама считала, что Роза Семеновна плохо слышит, поэтому говорила громко, особенно выделяя голосом некоторые слова.
- Мама, не так, это был министр путей сообщения, - поправила Соня.
Мама увлекалась историей.
Соне хотелось к себе в комнату, сесть за компьютер. Новый замысел был в ее голове. История о мертвом женихе, который приходит за своей невестой. Такой известный романтический сюжет. Но тут дело происходит в цыганском таборе. Жених тонкий и гибкий, а у невесты глаза, как звезды. И мало того, сам табор тоже не совсем настоящий, тоже призраки, как оказывается. А рассказ идет от имени студента-этнографа. Соня предчувствовала кибитки, сырую траву, догорающий костер, сырой туман... Писательство представлялось Соне ее высоким жребием. И как горько и несправедливо, что ей оставалось на него так мало времени...
Хлопнула дверь. Это вернулась Маша. В руках у нее был мешок.
Что там у тебя, Ляля? - строго спросила Соня. Она считала строгость непременным признаком воспитания.
Ремень, - нехотя призналась девочка.
Ага, значит, Маша, опять ничего не ела в школе и на сэкономленные деньги купила очередную дрянь.
Покажи! - приказала Соня.
- Ну мам!
Маша бросила мешок на пол ушла в комнату. Соня подняла мешок, в нем был ремень с надписью «Fuck». Несносная девчонка! И что за манера ходить в джинсах, ведь брюки лишают женской энергии. Живи Маша в таборе, она никогда бы о брюках и не подумала. Когда уже пройдет этот ужасный возраст! Ведь учительница обещала им на родительском собрании, что в 9 классе дети станут взрослыми и с ними будет намного легче. Не сбылось...
Ляля! Ты зачем такое купила? - закричала Соня. - Тебя ведь изнасилуют в таком ремне! Запрещаю тебе его надевать, слышишь?
Маша не слышала, она лежала на неубранной кровати в наушниках. Ей хотелось есть, она ждала, чтобы мать ушла из кухни.
Соня колдовала на кухне, она решила испечь пирог - ведь в доме гости. Раскатала магазинное дрожжевое тесто и густо покрошила на него соленые огурцы, добавила сосиску и немного сыра. Поставила в духовку. Чем не пицца? К готовке у Сони было двойственное отношение. Как настоящая женщина, она должна уметь готовить, в этом проявляется ее женское начало. Но, с другой стороны, это обыкновенное женское ремесло отрывает ее от творчества, от того, что дает возможность реализации ее высшего женского Я. Как уравновесить эти стороны женственности, было не очень понятно. И Соня нашла компромисс - она готовила из полуфабрикатов, но прикладывала массу фантазии.
Закончив приготовление, она понесла в гостиную фарфоровые чашки, вытирая их старым пожелтевшим полотенцем - в их доме знают, как принимать гостей. Взгляд ее упал на стоящую на секретере Машенькину фотографию. До чего хорошенькая была дочка в детстве! Смуглая, белозубая, она так умильно складывала широкий ротик в улыбку, что окружающим невольно хотелось улыбнуться в ответ. Сонина подруга обратила внимание, что она вылитая Сарра Толстая. Легендарная личность Толстой-американец - картежник Долохов из «Войны и мира». Граф, аристократ, а женился на цыганке. Всю жизнь играл со смертью, женился по любви, по страсти, отверг сословные предрассудки. Его дочь Сарра была поэтессой. Сходство показалось Соне настолько разительным, что она некоторое время опасалась, как бы Машенька не повторила ее судьбу - большой литературный талант и раннюю смерть. «Не для земли она назначена была». Соня даже как-то нашла у Маши стихи про одноклассников. Они были написаны матом. Соня с мамой долго разбирали Машин почерк и удивлялись ее смелости.
Соня считала Машу очень талантливой - смешение кровей обычно дает поразительный результат. Ее ведь брали и в танцевальный кружок и на пианино. Правда, Машенька немного походила и перестала, и Соня не препятствовала, у детей нагрузка в школе большая, ничего не успевают. Она знала наверняка, что Маша, в один прекрасный день ярко и сильно проявит себя. Главное - не мешать, не сковывать ребенка различными институциями, достаточно средней школы. Вот вырастет, сама поймет, где притаился ее жребий.
Маша росла скрытной, лживой и неопрятной. Соня считала эти качества результатом обучения дочки в средней школе. Она со вздохом думала о том, как разумно устроено воспитание детей у цыган - никаких школ, семья - вот лучшая школа. Дети растут в любви и уважении к старшим. Не то, что Маша. Пользуется, что бабушка плохо слышит и называет ее то «старая дура», то еще почище. Соня своими ушами слышала. То ли дело у цыган - в большой семье, близко к природе, в строгом понимании женской роли... Вот, что сформировало бы ее личность и ее естество, сделало бы ее доброй и послушной девочкой.
Ну почему они не живут в каком-нибудь отсталом государстве! Там на всю страну несколько школ, которые посещает аристократия, а большая часть населения раз и навсегда избавлена от любых контактов с государственной системой образования! И это правильно, потому что именно в школе вскрываются многие отклонения, которые бывают совершенно незаметны в быту: сколько детей из нормальных, благополучных семей, оказываясь в школе, пополняют затем ряды трудных и неуправляемых подростков и несчастных, подавленных системой взрослых. Кому нужно школьное образование, низведение детей до уровня попугаев, умеющих запоминать фразы и их воспроизводить по указке? Когда человек пишет с ошибками, его презирают, а разве только в грамотности проявляется ум? И разве душевные качества не важнее школьных знаний?
Соню огорчало, но не удивляло дочкино равнодушие. Кошечка, Клотильда, жила с ними 14 лет, Машина ровесница, ласковая, тихая, а уж умница - не рассказать. Умерла кошечка, плакали Соня с бабушкой, а Маша только плечом дернула - чего плакать, она ведь старая была. Что ж, вырванная из естественных условий, насильно укорененная в чуждый социум, неудивительно, что девочка растет совсем бесчувственная - это защитная реакций организма на фальшивые порядки.
...Маша лежала на кровати и думала, что она опять прогуляла школу, и как бы мать не узнала. Ну, а узнает - что она сделает? Поорет и пойдет опять за компьютер. Дура! Маша ненавидела их квартиру - засаленные обои, старую мебель. Антиквариат! Да кому нужно это старье! Расшатанные гнутые стулья, шкаф с оторванной дверцей, даже холодильник не работает! Маша подумала о том времени, когда она закончит, наконец, дурацкую школу и будет делать, что хочет. Можно будет пойти работать, покупать нормальные вещи. Сколько раз она просила купить ей ноутбук!
Маша встала и взяла расческу. Черные волосы были сальными и легко разделялись на пробор. Маша накрасила ресницы стала пудриться. Кожа у нее была смуглая, а пудра светлая, дешевая, ложилась неровно, но Маше нравилось. В 9 они с Алиной будут сидеть на площадке. Может, Паша подойдет. Паша был Алинин сосед, он уже учился в колледже. Алина говорила, что через него можно покупать разные таблетки. Вчера Алина вытряхнула из синих капсул белый порошок и показывала Маше, скрутив в трубочку сторублевую бумажку, как надо нюхать. Прикольно, как кокаин. Потом Алину пошатывало, а сопли у нее были синими. Маше тоже хотелось попробовать, но Алина сказала, что они дорогие. Алине хорошо, у нее отец охранником работает, когда напивается, Алина у него денег просит и он дает... Курить Маша пробовала, но ее пока тошнило. «Привыкнешь!» - сказала Алина. Она уже курит и не только табак.
Маша, до десяти! - крикнула Соня.
- Ага. - Маша шмыгнула носом. Как же, до десяти, в десять они только тусоваться начинают.
Начала собираться домой Роза Семеновна. Возилась, шаркала в прихожей. Ушла. Соня убрала грязную посуду в раковину, пошла в свою комнату и села за компьютер. Наконец принесена последняя жертва, ничего не отвлечет от творчества.
Соня отодвинула занавеску и посмотрела в окно, вечер был ясный, звездное небо и полная луна. Табор-призрак уже скоро развернет свои шатры, обретая плоть до раннего рассвета.
«Вот уже третью неделю странствовал я по Седмиградскому краю, больше известному как Трансильвания, томимый помыслом написания книги о князе Владе Цепеше. Вечерело, солнце готовилось скрыться за вершинами Келиманских гор» - начало было банальным, что ж таковы законы жанра, не может она не упомянуть Дракулу в новелле о Трансильвании...
Маша, Паша и Алина сидели на скамейке на детской площадке, им было весело. «Дунем?» Паша прожег сигаретой пластиковую бутылку, закурил папиросу и выдохнув в бутылку дым, передал Маше: «Тяни в себя!» Маша сделала глубокий вдох, дым был едкий, царапал горло, она закашлялась.
Соня открыла форточку, оттуда потянуло сладковатым запахом - смесью табака и степных душистых трав, перенося Соню к цыганским кострам в предгорьях Закарпатья. Все сегодня благоприятствовало творчеству.
«Не было в таборе никого красивее Лачи - тонкой, грациозной, под стать ей нашелся жених - смелый Зурало. Никто не мог ловчее его справиться со строптивой лошадью, а когда он начинал смеяться, всех заражал его смех»...
Маша заметила, что начиная смеяться, она не может остановиться. От этого становилось еще смешней и начинал болеть живот.
«Шум и веселье царили в таборе накануне свадьбы. В больших котлах на огне кипело свадебное угощение. Отблески огня играли на вплетенных в косы цыганок серебряных монетах, золотых монистах, крупных серьгах...»
Алине позвонила мать, и она засобиралась домой, Маше домой не хотелось, ей нравился Паша, хотелось сидеть на скамейке и ни о чем не думать. «А пошли на чердак, - сказал Паша. - там открыто, я проверял». Маша посмотрела на свои окна. У бабушки было темно, дрыхнет уже. В маминой комнате горел свет, оторванная занавеска не полностью закрывала окно. Маша увидела что мама стоит у окна и смотрит во двор, прислонившись лбом к стеклу. Но беспокоится было не о чем, мама плохо видела и вряд ли заметила их, скрытых высокими тополями.
Пошли! - он взял Машу за руку, Пашина рука была влажной, наверно ему стало жарко от смеха.
Соня смотрела вниз, во двор, где под тополями, прижавшись к друг другу стояли две темные фигуры. «Не помнил табор такой сильной любви, которая была между Лачей и Зурало... Свернув с дороги, я направился по некошеной траве прямо к цыганским кострам. Высокая трава была влажной, я основательно продрог, пока тепло огня коснулось моей кожи»