Эти глаза напротив. Часть вторая.
Оригинал взят у regenta в Эти глаза напротив. Часть вторая.
Здесь меня уже неоднократно и многие просили продолжить жизнеописание Онегина Гаджикасимова, или, вернее, мои скудные о нём воспоминания, началом которых послужил этот вот пост «Эти глаза напротив…»: http://www.livejournal.com/users/regenta/59623.html
До поры до времени я отвечала в том духе, что да, конечно, продолжу: это мой долг, можно сказать, священный долг. Но… всё никак, и по самым разным причинам, долго не продолжалось: сами понимаете, это такая рана, живая рана, которая болит тем больше, чем больше проходит времени. С одной стороны, разумеется: «Если не я, то кто же?..» А, с другой стороны… вот не могла - и всё: вроде я и несентиментальна, и неслезлива, и вроде, с другой стороны, прекрасно понимаю (и, больше того, уверена), что иеросхимонах Симон (Онегин Гаджикасимов) умер праведником, который с честью перенёс все выпавшие на его долю скорби и страдания, а потому, строго говоря, надо бы радоваться, что он пребывает в селениях вечных (и даже сорок тысяч митрополитов не смогут убедить меня в обратном, потому что я это знаю, это чувствую)... Да, надо бы радоваться, а вот... захлёбывалась в слезах всякий раз, когда так и сяк примерялась написать продолжение, которое, может, так и было бы отложено на неопределённое время, если бы не…
…Если бы 1 июля прошлого года я не получила один комментарий на всё тот же и достаточно давний уже пост «Эти глаза напротив…». Вернее, это был, так сказать, комментарий на мой собственный комментарий, где я писала так:
я всё колебалась, стоит ли вообще касаться этой темы. А потом подумала, что не столько стоит, но, в какой-то степени, это даже и мой долг: если не я, то кто же? Не говоря уж о том, что, скажу без всякого кликушества, мы имеем дело со святым, достойным не только субъективных мемуаров, но и настоящего жития.
А ответ на него был такой. (Привожу его в том виде, в каком он и был получен, поскольку он был написан именно так, транслитом.)
Uvajaemaya Olga,
Vam pishet Nika Gadji-Kasimova iz Baku. Onegin - moi dydya, starshiy brat moego otsa. Mojno skazat, moi samiy lubimiy chelovek posle mami i papi. K sojaleniyu, papa toje skonchalsa v proshlom godu, no ya ochen xorosho pomnu d. Genu (kak mi ego nazivali), i, esli vas zainterisuet dostovernaya informatsiya o ego jizni (to, chto ya pomnu, po krainei mere), to pishite mne…
Вот. И я, естественно, написала по указанному адресу, вскорости получив от Нигяр (Ники) Гаджи-Касимовой добрую дюжину писем с воспоминаниями о человеке, которого мы, друг друга не зная, так… так нежно и благоговейно любили. Только Ника писала про «дядю Гену», а я ей отвечала про «отца Силуана», потому что мы, как это будет явствовать из дальнейшего, знавали его в разные времена (Ника - до 1988 года, а я в аккурат именно с этого года), в разных местах (то есть в Баку и Москве соответственно) и, наконец, в разном звании (она - в качестве весёлого и успешного дяди-шутника, ежегодно приезжавшего в отпуск в родной город и родной дом, а я - уже в качестве христианина: и скорбного, и гонимого, но, по сути, всё такого же приколиста, хотя его юмор в те времена был уже таким… специфическим, о чём я в своё время и постараюсь рассказать). Так что таким вот образом и совместными усилиями, путём, так сказать, взаимной переписки, мы и составили, из наших параллельных воспоминаний, стереоскопический портрет «дяди Гены-отца Силуана». Ну и получилось, можно сказать, «неслитно и нераздельно».
Так что, сами понимаете, появление Ники (сначала виртуальное, а потом и реальное, о чём будет рассказано в своё время) было для меня не просто подарком, но и несомненным знаком свыше: скажу с уверенностью и, опять-таки, без всякого кликушества: иеросхимонах Симон благословил нас на написание вот такой вот его биографии, его жития, «из двух углов» - временных, пространственных, человеческих, так что я теперь в последнее время всё время повторяю, применительно к нему, евангельские слова про светильник, который должен стоять на верху горы, потому что негоже держать его под спудом.
Вот. А потому покамест я поступлю так: с любезного разрешения самой Ники и знавших отца Силуана членов рода Гаджикасимовых я буду приводить выдержки из её писем не редактируя их, а только переводя с транслита на кириллицу. Ну и, по ходу дела, комментируя их в тех случаях, где приводимые ею факты как-то пересекаются с той информацией, которую я слышала от отца Силуана.
Ну а потом, со временем, когда мемуарные сведения будут исчерпаны (по крайней мере до поры до времени), я возобновлю свои личные воспоминания, которые я начала рассказывать в посте «Эти глаза напротив…»
Итак, начнём благословясь.
Первое письмо Ники Гаджи-Касимовой было таким трогательным, что я не могу не привести его полностью:
«Уважаемая Ольга! Я так рада, что нашёлся человек, который с такой теплотой отзывается о нашем дяде! Я с большим удовольствием напишу Вам о дяде Гене и нашей семье, просканирую и пришлю фотографии (правда, он фотографироваться не любил, но у нас сохранились фотографии его молодости).
(Да, это верно, не любил и вообще с равнодушием и даже, можно сказать, с суровым равнодушием относился к каким бы то ни было «вещественным доказательствам» собственного земного существования. Правда, побывав, уже в бытность монахом, на Святой земле, он привёз оттуда множество фотографий, на которых были запечатлены святые места и, на их фоне, группы паломников, где, в их числе, был представлен и он сам. И одна из тех фотографий мне особенно запомнилась: отец Силуан на вершине горы Синай, куда он, уже больными ногами, много часов поднимался пешком. Замечательная была фотография, и её особая ценность заключалась в её ненарочитости: понятное дело, что он не позировал, а просто был, так сказать, захвачен врасплох фотообъективом одного из паломников. И, тем не менее, вид этой фотографии был таким, что, как говорится, умри, а лучше не сделаешь: вершина горы, замерший в благоговейном созерцании монах в изорванном о камни подряснике и... парящий у его ног орёл. Но только где теперь эти фотографии? Сохранился ли тот архив? Но, как говорится, «будем искать»…)
Вы так живо и правдиво описали дядю Гену, что я еле сдерживалась от слёз на работе, а, придя домой, ревела как белуга, чем очень расстроила маму.
(Мама Ники - вдова Низами Гаджи-Касимова, младшего брата нашего героя, Онегина Гаджи-Касимова, о чём ещё будет рассказано ниже, когда мы приступим к рассказу о генеалогии.)
Мама же, прочитав Вашу статью, тоже начала плакать. Вот так мы и проплакали всю пятницу, и я большим нетерпением ждала Вашего ответа, чтоб наконец эта боль, которая длится с 1988 года, когда мы в последний раз видели дядю Гену, хоть немного утихла.
Ну а потом - самое, на мой взгляд, трогательное:
Вы знаете, дядя Гена мне очень часто снился последний месяц, и, я думаю, что он хотел, чтоб мы нашли друг друга, наверное, чтобы выговориться и выплакаться. Ведь Вы познакомились с дядей Геной после его крещения, а мы его помним мечтателем и поэтом. Когда дядя Гена в последний раз был в Баку, мне было 15 лет. Потом он исчез, и я думала, что вот вырасту и найду дядю, что меня он примет (мне говорили, что он не выходит к родственникам /друзьям). Я ведь была его любимицей, он даже в шутку говорил, что хочет удочерить меня и увезти в Москву, чтоб я училась на океанолога - ему эта профессия казалась очень интересной. Но жизнь распорядилась по-иному…
(Да, и вот здесь я прокомментирую сразу несколько моментов. Во-первых, тот, что «дядя Гена мне очень часто снился последний месяц, и, я думаю, что он хотел, чтоб мы нашли друг друга…» Почему именно в последний месяц? Да потому что, думаю, он «прочитал» - там, в селениях праведных - этот мой «мемуар» про «глаза напротив» и, не исключаю, умилился. Ну и, в итоге, «таможня дала добро» на эту вот нашу встречу с Никой, потому что мне всё-таки кажется, что среди всех, кто его любил и кто помнит, именно мы обе, не в ущерб другим, конечно, чувствовали его особенно трепетно и благоговейно. Ну и, соответственно, были его «любимицами» - очень по-разному, с бесконечным множеством оттенков ответного чувства с его стороны. Меня отец Силуан, конечно, «удочерять» не собирался, даже и в шутку, хотя, с другой стороны, по возрасту я вполне могла бы быть его дочерью, но вот то, что его попечение обо мне было в полной мере отеческим, вплоть до мелочей, вплоть до того, что «ни в коем случае не выходи на улицу в плаще, надевай тёплое пальто, упаси Бог, простудишься» (телефонный звонок в пять утра), - это несомненно.
И ещё один комментарий, к этим вот словам: «Мне говорили, что он не выходит к родственникам /друзьям». Да, это так. После того, как он принял крещение, для него уже не существовало такого понятия, как кровное родство - если только оно не подкреплялось родством духовным. Конечно, в минуты особого расположения он иногда мельком, но неизменно с нежностью вспоминал о родителях, о родном доме, но… это были именно минуты. И вот здесь мне хотелось бы объяснить и Нике, и тем его близким людям, от которых он без всякой, как могло бы показаться, видимой причины уходил «по-английски», вызывая их недоумение и причиняя им немалые страдания (а именно так он и ушёл от своей последней, четвёртой, жены Татьяны), - да, мне хотелось бы объяснить, почему так происходило. Потому что крещение - это не перемена конфессии, не приобретение оной, не приобщение к тем или иным догматам. Нет, это всё не то, или, вернее, не совсем то. В подобных случаях, в редчайших случаях истинного обращения, с человеком происходит примерно то же самое, что произошло с апостолом Павлом по пути в Дамаск: ослепший человек, так сказать, падает на землю, а потом поднимается с земли не просто зрячим: он начинает видеть всё совершенно новым зрением, в иной перспективе - настолько, что он и сам, собственным разумом, не понимает происходящих с ним перемен. Он и сам себя не понимает, делая вслепую первые шаги, как воскресший четырёхдневный Лазарь, как выходец с того света. Всё новое, понимаете? И эта новизна на первых порах не столько приятна, сколько мучительна - и для самого новообращённого, и для его близких, которые его считают жестокосердным уродом. А уж тем более это относилось к отцу Силуану: он был, можно сказать, пассионарием милостью Божией, всё делал быстро, решительно, безоглядно, с какой-то царственной восточной решимостью, ну и, понятное дело, все, кто знали и любили его прежним - «мечтателем и поэтом», человеком богемы - просто-напросто «не догоняли». Обижались. Страдали. Мне, правда, в этом смысле повезло: я не знала его Онегиным Гаджикасимовым, или, как звали его люди из артистической тусовки, «Онегом» - для меня это был уже христианин, Олег, и, тем не менее… тем не менее «не догоняла» и я: временами он казался мне слишком резким, нетерпимым, безапелляционным. И тогда выносить его было, прямо скажем, трудновато: тогда я замыкалась, закусывала губу, глотала слёзы, и мне даже хотелось сказать в сердцах: «А ты вообще кто такой? Зачем ты приходишь в чужой дом со своим уставом? Тебе-то что за дело до того, какие я книги читаю и с кем вожусь? Ты мне вообще никто - не сват и не брат…» Сейчас, конечно, приходится сожалеть об этих, пусть и невысказанных, обидах, но… В общем, все мы - и друзья, и близкие, и родственники - его, каждый по-своему, «не догоняли». Ну так кто виноват-то, а? Да никто, по-моему: просто он шёл слишком быстро…
Вот так.
Ну вот, а теперь, после такого лирического отступления, продолжаю цитировать письма Ники.
И следующую главу можно так и назвать - «О генеалогии».
Продолжение следует.
Здесь меня уже неоднократно и многие просили продолжить жизнеописание Онегина Гаджикасимова, или, вернее, мои скудные о нём воспоминания, началом которых послужил этот вот пост «Эти глаза напротив…»: http://www.livejournal.com/users/regenta/59623.html
До поры до времени я отвечала в том духе, что да, конечно, продолжу: это мой долг, можно сказать, священный долг. Но… всё никак, и по самым разным причинам, долго не продолжалось: сами понимаете, это такая рана, живая рана, которая болит тем больше, чем больше проходит времени. С одной стороны, разумеется: «Если не я, то кто же?..» А, с другой стороны… вот не могла - и всё: вроде я и несентиментальна, и неслезлива, и вроде, с другой стороны, прекрасно понимаю (и, больше того, уверена), что иеросхимонах Симон (Онегин Гаджикасимов) умер праведником, который с честью перенёс все выпавшие на его долю скорби и страдания, а потому, строго говоря, надо бы радоваться, что он пребывает в селениях вечных (и даже сорок тысяч митрополитов не смогут убедить меня в обратном, потому что я это знаю, это чувствую)... Да, надо бы радоваться, а вот... захлёбывалась в слезах всякий раз, когда так и сяк примерялась написать продолжение, которое, может, так и было бы отложено на неопределённое время, если бы не…
…Если бы 1 июля прошлого года я не получила один комментарий на всё тот же и достаточно давний уже пост «Эти глаза напротив…». Вернее, это был, так сказать, комментарий на мой собственный комментарий, где я писала так:
я всё колебалась, стоит ли вообще касаться этой темы. А потом подумала, что не столько стоит, но, в какой-то степени, это даже и мой долг: если не я, то кто же? Не говоря уж о том, что, скажу без всякого кликушества, мы имеем дело со святым, достойным не только субъективных мемуаров, но и настоящего жития.
А ответ на него был такой. (Привожу его в том виде, в каком он и был получен, поскольку он был написан именно так, транслитом.)
Uvajaemaya Olga,
Vam pishet Nika Gadji-Kasimova iz Baku. Onegin - moi dydya, starshiy brat moego otsa. Mojno skazat, moi samiy lubimiy chelovek posle mami i papi. K sojaleniyu, papa toje skonchalsa v proshlom godu, no ya ochen xorosho pomnu d. Genu (kak mi ego nazivali), i, esli vas zainterisuet dostovernaya informatsiya o ego jizni (to, chto ya pomnu, po krainei mere), to pishite mne…
Вот. И я, естественно, написала по указанному адресу, вскорости получив от Нигяр (Ники) Гаджи-Касимовой добрую дюжину писем с воспоминаниями о человеке, которого мы, друг друга не зная, так… так нежно и благоговейно любили. Только Ника писала про «дядю Гену», а я ей отвечала про «отца Силуана», потому что мы, как это будет явствовать из дальнейшего, знавали его в разные времена (Ника - до 1988 года, а я в аккурат именно с этого года), в разных местах (то есть в Баку и Москве соответственно) и, наконец, в разном звании (она - в качестве весёлого и успешного дяди-шутника, ежегодно приезжавшего в отпуск в родной город и родной дом, а я - уже в качестве христианина: и скорбного, и гонимого, но, по сути, всё такого же приколиста, хотя его юмор в те времена был уже таким… специфическим, о чём я в своё время и постараюсь рассказать). Так что таким вот образом и совместными усилиями, путём, так сказать, взаимной переписки, мы и составили, из наших параллельных воспоминаний, стереоскопический портрет «дяди Гены-отца Силуана». Ну и получилось, можно сказать, «неслитно и нераздельно».
Так что, сами понимаете, появление Ники (сначала виртуальное, а потом и реальное, о чём будет рассказано в своё время) было для меня не просто подарком, но и несомненным знаком свыше: скажу с уверенностью и, опять-таки, без всякого кликушества: иеросхимонах Симон благословил нас на написание вот такой вот его биографии, его жития, «из двух углов» - временных, пространственных, человеческих, так что я теперь в последнее время всё время повторяю, применительно к нему, евангельские слова про светильник, который должен стоять на верху горы, потому что негоже держать его под спудом.
Вот. А потому покамест я поступлю так: с любезного разрешения самой Ники и знавших отца Силуана членов рода Гаджикасимовых я буду приводить выдержки из её писем не редактируя их, а только переводя с транслита на кириллицу. Ну и, по ходу дела, комментируя их в тех случаях, где приводимые ею факты как-то пересекаются с той информацией, которую я слышала от отца Силуана.
Ну а потом, со временем, когда мемуарные сведения будут исчерпаны (по крайней мере до поры до времени), я возобновлю свои личные воспоминания, которые я начала рассказывать в посте «Эти глаза напротив…»
Итак, начнём благословясь.
Первое письмо Ники Гаджи-Касимовой было таким трогательным, что я не могу не привести его полностью:
«Уважаемая Ольга! Я так рада, что нашёлся человек, который с такой теплотой отзывается о нашем дяде! Я с большим удовольствием напишу Вам о дяде Гене и нашей семье, просканирую и пришлю фотографии (правда, он фотографироваться не любил, но у нас сохранились фотографии его молодости).
(Да, это верно, не любил и вообще с равнодушием и даже, можно сказать, с суровым равнодушием относился к каким бы то ни было «вещественным доказательствам» собственного земного существования. Правда, побывав, уже в бытность монахом, на Святой земле, он привёз оттуда множество фотографий, на которых были запечатлены святые места и, на их фоне, группы паломников, где, в их числе, был представлен и он сам. И одна из тех фотографий мне особенно запомнилась: отец Силуан на вершине горы Синай, куда он, уже больными ногами, много часов поднимался пешком. Замечательная была фотография, и её особая ценность заключалась в её ненарочитости: понятное дело, что он не позировал, а просто был, так сказать, захвачен врасплох фотообъективом одного из паломников. И, тем не менее, вид этой фотографии был таким, что, как говорится, умри, а лучше не сделаешь: вершина горы, замерший в благоговейном созерцании монах в изорванном о камни подряснике и... парящий у его ног орёл. Но только где теперь эти фотографии? Сохранился ли тот архив? Но, как говорится, «будем искать»…)
Вы так живо и правдиво описали дядю Гену, что я еле сдерживалась от слёз на работе, а, придя домой, ревела как белуга, чем очень расстроила маму.
(Мама Ники - вдова Низами Гаджи-Касимова, младшего брата нашего героя, Онегина Гаджи-Касимова, о чём ещё будет рассказано ниже, когда мы приступим к рассказу о генеалогии.)
Мама же, прочитав Вашу статью, тоже начала плакать. Вот так мы и проплакали всю пятницу, и я большим нетерпением ждала Вашего ответа, чтоб наконец эта боль, которая длится с 1988 года, когда мы в последний раз видели дядю Гену, хоть немного утихла.
Ну а потом - самое, на мой взгляд, трогательное:
Вы знаете, дядя Гена мне очень часто снился последний месяц, и, я думаю, что он хотел, чтоб мы нашли друг друга, наверное, чтобы выговориться и выплакаться. Ведь Вы познакомились с дядей Геной после его крещения, а мы его помним мечтателем и поэтом. Когда дядя Гена в последний раз был в Баку, мне было 15 лет. Потом он исчез, и я думала, что вот вырасту и найду дядю, что меня он примет (мне говорили, что он не выходит к родственникам /друзьям). Я ведь была его любимицей, он даже в шутку говорил, что хочет удочерить меня и увезти в Москву, чтоб я училась на океанолога - ему эта профессия казалась очень интересной. Но жизнь распорядилась по-иному…
(Да, и вот здесь я прокомментирую сразу несколько моментов. Во-первых, тот, что «дядя Гена мне очень часто снился последний месяц, и, я думаю, что он хотел, чтоб мы нашли друг друга…» Почему именно в последний месяц? Да потому что, думаю, он «прочитал» - там, в селениях праведных - этот мой «мемуар» про «глаза напротив» и, не исключаю, умилился. Ну и, в итоге, «таможня дала добро» на эту вот нашу встречу с Никой, потому что мне всё-таки кажется, что среди всех, кто его любил и кто помнит, именно мы обе, не в ущерб другим, конечно, чувствовали его особенно трепетно и благоговейно. Ну и, соответственно, были его «любимицами» - очень по-разному, с бесконечным множеством оттенков ответного чувства с его стороны. Меня отец Силуан, конечно, «удочерять» не собирался, даже и в шутку, хотя, с другой стороны, по возрасту я вполне могла бы быть его дочерью, но вот то, что его попечение обо мне было в полной мере отеческим, вплоть до мелочей, вплоть до того, что «ни в коем случае не выходи на улицу в плаще, надевай тёплое пальто, упаси Бог, простудишься» (телефонный звонок в пять утра), - это несомненно.
И ещё один комментарий, к этим вот словам: «Мне говорили, что он не выходит к родственникам /друзьям». Да, это так. После того, как он принял крещение, для него уже не существовало такого понятия, как кровное родство - если только оно не подкреплялось родством духовным. Конечно, в минуты особого расположения он иногда мельком, но неизменно с нежностью вспоминал о родителях, о родном доме, но… это были именно минуты. И вот здесь мне хотелось бы объяснить и Нике, и тем его близким людям, от которых он без всякой, как могло бы показаться, видимой причины уходил «по-английски», вызывая их недоумение и причиняя им немалые страдания (а именно так он и ушёл от своей последней, четвёртой, жены Татьяны), - да, мне хотелось бы объяснить, почему так происходило. Потому что крещение - это не перемена конфессии, не приобретение оной, не приобщение к тем или иным догматам. Нет, это всё не то, или, вернее, не совсем то. В подобных случаях, в редчайших случаях истинного обращения, с человеком происходит примерно то же самое, что произошло с апостолом Павлом по пути в Дамаск: ослепший человек, так сказать, падает на землю, а потом поднимается с земли не просто зрячим: он начинает видеть всё совершенно новым зрением, в иной перспективе - настолько, что он и сам, собственным разумом, не понимает происходящих с ним перемен. Он и сам себя не понимает, делая вслепую первые шаги, как воскресший четырёхдневный Лазарь, как выходец с того света. Всё новое, понимаете? И эта новизна на первых порах не столько приятна, сколько мучительна - и для самого новообращённого, и для его близких, которые его считают жестокосердным уродом. А уж тем более это относилось к отцу Силуану: он был, можно сказать, пассионарием милостью Божией, всё делал быстро, решительно, безоглядно, с какой-то царственной восточной решимостью, ну и, понятное дело, все, кто знали и любили его прежним - «мечтателем и поэтом», человеком богемы - просто-напросто «не догоняли». Обижались. Страдали. Мне, правда, в этом смысле повезло: я не знала его Онегиным Гаджикасимовым, или, как звали его люди из артистической тусовки, «Онегом» - для меня это был уже христианин, Олег, и, тем не менее… тем не менее «не догоняла» и я: временами он казался мне слишком резким, нетерпимым, безапелляционным. И тогда выносить его было, прямо скажем, трудновато: тогда я замыкалась, закусывала губу, глотала слёзы, и мне даже хотелось сказать в сердцах: «А ты вообще кто такой? Зачем ты приходишь в чужой дом со своим уставом? Тебе-то что за дело до того, какие я книги читаю и с кем вожусь? Ты мне вообще никто - не сват и не брат…» Сейчас, конечно, приходится сожалеть об этих, пусть и невысказанных, обидах, но… В общем, все мы - и друзья, и близкие, и родственники - его, каждый по-своему, «не догоняли». Ну так кто виноват-то, а? Да никто, по-моему: просто он шёл слишком быстро…
Вот так.
Ну вот, а теперь, после такого лирического отступления, продолжаю цитировать письма Ники.
И следующую главу можно так и назвать - «О генеалогии».
Продолжение следует.