Жить?
Серые смазанные фото только освобождённого концлагеря в сорок третьем. Сваленные, как тряпьё, в кучу тела. На сером снегу отчётливо чернеют вытянутые, высохшие до кости ноги. Мумифицированы при жизни вечностью голода, холода, унижений.
И вечностью надежды, молитвы дрожащей души. День за днём, утро за утром, посреди ужаса.
“Господи, Господи, помилуй”, - шептали, сжимаясь под хлесткими ударами, падающими на пустые спины.
Засыпая, жались друг к другу, не тепло защищая - холод остановить и всё дыхание в этом:
“Господи, Господи, пощади”...
Утро, лай собак. Сытая ненависть в шинелях. Отрыжка конвоира - хмель каши и хлеба, который пьянит.
“Господи, Господи, прости меня”...
- Арбайтен!
Лопата в камень, руки в струпьях морозных ожогов, сиплое дыхание:
- Господи, пощади…
Удары по спине - как в барабан. Бум, бум…Словно оглохший колокол.
Уже не больно, не страшно.
Страшно только, что это никогда не кончится. Что больше, кроме этого, ничего и не будет.
Вечером строй у барака, полоска розовая над горизонтом - Бог закрывает глаза.
“Господи, не оставляй”, - туда, уходящему свету.
Лёд на нарах, кашель соседа, прижавшегося к спине, его крутые позвонки давят, словно камни.
- Господи, господи, - плачет кто-то, - неужели не слышишь...
Тревожная надежда над спящими, словно дымка.
День за днём. До самого последнего выдоха:
- Господи, пощади…
И чёрные высохшие до кости ноги на сером снегу.
Я смотрю на них и вижу свои ноги. Вытянутые, мёртвые, с окостеневшими узловатыми пальцами.
Стоит ли ждать и молиться если конец ясен?
Стоит ли жизнь жизни?
Стоит ли?