сказка (мат) о языческом жеребии или о том, как не без помощи мыша ёж из поросёнка стал жеребёнком
когда-то казак Язык, матов сын, оплетающий мир языческим сводом, решил позвать к себе комоня из зверей, чтобы нёс он по земле хасачий сак с колчеком, помогал Языку исконные слова до самого конца света расселять.
верного комоня замыслил себе Язык -- сильного, выносливого, быстрого и горячего. а замыслив, комоня описал и прокричал в чисто поле во всё пламенное горло: "Хорс!", чтоб пришёл к нему хороший зверь.
так метнул Язык свой жеребий в речь матову, словно буйный груз к мирскому дну, и пустился по пути речёному, вытягивая себе навстречу цепь событийную - суку путеводную.
в то самое время полевые мыши вездесущие, узнав о замыслах казака, потеряли в своих подземных норах покой - забегали, засуетились. они-то, страдающие от безжалостного котея, сводного стража, смекнули, что казак сам не поест, а коня покормит, и друга своего нового котею в обиду не даст, и охотиться на комоней более не станет.
вот и сновали мыши, перепискивались, Языку вторя: "комоня прокричал", "метнул жеребий", "кто из лесу первым выйдет, тот комонем станет".
а по дремучим лесам да бескрайним полям тогда видимо-невидимо зверья неназванного бродило, чьи имена из свода мыши давно уж повыгрызали. но знали юркие грызуны, что сложно мыши стать казачьим другом и помощником, пока котей в колчеке живёт, свод сторожит, на мышей зуб имеет. кот мышей к Языку не подпустит, и потому не получить мышиному роду от казака прощения за былое расхищение языческого свода.
такие тяжкие мысли разносили грустные мыши по своим земным норам. но храбрейший из мышей, князь мышиный и мат полевой по прозванию Хрыс, много слов из свода языческого повидавший, решился-таки испытать мышиное счастье и самым первым к Языку по слову жеребьему из леса явиться.
однако, стоило вылезти матёрому мышу из норы своей, как попался разиня на глаза вёрткому щерёнку - скрывавшемуся в траве ужу, чьё имя Серп лишь мышам было ведомо и в строгой тайне у самых матов в глубоких норах хранилось.
тогда взмолился мудрый мышиный князь: "сжалься уж, щеръ, надо мной, я имя твоё открою да научу, как хорошей лещадью стать, казак Язык о своей лошади заботиться будет и коту в обиду не даст, и в камень не обратит".
а щерёнок лишь шипел в ответ Хрысу: "не жаль мне тебя, мыша полевого!"
ловкий Хрыс же, степенный мышъ, вспомнив имя щера - ключ к власти над ним, - знай своё пищал, ужу уши заговаривал: "верно ты шипишь, Серп, не жаль меня, мата мышиного, ведь так ты уж юрок, так ты уж изворотлив, что в один миг комонем свернёшься, лещадью скажешься, первым из всех зверей пред казаком явишься. ты уж ползи, Серп, а я к тебе в ушко взберусь, дорогу к Языку укажу".
хоть и шипел Серп на мыша, скалился, но именем своим щериным был заговорён, - так к Языку и пополз под видом лещади с матом мышиным в ушке укрывшимся.
ползёт-извивается к Языку щерёнок, поспешает, Хрыса в ухе несёт. вдруг навстречу им ёжъ шаром выкатывается откуда ни возьмись, топорщится. Серп испугался ежа шипастого, зашипел на него, что было мочи. Хрыс же матёрый, мудрец мышиный, ежиное имя из свода изведавший, из уха ужиного показался да запищал степенно по-мышиному: "уж не тронь, ёжъ колючий, ты меня, мата полевого, и щера-лещадь изворотливую. я же имя твоё ежиное открою да научу, как гораздым комонем стать. казак о тебе заботиться будет, сам не поест, а тебя покормит, и котею в обиду не даст, и в камень не обратит!".
а ёжъ лишь фырчал-ершился в ответ: "уж не жаль мне ни тебя, мышъ степной, ни тебя, щеръ лесной!"
Хрыс же, степенный мышъ, знай своё напискивал, уже ежу уши заговаривал: "ох верно ты фырчишь, Мурмильо, не кусай ни Серпа, щерёнка изворотливого, ни меня острыми зубами, не жаль тонкими шипами, ведь колюч ты, Мурмильо, могуч ты, и горазд стать казачьим жеребёнком. ты лишь уёжься, прижми свои иглы да в ужа полезай, перед казаком вы с изворотливым ужом лещадью назовётесь. ужъ с виду узок, а слона и того проглотит, не моргнёт. я же в щерёнке на дне его ушка схоронюсь, укажу вам дорогу к Языку".
ёжъ Мурмильо хоть и фырчал на Серпа и мудрого Хрыса да именем своим был заворожён, прижал шипы и влез в ужа, словно колъуч в чулъок. так ужъ Серп с заговорённым ежом Мурмильо во чреве и пополз к Языку, а мышиный князь по-прежнему на дне ужиного уха матом укрылся.
и вот, полз ужъ к Языку, поспешал. вдруг из кустов навстречу ему весёлый поросук выбежал. увидал поросук дивного разбухшего щерёнка и давай с ним играть: прыг-скок, тычет паганец в ужа розовым пятаком, повизгивает от радости, вокруг да около скачет. как ни изворотлив ужъ был, но с ежом внутри не мог от неугомонного жижки отвязаться, чтобы путь продолжить.
тут матёрый мышъ Хрыс, порозье имя из свода изведавший, из уха змеиного выскочил и опять запищал по-своему степенно: "уж не тронь, Хрюша, ты нас с лещадью! я имя твоё открою да научу, как стать тебе, паганцу, хорошим кобылёнком. скажешься лошаком, сам казак о тебе позаботится и кормить будет, и котею в обиду не даст, и в камень не обратит".
матёрому Хрысу не пришлось долго заговаривать задорного Хрюшу, уже скоро то ли поросук проглотил щерёнка вместе с ежом, сидящим в нём, то ли ужъ сам заполз в порсучонка. а мышиный князь забрался в хрюшино ушко, чтобы путь к Языку указывать.
так и поскакал поросук, князем мышиным заговоренный, ужом завёрнутый, ежом уёженный.
не успел хораз пропеть свою первую песню, как добрый Хрюша уже из лесу тёмного вышел и со всем своим тайным грузом хорошим лошаком-кабанёнком перед казаком объявился. а под Хрюшей, по мышиному заговору, скрывалась вёрткая лещадь-щерёнок и в ней - ершистый уёжившийся жеребёнок.
Хрыс же, мышиный князь, не умолкал в поросучьем ушке - пищал, правильные слова Хрюше нашёптывал, чтобы Языку понравилось, а неугомонный кабанёнок, вторя Хрысу, радостно расхрюкивался: "я Хрюша, хороший кобылёнок, вёрткий кобанёнок и выносливая лещадь, щеристый жеребёнок". и в подтверждение своих слов борзо скакал вокруг колчека.
казак же, решив буйного кобылёнка усмирить, запрыгнул к нему на спину да за уши ухватил.
зажатый Языком в порозьем ухе мышиный князь так запищал от страха, что напугал и Хрюшу, и Серпа с Мурмильо. ёжъ, вздрогнув, растопырился да свернулся шипастым шаром прямо в щеровом чреве, Серпа насквозь продырявил, живого места от него не оставил.
острая ежова щерь и в жижкину плоть впилась. изъязвлённый изнутри поросук подскочил выше леса вместе с всадником своим Языком, заверещал чужим голосом да повалился наземь замертво. казак же так и сел на ежову щерь, сквозь сало порозье прошедшую. тут от нежданных уколов и сам казак подскочил да завопил: "что за бешеный кобель негодный мне явился, уж не серпов ли острых он наглотался?!".
Хрыс же, князь мышиный, выскочил из порсучьего ушка да бросился наутёк в дикое поле к мышиным норам, позабыв всю матову мудрость свода языческого.
"ах ты, Хрыс, паганый заговорщик, опять пакостить вздумал?!", - только и успел прокричать казак в след мышу.
смотрит казак на павшего под ним кабанёнка, ничего с первого взгляда разобрать не может - не кобыла, не кобель, не кобан, не язвик, не ужъ щербатый, а свинство сплошное. "что за жижка, - думает, - кобылёнком притворился, а щерь багряная сквозь руньё кабанье топорщится да шевелится, словно шипастый опорозок копошится".
разрезал казак серпом сало порозье, сбросил драный чулъок лещадиный, от серпова тула оставшийся, и вытащил с самого дна порозьего чрева живого ежа, шаром ощетинившегося.
поднял казак Мурмильо, рассмотрел: ежовы иглы от крови забагрянились, салом умасленные заблестели золотыми рунами в лучах утренней зари.
"от нейстечко! едрёный жеребёнок Мурмильо, - обрадовался казак обретению, - но ершист ты уж больно для комоня".
отчистил Язык Мурмильо от лоскутов ужиных и порозины, задумался, что делать ему с явившимся на свет колоконем.
и решил ленивого котея, стерегущего сквозь сон языческий свод, из колчека выпустить, чтоб на воле мышей ловил, а ежа на дно колчека тайно поселить.
кот и упирался, и цеплялся за хлебное своё логово, а выманил казак его языческой серп-травой, а ежа в сердце свода упрятал.
с тех пор буй-ёжъ Мурмильо свод Языка тайно охраняет.
верного комоня замыслил себе Язык -- сильного, выносливого, быстрого и горячего. а замыслив, комоня описал и прокричал в чисто поле во всё пламенное горло: "Хорс!", чтоб пришёл к нему хороший зверь.
так метнул Язык свой жеребий в речь матову, словно буйный груз к мирскому дну, и пустился по пути речёному, вытягивая себе навстречу цепь событийную - суку путеводную.
в то самое время полевые мыши вездесущие, узнав о замыслах казака, потеряли в своих подземных норах покой - забегали, засуетились. они-то, страдающие от безжалостного котея, сводного стража, смекнули, что казак сам не поест, а коня покормит, и друга своего нового котею в обиду не даст, и охотиться на комоней более не станет.
вот и сновали мыши, перепискивались, Языку вторя: "комоня прокричал", "метнул жеребий", "кто из лесу первым выйдет, тот комонем станет".
а по дремучим лесам да бескрайним полям тогда видимо-невидимо зверья неназванного бродило, чьи имена из свода мыши давно уж повыгрызали. но знали юркие грызуны, что сложно мыши стать казачьим другом и помощником, пока котей в колчеке живёт, свод сторожит, на мышей зуб имеет. кот мышей к Языку не подпустит, и потому не получить мышиному роду от казака прощения за былое расхищение языческого свода.
такие тяжкие мысли разносили грустные мыши по своим земным норам. но храбрейший из мышей, князь мышиный и мат полевой по прозванию Хрыс, много слов из свода языческого повидавший, решился-таки испытать мышиное счастье и самым первым к Языку по слову жеребьему из леса явиться.
однако, стоило вылезти матёрому мышу из норы своей, как попался разиня на глаза вёрткому щерёнку - скрывавшемуся в траве ужу, чьё имя Серп лишь мышам было ведомо и в строгой тайне у самых матов в глубоких норах хранилось.
тогда взмолился мудрый мышиный князь: "сжалься уж, щеръ, надо мной, я имя твоё открою да научу, как хорошей лещадью стать, казак Язык о своей лошади заботиться будет и коту в обиду не даст, и в камень не обратит".
а щерёнок лишь шипел в ответ Хрысу: "не жаль мне тебя, мыша полевого!"
ловкий Хрыс же, степенный мышъ, вспомнив имя щера - ключ к власти над ним, - знай своё пищал, ужу уши заговаривал: "верно ты шипишь, Серп, не жаль меня, мата мышиного, ведь так ты уж юрок, так ты уж изворотлив, что в один миг комонем свернёшься, лещадью скажешься, первым из всех зверей пред казаком явишься. ты уж ползи, Серп, а я к тебе в ушко взберусь, дорогу к Языку укажу".
хоть и шипел Серп на мыша, скалился, но именем своим щериным был заговорён, - так к Языку и пополз под видом лещади с матом мышиным в ушке укрывшимся.
ползёт-извивается к Языку щерёнок, поспешает, Хрыса в ухе несёт. вдруг навстречу им ёжъ шаром выкатывается откуда ни возьмись, топорщится. Серп испугался ежа шипастого, зашипел на него, что было мочи. Хрыс же матёрый, мудрец мышиный, ежиное имя из свода изведавший, из уха ужиного показался да запищал степенно по-мышиному: "уж не тронь, ёжъ колючий, ты меня, мата полевого, и щера-лещадь изворотливую. я же имя твоё ежиное открою да научу, как гораздым комонем стать. казак о тебе заботиться будет, сам не поест, а тебя покормит, и котею в обиду не даст, и в камень не обратит!".
а ёжъ лишь фырчал-ершился в ответ: "уж не жаль мне ни тебя, мышъ степной, ни тебя, щеръ лесной!"
Хрыс же, степенный мышъ, знай своё напискивал, уже ежу уши заговаривал: "ох верно ты фырчишь, Мурмильо, не кусай ни Серпа, щерёнка изворотливого, ни меня острыми зубами, не жаль тонкими шипами, ведь колюч ты, Мурмильо, могуч ты, и горазд стать казачьим жеребёнком. ты лишь уёжься, прижми свои иглы да в ужа полезай, перед казаком вы с изворотливым ужом лещадью назовётесь. ужъ с виду узок, а слона и того проглотит, не моргнёт. я же в щерёнке на дне его ушка схоронюсь, укажу вам дорогу к Языку".
ёжъ Мурмильо хоть и фырчал на Серпа и мудрого Хрыса да именем своим был заворожён, прижал шипы и влез в ужа, словно колъуч в чулъок. так ужъ Серп с заговорённым ежом Мурмильо во чреве и пополз к Языку, а мышиный князь по-прежнему на дне ужиного уха матом укрылся.
и вот, полз ужъ к Языку, поспешал. вдруг из кустов навстречу ему весёлый поросук выбежал. увидал поросук дивного разбухшего щерёнка и давай с ним играть: прыг-скок, тычет паганец в ужа розовым пятаком, повизгивает от радости, вокруг да около скачет. как ни изворотлив ужъ был, но с ежом внутри не мог от неугомонного жижки отвязаться, чтобы путь продолжить.
тут матёрый мышъ Хрыс, порозье имя из свода изведавший, из уха змеиного выскочил и опять запищал по-своему степенно: "уж не тронь, Хрюша, ты нас с лещадью! я имя твоё открою да научу, как стать тебе, паганцу, хорошим кобылёнком. скажешься лошаком, сам казак о тебе позаботится и кормить будет, и котею в обиду не даст, и в камень не обратит".
матёрому Хрысу не пришлось долго заговаривать задорного Хрюшу, уже скоро то ли поросук проглотил щерёнка вместе с ежом, сидящим в нём, то ли ужъ сам заполз в порсучонка. а мышиный князь забрался в хрюшино ушко, чтобы путь к Языку указывать.
так и поскакал поросук, князем мышиным заговоренный, ужом завёрнутый, ежом уёженный.
не успел хораз пропеть свою первую песню, как добрый Хрюша уже из лесу тёмного вышел и со всем своим тайным грузом хорошим лошаком-кабанёнком перед казаком объявился. а под Хрюшей, по мышиному заговору, скрывалась вёрткая лещадь-щерёнок и в ней - ершистый уёжившийся жеребёнок.
Хрыс же, мышиный князь, не умолкал в поросучьем ушке - пищал, правильные слова Хрюше нашёптывал, чтобы Языку понравилось, а неугомонный кабанёнок, вторя Хрысу, радостно расхрюкивался: "я Хрюша, хороший кобылёнок, вёрткий кобанёнок и выносливая лещадь, щеристый жеребёнок". и в подтверждение своих слов борзо скакал вокруг колчека.
казак же, решив буйного кобылёнка усмирить, запрыгнул к нему на спину да за уши ухватил.
зажатый Языком в порозьем ухе мышиный князь так запищал от страха, что напугал и Хрюшу, и Серпа с Мурмильо. ёжъ, вздрогнув, растопырился да свернулся шипастым шаром прямо в щеровом чреве, Серпа насквозь продырявил, живого места от него не оставил.
острая ежова щерь и в жижкину плоть впилась. изъязвлённый изнутри поросук подскочил выше леса вместе с всадником своим Языком, заверещал чужим голосом да повалился наземь замертво. казак же так и сел на ежову щерь, сквозь сало порозье прошедшую. тут от нежданных уколов и сам казак подскочил да завопил: "что за бешеный кобель негодный мне явился, уж не серпов ли острых он наглотался?!".
Хрыс же, князь мышиный, выскочил из порсучьего ушка да бросился наутёк в дикое поле к мышиным норам, позабыв всю матову мудрость свода языческого.
"ах ты, Хрыс, паганый заговорщик, опять пакостить вздумал?!", - только и успел прокричать казак в след мышу.
смотрит казак на павшего под ним кабанёнка, ничего с первого взгляда разобрать не может - не кобыла, не кобель, не кобан, не язвик, не ужъ щербатый, а свинство сплошное. "что за жижка, - думает, - кобылёнком притворился, а щерь багряная сквозь руньё кабанье топорщится да шевелится, словно шипастый опорозок копошится".
разрезал казак серпом сало порозье, сбросил драный чулъок лещадиный, от серпова тула оставшийся, и вытащил с самого дна порозьего чрева живого ежа, шаром ощетинившегося.
поднял казак Мурмильо, рассмотрел: ежовы иглы от крови забагрянились, салом умасленные заблестели золотыми рунами в лучах утренней зари.
"от нейстечко! едрёный жеребёнок Мурмильо, - обрадовался казак обретению, - но ершист ты уж больно для комоня".
отчистил Язык Мурмильо от лоскутов ужиных и порозины, задумался, что делать ему с явившимся на свет колоконем.
и решил ленивого котея, стерегущего сквозь сон языческий свод, из колчека выпустить, чтоб на воле мышей ловил, а ежа на дно колчека тайно поселить.
кот и упирался, и цеплялся за хлебное своё логово, а выманил казак его языческой серп-травой, а ежа в сердце свода упрятал.
с тех пор буй-ёжъ Мурмильо свод Языка тайно охраняет.