Сейчас всё напоминает Римскую империю времен упадка
Традиционно считается, что основой любых изменений являются экономические причины, потом политические, а затем уже причины духовные. Но это не совсем так...Сначала рождается "призыв", потом начинает складываться новый тип общности, а потом оформляются новые политические институты. Важную роль в этом процессе играет противоречие между новыми формами общественной религиозности и старыми религиозными институтами. Каждый раз религиозный тип общности проходил свои циклы - отчуждение, "приватизация" религиозного начала церковной бюрократией, как было и в истории католического папства, так и в русской истории, но смерти религиозного чувства не происходит, потому что когда отчуждение достигает своей высшей точки, возникает общественное движение, направленное на возврат или обновление института с учетом обновления самого общества.
Западное Возрождение начинает с того, что находит Бога в человеке, делает человека достойным Бога, а заканчивает фактически растворением Бога в человеке. Сначала в человеке открывается нечто божественное, происходит преодоление отчуждения между Богом и Человеком, самое прекрасное и высокое у Данте и Петрарки посвящено именно этому. Потом появляется человеческая красота, телесное становится категорией прекрасного. К XVI-му веку все природное в человеке объявляется прекрасным и божественным. И тут выясняется, что божественно вообще все. Тогда возникает вопрос о том, а что не божественно и чем отличается божественное от не божественного, добро от зла?
Сначала человек ищет и находит Бога в себе, а потом пытается найти себя в себе же самом! И таким образом, возникает ситуация, прямо противоположная истокам Возрождения. Происходит утрата Бога, утрата различий между добром и злом. И нужно снова найти Бога в человеке. Но не того, который был когда-то отчужден и был где-то во вне, но найти уже внутри, заново отделить человека от божественного. Человеку нужен уже какой-то другой способ построения отношений с Богом. Возникает необходимость постоянно находить в самом себе что-то такое, что выше самого человека, на что он может опереться, что он может принять за точку отсчета внутри себя. Вот этот процесс я называю индивидуализацией веры.
Возникает ситуация, когда старая теократическая модель, опиравшаяся на прежний тип религиозности, утрачивает свое влияние на общество, а новая модель еще не возникла. Начинается эпоха самоистребления, война всех против всех. Потому что если общество утрачивает уважение к основанию власти, то прав оказывается тот, кто сильнее. И тогда рождается своя "этика", когда ты уже не имеешь права жаловаться на то, что кто-то осуществляет над тобой насилие. Люди, утрачивающие различие между добром и злом, перестают доверять друг другу, теряют способность к объединению во имя самозащиты. Прежнего Бога уже нет, а новый Бог еще не появился. Социальные связи оказываются местом борьбы, ареной войны за власть. Разрушаются политические отношения, разрушается экономика. Все это в сумме дает войну самую настоящую. Европа XVI-XVII веков воюет беспрестанно. И тогда на первый план выходит поиск нового типа религиозности, нового типа веры. Не случайно запутавшийся в безбожии позднего Возрождения шекспировский Гамлет учился в Виттенбергском университете...
Появление нового, индивидуализированного, типа религиозности - это, по сути, новое открытие евангельского типа религиозности. Изначально эта религиозность была общинна. Потом она прошла все стадии своего развития и появляется Лютер. Рождается новый тип религиозности. Сформировавшиеся предпосылки Реформации начинают воплощать себя в своих основных направлениях, провозглашаемых тем же Лютером, Кальвином, Цвингли. Реформация охватывает практически все страны католической Европы.
И дальше начинается принятие новой религиозности. Человек ищет - и находит - новое основание, для того, чтобы уважать себя, уважать другого, доверять другому, не из страха перед институтом, а потому что этот другой разделяет его точку зрения на принятие нравственных решений. Из этого внутреннего нравственного согласия рождается доверие, появляется добрососедство, взаимопонимание в сфере как социально-политической, так и экономической. И история показывает, что общество с индивидуализированной религиозностью в новых условиях оказывается сильнее, успешнее общества, не принявшего этот тип.
Индивидуализированная религиозность порождает новый тип интеграции - интеграцию не на основании внешних факторов - границ, законов, кодексов, тюрем, а интеграцию внутреннюю, основанную на взаимном доверии.
Итальянское Возрождение разрушает старый тип религиозности, но не создает нового. По ряду геополитических и экономических причин, именно Германия принимает на себя роль той страны, где, собственно, и рождается индивидуализированная религиозность. Подобная социальная "прививка", "подхватывание" одним европейским регионом тенденций, зародившихся в другом, оказалось возможным в силу изначального единства интеллектуального пространства Европы. Тому способствовала и университетская система, множество школ, объединенных латинским языком. Важно, что это было духовное единство при политической "лоскутности" Европы, дискретности, плюрализме, позволявшем важным тенденциям выживать в политически более безопасных и благоприятных регионах. В Германии новый тип религиозности зарождается, но не получает достаточного развития, не может вылиться в социальную трансформацию, привести к изменению социальных отношений. После частичного поражения Реформации в Германии побеждает традиционная патерналистская бюрократическая форма интеграции. Зато в Голландии и Англии протестантские движения находят более благоприятную почву и создают новые формы консолидации общества, превращаясь в движущую силу политической трансформации - революции.
Что происходит дальше. Идея о том, что основа государства - это народ, убеждение, что не народ для государства, а государство для народа, приводит к гражданскому типу легитимации власти. Эти представления рождаются не у Гоббса и Локка, и даже не в первый период буржуазной английской революции, но еще раньше. Протестанты противопоставляют эти принципы королю Джеймсу - не Карлу, а Джеймсу! Новый тип религиозности задает основу для парламентской борьбы за ограничение королевской власти, и это начало XVII века, 20-е годы!
Дальше в Англии происходит революция, формируются новые представления о гражданском типе легитимации власти, но до конца реализоваться в политике они так и не смогли. Большая часть общества еще пребывает в плену патерналистской монархической традиции. Новое еще не укоренилось.
Новые гражданские формы власти и политические институты формируются в Америке, куда на чистое политическое пространство отправляются переселенцы из Европы, вдохновленные протестантскими общинными религиозными принципами. Именно здесь в отсутствии политических традиций и балласта старых социальных связей впервые оформляется новый гражданский тип легитимации власти. В Америке индивидуализированная религиозность находит свое политическое воплощение. Появляется не только Конституция, но и идея федеративности. Ведь прообразом "Декларации прав человека и гражданина" 1789 года, основного манифеста Французской революции, была не только Декларация независимости тринадцати Соединенных штатов Америки 1776 года, но и движение отцов-основателей.
Что интересно. После того, как на основе нового типа религиозности рождается новый гражданский тип социальной интеграции, он и получает уже рациональную интерпретацию в трудах философов того времени - Гоббса, Локка, представителей французского Просвещения. При этом сама религиозная составляющая отходит на второй план, как цветок по отношению к порожденному им семени. И возникает ощущение, что все эти гражданские политические и экономические преобразования происходят как бы сами по себе, не только не имеют религиозного основания, но зачастую носят прямо деистический и даже атеистический характер! Протестантское движение во Франции не стало народным, остались сильны традиции и власть католичества. Но именно во Франции, пришедшие из Америки и Англии идеи нового типа власти находят свое реальное и институциональное воплощение. Стоит напомнить, что католицизм во Франции того периода благодаря деятельности иезуитов все больше приобретает полицейскую функцию по отношению к интеллектуалам, и именно с иезуитством начинает ассоциироваться вся традиционная религиозность. Движущей силой французской революции поначалу являлась интеллигенция, как социальная группа - носитель новых идей. Буржуазия была на втором плане. А интеллигенция была заражена деизмом, распространяющимся атеизмом. Уже наступала другая эпоха - рациональная. На смену новой религиозности как базису для индивидуализации приходит рационализм.
Но даже Французская революция не может порвать с религией окончательно. У Руссо сильны протестантские женевские корни, Робеспьер начинает понимать, особенно в последний период времени, что для общества необходимо, чтобы люди во что-то верили.
Тем не менее, к началу XIX века религиозность уже утрачивает свое значение как основы миропонимания. И немецкая классическая философия - это последняя попытка примирить нравственность с этикой рационализма. Кант стремится оставить место вере, не ущемляя разум. Гегель, наоборот, показывает, как можно взглянуть на Бога и мир рациональными глазами, при этом, не становясь атеистом. Все это попытки уйти, отказаться от очень важной непосредственной составляющей религиозности, от того, что называется верой. Взамен предлагается рациональная этика, сохраняющая выбор между добром и злом, позволяющая свободно и добровольно создавать социальные объединения, предотвращая ту самую войну всех против всех.
Как это соотносится со старообрядчеством, с процессами, протекавшими в России?
Нужно понимать, что и сам протестантизм может быть очень агрессивен, вспомним казнь испанского мыслителя Сервета в Женеве при Кальвине. Совсем другое дело - та социальная роль, которую играет протестантизм при переходе от патерналистского типа общественного устройства к гражданскому. С моей точки зрения, индивидуализирующая старообрядческая этика открывала определенные возможности для создания нового тип социальной организации в условиях кризиса. Россия XVII века - это кризис и власти, и религии, это кризис всех социальных институтов. Это фактически не прекращающаяся смута, бунты, гражданская война. Стоял вообще вопрос о будущем страны - будет ли у российского общества собственное государство, или оно окажется в зависимости от более сильных соседей. Пафос старообрядчества рождается из стремления общества остановить самоистребление и сохранить власть в качестве своего национального института.
Вопрос в XVII веке для России стоял так: как будут складываться взаимоотношения между обществом и властью. Сможет ли общество не стать объектом владения власти и создать механизмы генерирования этой власти, стать субъектом развития, - экономического и политического. Или же власть окажется над обществом и прервет его естественную социальную динамику и трансформацию. Это одновременно был и вопрос качества духовной жизни, потому что общество должно было стать субъектом духовного процесса. Общество должно было стать тем, кто самостоятельно защищает свою мораль, свою нравственность, свои свободы и права, свой общественный суверенитет.
Это совпало со Смутой рубежа XVI и XVII веков, которая сама по себе являлась результатом кризиса ценностей Возрождения во всей Европе. Только если на Западе Бог растворился в человеке, то в России человек растворился в Боге. Смуте предшествовала эпоха Ивана Грозного, которая ясно показала, что есть разница между индивидулизирующим личным религиозным альтруизмом раннего русского Возрождения XIV-XV веков, возвышающим и обожающим человека, и использованием религиозных альтруистических установок для оправдания любого насилия над личностью со стороны государства, разрушающим и человека, и общество. Одно дело, когда ты имеешь право жертвовать собой, и другое, когда ты имеешь право разрешить другому жертвовать кем-то другим во имя великих целей. Это - "духовность" Ивана Грозного. Это - опричнина. Это и есть кризис. Это и есть такое "псевдорастворение" человека в "богогосударстве", при котором уже ничего не остается ни от человека, ни от Бога, а со временем - и от государства. Ведь со временем такой человек уже перестает различать власть во имя Бога от власти как таковой.
Бог растворяется во власти, которая начинает подменять его собой. Человек, живущий в такую эпоху, теряет основания для самозащиты. Начинается кризис, из которого попыталось вывести общество русское старообрядчество. Оно дало пример морали, в которой человек сам ответственен за свою веру, за свой мир, за свое общество. Старообрядчество показывает, что есть Бог, что есть Власть, и что эти понятия отделимы друг от друга. И каждый человек обязан защищать Бога перед властью, в том случае, если власть нарушает божественные законы, преступает мораль и этику, отказываясь тем самым от самого Бога.
С этого начинается защита человеком себя самого от неправой власти. Поэтому так опасен оказался этот запрет, когда доктрина власти объявлялась изначально верной только потому, что это была доктрина власти, а все инакомыслящие, так или иначе, исключались из социальной жизни.
Русское общество, утратив нравственную основу для внутренней консолидации, не смогло изменить свое социальное качество с патерналистского на гражданское. Так был упущен важный момент социальной эволюции, был потерян ключ самозащиты общества. Как только это произошло, власть под руководством династии Романовых осуществила повторное закрепощение собственного народа, которое к XIX веку приобрело формы очевидного колониального рабства. С другой стороны, появление глобальных рынков сбыта сырья - пшеницы, пушнины - позволяет власти включиться в этот процесс в роли самостоятельного игрока. Вспомним, что глобализация в мире уже была, и было развитие сырьевых рынков - в XVII веке, когда чай, пряности, золото, пушнина и зерно превратились в объекты корпоративных отношений, формируя не только европейское, но и мировое современное разделение труда. Своего наиболее уродливого пика эти процессы достигают на рубеже XVIII-XIX веков.
Нельзя сказать, что для социума эти процессы протекали безболезненно или хотя бы малозаметно. Наоборот, общество всячески сопротивлялось инородному вторжению в собственное устройство. Восстания Разина, Пугачева, исход старообрядцев в глухие места, подальше от власти - все это звенья отторжения обществом преобразований, которые шли в разрез с общемировой тенденцией. Власть не стала переподчинять порабощенный народ новой вере, как это хотели сделать поляки. Власть переподчинила веру себе, заставив церковных иерархов предать собственный народ и его религиозную традицию, тем самым, сломив основной институт - церковь. После этого уничтожение Патриаршества было делом техники, взамен его Петр учредил Святейший Правительственный Синод. Кстати, в этих условиях секуляризация культуры могла быть только благом.
Дело не в различии той веры, которая была принесена из Украины и Греции, и той веры, которая была на Руси. Дело даже не в наборе догматов и обрядов. Дело в том месте, которое занимает духовная жизнь в социуме. Трагедия русской церкви, на мой взгляд, это трагедия разрушения соборности, отторжения церкви от общества. В отличие от западно-европейских церквей, русская церковь всегда была сильна опорой на общества, поддержкой миром своих духовных лидеров.
До тех пор, пока церковь опиралась на общество, она могла противостоять власти, не допуская возможности стать инструментом этой власти в неправых делах. Власть была вынуждена считаться с церковью, с ее ролью в общественной жизни.
И то, что произошло в период церковного раскола, привело к утрате доверия со стороны общества. Это предательство конкретных лиц, в интересах ли экономических, финансовых, из страха ли, но все равно это остается предательством. И не случайно, что потом этот институт не препятствовал и по-своему санкционировал установление крепостного закабаления, при котором людей - крепостных - обменивали на собак. Церковный институт дал санкцию этой системе, позволив реализовать институты, несовместимые в своей сути с христианством. Это величайшая трагедия для всей последующей русской истории.
Общество оказалось перед выбором - остаться в реальной жизни или уйти от власти, от этих законов. Миллионы русских людей отвергли власть, их назвали раскольниками, хотя они таковыми совершенно не являлись. Но и другие миллионы - большая часть - осталась и безмолвствовала. Это была ее реакция. Мы не уйдем, но смолчим. Власть утратила опору в обществе. Историческое событие мертвой хваткой цепляет живое. Из Раскола вышли не только Аввакум и боярыня Морозова. Из раскола вышел и Толстой, и Софья Перовская, и крепостное право, и цареубийство. Из раскола возникла легитимация сталинизма, народный атеизм и отвержение церкви. Из раскола вся кровь нашего XX-го века.
Раскол проявил отторжение народа от власти и церкви от народа. Что остается в такой ситуации для народа? Остается лишь традиция самоуважения еще сохранявшаяся в русском крестьянстве, но реально - народ остался без института самозащиты в индустриальную эпоху. При всем ужасе сталинского режима, все, что было создано положительного в это время, было создано крестьянством вопреки тому, что крестьянство фактически уничтожалось. Именно крестьянство, ставшее при жизни одного поколения пролетариатом, а двух - интеллигенцией привнесло в социализм дух коллективизма, дух общности, позволявший даже в этот сложный период строить доверительные отношения, не потерять способность к общественному регулированию, к защите Отечества. Народ во время войны спас Россию. Народ не захотел немецкого мироустройства, и, воспротивившись этому, одержал победу.
Я думаю, что то, что мы сейчас переживаем, это, конечно, кризис. Исчезли, практически исчезли крестьянские традиции, сохранявшие народную целостность. Сейчас мы больше напоминаем римский мир времен упадка, когда не было веры, когда не работали социальные институты. Кругом - тьма неверия друг другу, неверия в то, что каждый из нас имеет ценность просто потому, что он человек. Нет духовных опор внутри нас, нет институтов, по - настоящему обеспечивающих эти духовные опоры вовне. Церковь не может быть "приводным ремнем" государства, но и над обществом возвышается только малая, малая ее часть, а не вся она целиком.
Мне кажется, что поиск внутренней нравственности, готовность нести самому ответственность за себя, свою жизнь, за своих близких и дальних - вот трудный вызов, который стоит перед каждым из нас в России.
Это и хорошо, и плохо. Ситуация кризиса приводит общество к необходимости каждого постоянно отвечать на вопросы, что такое для него мораль, что для него такое этика, и постепенно на базе этих ценностей формировать новую социальную среду общения, основанную на близости наших представлений о добре и зле. В России рубежа XIX и XX веков эта среда новой этики формировалась под влиянием русской литературы, но не успела полностью состояться. Она оказалась слишком маленькой, чтобы предотвратить социальные потрясения...
Ведь до чего дошло современное общество - человек не может опереться даже на уважение людей, для обоснования своего нравственного поведение. Вот тут единственная надежда на то, что человек скажет: "Плевать, что вы считаете. Я верю, что добро есть добро". Пусть даже вера будет пока функцией ампутированной ноги, которая болит, но напоминает о себе.
Трудно об этом говорить, ведь я не имею права учить, может быть только - делиться своими сомнениями и поисками. Но мне кажется, что с утратой Бога люди постепенно теряют связь друг с другом , утрачивают основания для сочувствия и интереса друг к другу. И, возможно, наступит момент, когда они поймут, что никаких рациональных оснований для этого вовсе не существует и почему бы для начала не принять, что это важно, просто на веру?
По материалам (с сокращением): Старообрядчество как упущенный шанс
Западное Возрождение начинает с того, что находит Бога в человеке, делает человека достойным Бога, а заканчивает фактически растворением Бога в человеке. Сначала в человеке открывается нечто божественное, происходит преодоление отчуждения между Богом и Человеком, самое прекрасное и высокое у Данте и Петрарки посвящено именно этому. Потом появляется человеческая красота, телесное становится категорией прекрасного. К XVI-му веку все природное в человеке объявляется прекрасным и божественным. И тут выясняется, что божественно вообще все. Тогда возникает вопрос о том, а что не божественно и чем отличается божественное от не божественного, добро от зла?
Сначала человек ищет и находит Бога в себе, а потом пытается найти себя в себе же самом! И таким образом, возникает ситуация, прямо противоположная истокам Возрождения. Происходит утрата Бога, утрата различий между добром и злом. И нужно снова найти Бога в человеке. Но не того, который был когда-то отчужден и был где-то во вне, но найти уже внутри, заново отделить человека от божественного. Человеку нужен уже какой-то другой способ построения отношений с Богом. Возникает необходимость постоянно находить в самом себе что-то такое, что выше самого человека, на что он может опереться, что он может принять за точку отсчета внутри себя. Вот этот процесс я называю индивидуализацией веры.
Возникает ситуация, когда старая теократическая модель, опиравшаяся на прежний тип религиозности, утрачивает свое влияние на общество, а новая модель еще не возникла. Начинается эпоха самоистребления, война всех против всех. Потому что если общество утрачивает уважение к основанию власти, то прав оказывается тот, кто сильнее. И тогда рождается своя "этика", когда ты уже не имеешь права жаловаться на то, что кто-то осуществляет над тобой насилие. Люди, утрачивающие различие между добром и злом, перестают доверять друг другу, теряют способность к объединению во имя самозащиты. Прежнего Бога уже нет, а новый Бог еще не появился. Социальные связи оказываются местом борьбы, ареной войны за власть. Разрушаются политические отношения, разрушается экономика. Все это в сумме дает войну самую настоящую. Европа XVI-XVII веков воюет беспрестанно. И тогда на первый план выходит поиск нового типа религиозности, нового типа веры. Не случайно запутавшийся в безбожии позднего Возрождения шекспировский Гамлет учился в Виттенбергском университете...
Появление нового, индивидуализированного, типа религиозности - это, по сути, новое открытие евангельского типа религиозности. Изначально эта религиозность была общинна. Потом она прошла все стадии своего развития и появляется Лютер. Рождается новый тип религиозности. Сформировавшиеся предпосылки Реформации начинают воплощать себя в своих основных направлениях, провозглашаемых тем же Лютером, Кальвином, Цвингли. Реформация охватывает практически все страны католической Европы.
И дальше начинается принятие новой религиозности. Человек ищет - и находит - новое основание, для того, чтобы уважать себя, уважать другого, доверять другому, не из страха перед институтом, а потому что этот другой разделяет его точку зрения на принятие нравственных решений. Из этого внутреннего нравственного согласия рождается доверие, появляется добрососедство, взаимопонимание в сфере как социально-политической, так и экономической. И история показывает, что общество с индивидуализированной религиозностью в новых условиях оказывается сильнее, успешнее общества, не принявшего этот тип.
Индивидуализированная религиозность порождает новый тип интеграции - интеграцию не на основании внешних факторов - границ, законов, кодексов, тюрем, а интеграцию внутреннюю, основанную на взаимном доверии.
Итальянское Возрождение разрушает старый тип религиозности, но не создает нового. По ряду геополитических и экономических причин, именно Германия принимает на себя роль той страны, где, собственно, и рождается индивидуализированная религиозность. Подобная социальная "прививка", "подхватывание" одним европейским регионом тенденций, зародившихся в другом, оказалось возможным в силу изначального единства интеллектуального пространства Европы. Тому способствовала и университетская система, множество школ, объединенных латинским языком. Важно, что это было духовное единство при политической "лоскутности" Европы, дискретности, плюрализме, позволявшем важным тенденциям выживать в политически более безопасных и благоприятных регионах. В Германии новый тип религиозности зарождается, но не получает достаточного развития, не может вылиться в социальную трансформацию, привести к изменению социальных отношений. После частичного поражения Реформации в Германии побеждает традиционная патерналистская бюрократическая форма интеграции. Зато в Голландии и Англии протестантские движения находят более благоприятную почву и создают новые формы консолидации общества, превращаясь в движущую силу политической трансформации - революции.
Что происходит дальше. Идея о том, что основа государства - это народ, убеждение, что не народ для государства, а государство для народа, приводит к гражданскому типу легитимации власти. Эти представления рождаются не у Гоббса и Локка, и даже не в первый период буржуазной английской революции, но еще раньше. Протестанты противопоставляют эти принципы королю Джеймсу - не Карлу, а Джеймсу! Новый тип религиозности задает основу для парламентской борьбы за ограничение королевской власти, и это начало XVII века, 20-е годы!
Дальше в Англии происходит революция, формируются новые представления о гражданском типе легитимации власти, но до конца реализоваться в политике они так и не смогли. Большая часть общества еще пребывает в плену патерналистской монархической традиции. Новое еще не укоренилось.
Новые гражданские формы власти и политические институты формируются в Америке, куда на чистое политическое пространство отправляются переселенцы из Европы, вдохновленные протестантскими общинными религиозными принципами. Именно здесь в отсутствии политических традиций и балласта старых социальных связей впервые оформляется новый гражданский тип легитимации власти. В Америке индивидуализированная религиозность находит свое политическое воплощение. Появляется не только Конституция, но и идея федеративности. Ведь прообразом "Декларации прав человека и гражданина" 1789 года, основного манифеста Французской революции, была не только Декларация независимости тринадцати Соединенных штатов Америки 1776 года, но и движение отцов-основателей.
Что интересно. После того, как на основе нового типа религиозности рождается новый гражданский тип социальной интеграции, он и получает уже рациональную интерпретацию в трудах философов того времени - Гоббса, Локка, представителей французского Просвещения. При этом сама религиозная составляющая отходит на второй план, как цветок по отношению к порожденному им семени. И возникает ощущение, что все эти гражданские политические и экономические преобразования происходят как бы сами по себе, не только не имеют религиозного основания, но зачастую носят прямо деистический и даже атеистический характер! Протестантское движение во Франции не стало народным, остались сильны традиции и власть католичества. Но именно во Франции, пришедшие из Америки и Англии идеи нового типа власти находят свое реальное и институциональное воплощение. Стоит напомнить, что католицизм во Франции того периода благодаря деятельности иезуитов все больше приобретает полицейскую функцию по отношению к интеллектуалам, и именно с иезуитством начинает ассоциироваться вся традиционная религиозность. Движущей силой французской революции поначалу являлась интеллигенция, как социальная группа - носитель новых идей. Буржуазия была на втором плане. А интеллигенция была заражена деизмом, распространяющимся атеизмом. Уже наступала другая эпоха - рациональная. На смену новой религиозности как базису для индивидуализации приходит рационализм.
Но даже Французская революция не может порвать с религией окончательно. У Руссо сильны протестантские женевские корни, Робеспьер начинает понимать, особенно в последний период времени, что для общества необходимо, чтобы люди во что-то верили.
Тем не менее, к началу XIX века религиозность уже утрачивает свое значение как основы миропонимания. И немецкая классическая философия - это последняя попытка примирить нравственность с этикой рационализма. Кант стремится оставить место вере, не ущемляя разум. Гегель, наоборот, показывает, как можно взглянуть на Бога и мир рациональными глазами, при этом, не становясь атеистом. Все это попытки уйти, отказаться от очень важной непосредственной составляющей религиозности, от того, что называется верой. Взамен предлагается рациональная этика, сохраняющая выбор между добром и злом, позволяющая свободно и добровольно создавать социальные объединения, предотвращая ту самую войну всех против всех.
Как это соотносится со старообрядчеством, с процессами, протекавшими в России?
Нужно понимать, что и сам протестантизм может быть очень агрессивен, вспомним казнь испанского мыслителя Сервета в Женеве при Кальвине. Совсем другое дело - та социальная роль, которую играет протестантизм при переходе от патерналистского типа общественного устройства к гражданскому. С моей точки зрения, индивидуализирующая старообрядческая этика открывала определенные возможности для создания нового тип социальной организации в условиях кризиса. Россия XVII века - это кризис и власти, и религии, это кризис всех социальных институтов. Это фактически не прекращающаяся смута, бунты, гражданская война. Стоял вообще вопрос о будущем страны - будет ли у российского общества собственное государство, или оно окажется в зависимости от более сильных соседей. Пафос старообрядчества рождается из стремления общества остановить самоистребление и сохранить власть в качестве своего национального института.
Вопрос в XVII веке для России стоял так: как будут складываться взаимоотношения между обществом и властью. Сможет ли общество не стать объектом владения власти и создать механизмы генерирования этой власти, стать субъектом развития, - экономического и политического. Или же власть окажется над обществом и прервет его естественную социальную динамику и трансформацию. Это одновременно был и вопрос качества духовной жизни, потому что общество должно было стать субъектом духовного процесса. Общество должно было стать тем, кто самостоятельно защищает свою мораль, свою нравственность, свои свободы и права, свой общественный суверенитет.
Это совпало со Смутой рубежа XVI и XVII веков, которая сама по себе являлась результатом кризиса ценностей Возрождения во всей Европе. Только если на Западе Бог растворился в человеке, то в России человек растворился в Боге. Смуте предшествовала эпоха Ивана Грозного, которая ясно показала, что есть разница между индивидулизирующим личным религиозным альтруизмом раннего русского Возрождения XIV-XV веков, возвышающим и обожающим человека, и использованием религиозных альтруистических установок для оправдания любого насилия над личностью со стороны государства, разрушающим и человека, и общество. Одно дело, когда ты имеешь право жертвовать собой, и другое, когда ты имеешь право разрешить другому жертвовать кем-то другим во имя великих целей. Это - "духовность" Ивана Грозного. Это - опричнина. Это и есть кризис. Это и есть такое "псевдорастворение" человека в "богогосударстве", при котором уже ничего не остается ни от человека, ни от Бога, а со временем - и от государства. Ведь со временем такой человек уже перестает различать власть во имя Бога от власти как таковой.
Бог растворяется во власти, которая начинает подменять его собой. Человек, живущий в такую эпоху, теряет основания для самозащиты. Начинается кризис, из которого попыталось вывести общество русское старообрядчество. Оно дало пример морали, в которой человек сам ответственен за свою веру, за свой мир, за свое общество. Старообрядчество показывает, что есть Бог, что есть Власть, и что эти понятия отделимы друг от друга. И каждый человек обязан защищать Бога перед властью, в том случае, если власть нарушает божественные законы, преступает мораль и этику, отказываясь тем самым от самого Бога.
С этого начинается защита человеком себя самого от неправой власти. Поэтому так опасен оказался этот запрет, когда доктрина власти объявлялась изначально верной только потому, что это была доктрина власти, а все инакомыслящие, так или иначе, исключались из социальной жизни.
Русское общество, утратив нравственную основу для внутренней консолидации, не смогло изменить свое социальное качество с патерналистского на гражданское. Так был упущен важный момент социальной эволюции, был потерян ключ самозащиты общества. Как только это произошло, власть под руководством династии Романовых осуществила повторное закрепощение собственного народа, которое к XIX веку приобрело формы очевидного колониального рабства. С другой стороны, появление глобальных рынков сбыта сырья - пшеницы, пушнины - позволяет власти включиться в этот процесс в роли самостоятельного игрока. Вспомним, что глобализация в мире уже была, и было развитие сырьевых рынков - в XVII веке, когда чай, пряности, золото, пушнина и зерно превратились в объекты корпоративных отношений, формируя не только европейское, но и мировое современное разделение труда. Своего наиболее уродливого пика эти процессы достигают на рубеже XVIII-XIX веков.
Нельзя сказать, что для социума эти процессы протекали безболезненно или хотя бы малозаметно. Наоборот, общество всячески сопротивлялось инородному вторжению в собственное устройство. Восстания Разина, Пугачева, исход старообрядцев в глухие места, подальше от власти - все это звенья отторжения обществом преобразований, которые шли в разрез с общемировой тенденцией. Власть не стала переподчинять порабощенный народ новой вере, как это хотели сделать поляки. Власть переподчинила веру себе, заставив церковных иерархов предать собственный народ и его религиозную традицию, тем самым, сломив основной институт - церковь. После этого уничтожение Патриаршества было делом техники, взамен его Петр учредил Святейший Правительственный Синод. Кстати, в этих условиях секуляризация культуры могла быть только благом.
Дело не в различии той веры, которая была принесена из Украины и Греции, и той веры, которая была на Руси. Дело даже не в наборе догматов и обрядов. Дело в том месте, которое занимает духовная жизнь в социуме. Трагедия русской церкви, на мой взгляд, это трагедия разрушения соборности, отторжения церкви от общества. В отличие от западно-европейских церквей, русская церковь всегда была сильна опорой на общества, поддержкой миром своих духовных лидеров.
До тех пор, пока церковь опиралась на общество, она могла противостоять власти, не допуская возможности стать инструментом этой власти в неправых делах. Власть была вынуждена считаться с церковью, с ее ролью в общественной жизни.
И то, что произошло в период церковного раскола, привело к утрате доверия со стороны общества. Это предательство конкретных лиц, в интересах ли экономических, финансовых, из страха ли, но все равно это остается предательством. И не случайно, что потом этот институт не препятствовал и по-своему санкционировал установление крепостного закабаления, при котором людей - крепостных - обменивали на собак. Церковный институт дал санкцию этой системе, позволив реализовать институты, несовместимые в своей сути с христианством. Это величайшая трагедия для всей последующей русской истории.
Общество оказалось перед выбором - остаться в реальной жизни или уйти от власти, от этих законов. Миллионы русских людей отвергли власть, их назвали раскольниками, хотя они таковыми совершенно не являлись. Но и другие миллионы - большая часть - осталась и безмолвствовала. Это была ее реакция. Мы не уйдем, но смолчим. Власть утратила опору в обществе. Историческое событие мертвой хваткой цепляет живое. Из Раскола вышли не только Аввакум и боярыня Морозова. Из раскола вышел и Толстой, и Софья Перовская, и крепостное право, и цареубийство. Из раскола возникла легитимация сталинизма, народный атеизм и отвержение церкви. Из раскола вся кровь нашего XX-го века.
Раскол проявил отторжение народа от власти и церкви от народа. Что остается в такой ситуации для народа? Остается лишь традиция самоуважения еще сохранявшаяся в русском крестьянстве, но реально - народ остался без института самозащиты в индустриальную эпоху. При всем ужасе сталинского режима, все, что было создано положительного в это время, было создано крестьянством вопреки тому, что крестьянство фактически уничтожалось. Именно крестьянство, ставшее при жизни одного поколения пролетариатом, а двух - интеллигенцией привнесло в социализм дух коллективизма, дух общности, позволявший даже в этот сложный период строить доверительные отношения, не потерять способность к общественному регулированию, к защите Отечества. Народ во время войны спас Россию. Народ не захотел немецкого мироустройства, и, воспротивившись этому, одержал победу.
Я думаю, что то, что мы сейчас переживаем, это, конечно, кризис. Исчезли, практически исчезли крестьянские традиции, сохранявшие народную целостность. Сейчас мы больше напоминаем римский мир времен упадка, когда не было веры, когда не работали социальные институты. Кругом - тьма неверия друг другу, неверия в то, что каждый из нас имеет ценность просто потому, что он человек. Нет духовных опор внутри нас, нет институтов, по - настоящему обеспечивающих эти духовные опоры вовне. Церковь не может быть "приводным ремнем" государства, но и над обществом возвышается только малая, малая ее часть, а не вся она целиком.
Мне кажется, что поиск внутренней нравственности, готовность нести самому ответственность за себя, свою жизнь, за своих близких и дальних - вот трудный вызов, который стоит перед каждым из нас в России.
Это и хорошо, и плохо. Ситуация кризиса приводит общество к необходимости каждого постоянно отвечать на вопросы, что такое для него мораль, что для него такое этика, и постепенно на базе этих ценностей формировать новую социальную среду общения, основанную на близости наших представлений о добре и зле. В России рубежа XIX и XX веков эта среда новой этики формировалась под влиянием русской литературы, но не успела полностью состояться. Она оказалась слишком маленькой, чтобы предотвратить социальные потрясения...
Ведь до чего дошло современное общество - человек не может опереться даже на уважение людей, для обоснования своего нравственного поведение. Вот тут единственная надежда на то, что человек скажет: "Плевать, что вы считаете. Я верю, что добро есть добро". Пусть даже вера будет пока функцией ампутированной ноги, которая болит, но напоминает о себе.
Трудно об этом говорить, ведь я не имею права учить, может быть только - делиться своими сомнениями и поисками. Но мне кажется, что с утратой Бога люди постепенно теряют связь друг с другом , утрачивают основания для сочувствия и интереса друг к другу. И, возможно, наступит момент, когда они поймут, что никаких рациональных оснований для этого вовсе не существует и почему бы для начала не принять, что это важно, просто на веру?
По материалам (с сокращением): Старообрядчество как упущенный шанс