АВТОБИОГРАФИЯ, ИЛИ КАК Я СТАЛ ПИСАТЕЛЕМ
Оригинал взят у stas_senkin в АВТОБИОГРАФИЯ, ИЛИ КАК Я СТАЛ ПИСАТЕЛЕМ
Писатель устроился старшим корреспондентом в смоленский еженедельник. Редактор попросила написать писательскую биографию. Я и написал. В ФБ полная версия, по ссылке отредактированная.
Писателем я стал рано - в шесть лет от роду. Да-да, когда меня отдали в первый класс на год раньше положенного, где научили писать корявым почерком, а читать я и вовсе научился еще в три года. Сам. Мать подарила мне букварь, азбуку и показала, как складывать гласные и согласные. До остального каким-то дедуктивным образом дошел самостоятельно. Я отставал от одноклассников в физическом развитии, но пытался обогнать их в умственном. Ведь обо мне говорили как о вундеркинде - «должность» обязывала. В итоге я написал стих и отправил его в газету «Пионерская правда». Вот так я и стал писателем. Стих был настолько политизированным, что редактора газеты пришли в ужас и не смогли опубликовать его. Похвалив меня особым поздравительным письмом на гербовой бумаге за ответственную гражданскую позицию и острый слог, они советовали мне стать чуть толерантнее и не задевать так сильно Рональда Рейгана. Я обиделся и перестал писать на долгие годы, хотя сам факт ответа от газеты мои учителя воспринимали как несомненную победу. Отсюда, наверное, берет начало моя нелюбовь к толерантности. «Стать мягче» стало для меня как соврать. Ведь какого лешего вы тогда пропагандируете агрессивный милитаризм, если потом учите быть толерантнее? Незамутненное сознание ребенка не только восприняло советскую пропаганду, но усилило милитаристскую позицию, как через кристалл. Стих, к сожалению, не сохранился, но помню, что он был написан по-взрослому. Возможно, редактора не поверили, что он принадлежит шестилетнему дитяти. Потом я начал писать только уже в старших классах, да и то, потому что не мог не писать. Стишки, большинство из которых не представляют собой ничего особого, поскольку слово обесценивается с каждым годом, какие-то театральные сценки, литературные конкурсы, песни, - все это было в моей жизни, но не подвигало меня на написание настоящей литературы. Потом была журналистика, меня отчасти научили владеть словом, стилем и даже привили какую-никакую грамотность. Впрочем, с последней, как и с толерантностью, у меня проблемы до сих пор. На Смоленщине я живу с двадцати лет. Переехав с Крайнего Севера, я крайне быстро «осмоленился», стал делать журналистику и пить водку наравне с корифеями пера. Но даже это не сделало из меня писателя, потому что писатель должен иметь то, что он может передать своему читателю - жизненный опыт. Жизненный опыт я начал набирать в монастыре. Всё, что было «до» я с помощью покаяния выбросил на помойку. Учили в детстве не любить Рейгана, потом, оказывается, нужно было стать толерантнее, а потом и вовсе сдаться - под звон стаканов со спиртом «Рояль». Такая жизнь не для меня. Мировоззренческая парадигма общества менялась слишком часто, мне нужно было устойчивое мировоззрение, которое я нашел в нашей традиционной религии. Тогда вера была не то, что сейчас: многие уходили в религию искренне и пытались жить по евангельским заповедям. В монастырях я провел в общей сложности восемь лет. Мой путь чернеца прошел через несколько обителей и в нескольких странах. Последние три года своего подвижнического пути я жил на знаменитой святой горе Афон - единственном месте на Земле, куда не ступает нога женщины. По иронии судьба такая нетолерантность сохранилась в Евросоюзе - Греции. После Афона я вернулся на Смоленщину. Обратно в монастырь мне уже не хотелось. Мне был еще тридцать один год. Возраст подходил к возрасту Христа, и я вскоре написал свою первую книгу, которая неожиданно для меня самого стала достаточна популярной в православном сообществе. Книгу я писал легко. Просмотр фильмов Тарантино и дух нового времени с Интернетом и гаджетами соединился в моем сознании с православной монашеской традицией. В итоге древняя мудрость передавалась мною весело и поучения были совсем не занудными. Я почувствовал себя писателем в полной мере в 2008-году, когда в Манеже в Москве мне была вручена премия за эту книгу «Украденные мощи». Формулировка премии гласила: за лучшее художественное произведение 2008-го года. Это был маленький, но триумф. Почему маленький, да потому что амбиции выросли сразу же. Писатель во мне ждал слишком долго, чтобы ограничиться этим, и одну за другой я стал выдавать на-гора четырнадцать книг. Я экспериментировал в разных жанрах. Писал сборники афонских рассказов, которые до сих пор являются самыми любимыми у моих читателей. По следам рассказов вышло четыре повести в том же «афонском» стиле. Последнюю повесть мои первые издатели уже не хотели издавать. Все потому что я отказывался писать «про духовность» такую, как они ее понимали, а брался только за те темы, которые брали за душу лично меня. Чтобы я сам от написания этих текстов получал удовольствие. Ведь как я считаю, в ином случае, читатель не сможет получить своего, читательского удовольствия. Последняя повесть в этом стиле была про героинового наркомана - сына священника, который стал бандитом. Я настолько правдоподобно изобразил жизнь героинового наркомана, что недруги обвинили меня в наркомании. Книгу издало другое издательство ограниченным тиражом, но ее стали перепечатывать и отправлять по тюрьмам, потому что она помогала жить. И это для меня было высшей наградой. Потом у меня был проект написания книг в совершенно новом стиле - православного мистического детектива. Проект получился неудачным, хотя книги и оформление были шикарными. Писал я их под псевдонимом. Доходило до смешного, когда на одном и том же сайте, к примеру, «духовник» - книги написанные под собственным моим именем прославлялись как духовные и весьма полезные, но те, которые были написаны под псевдонимом, клеймились как тупые, грязные и вредные. Написал я и два криминальных детектива со звездой отечественной журналистики Аркадием Мамонтовым. Проект с крупнейшим российским издательством «Эксмо», для которого мы писали, был прекращен исключительно по моей инициативе, поскольку для коммерческого успеха книг издатели выводили на обложку только одну фамилию - Мамонтова, а я скромно указывался на внутренней стороне обложки как «автор литературной записи». Ни деньги, ни здравые коммерческие мотивы, ни посулы издавать меня в будущем самостоятельно, не смогли заставить меня смириться с таким положением вещей. И я вошел в конфликт. Его зерно было изначально во мне и прорастало с годами, подпитываясь растущими писательскими амбициями и алкоголизмом. Я вошел в конфликт со всеми: с обществом, церковью, своими близкими. Этот конфликт сделал меня бесконечно одиноким и злым… … Есть такая интересная техника гештальт-терапии как «горячий стул». Недавно проходя реабилитацию, я сидел на таком стуле среди психотерапевтической группы, и окружающие давали мне обратную связь. Тема, с которой я вышел на этот стул, была «писатель и церковь». Высказывали довольно много мнений относительно моего конфликта с православным духовенством, мол, это и банальный пиар, и стремление выделиться, самоутвердиться за счет других, что это действительно поступок. Одно мнение мне особенно понравилось, точнее, это не мнение, но как бы взгляд со стороны: - Мне, Стас, ты со своим конфликтом напомнил честного полицейского из фильмов. Вот все кругом продажные, а он честный, хотя ему и достается за это. Эдакий брутальный полисмен, идущий против системы. Небритый одиночка, обычно с бутылкой в руках... Вот этот образ - «честный» полицейский с бутылкой абсолютное попадание в десяточку. И вопрос: он пьет, потому что честный, или честный, потому что пьет? Если уж быть честным до конца, то скорее вернее второе - он «честный» потому что пьет. «Героическая» честность такая интересная категория, что требует фон в виде лжецов. Такая честность всегда «вопреки», а не сама по себе. Обличительный формат такой честности предусматривает вознаграждение в виде той же бутылки и имиджа правдолюба. А правдолюбие же заключается в том, чтобы докопаться до кого-нибудь. Причем, сделать это легко, потому что у всего в этом мире есть две грани. Возможно, есть кому-то польза от этого. Но в последнее время я стал сомневаться в этом. Еще ученые не изобрели точные приборы измерения пользы и вреда. А вот бутылка в руках «честного» полицейского это однозначный вред. Забота о завтрашнем дне, где «дне» от слова дно, а не день… Но тогда, во время обострения конфликта, я об этом не думал, я был «героем», который тонул в собственной важности, чтобы оттолкнуться от своего дна. Я много пил, перебивался случайными заработками и путешествовал. Меня заносило то в Беларусь, то в горы Кавказа. Я словно бежал от этого общества, которое хотело вылепить меня по своему образу и подобию, чтобы я отражал его в своих книгах. Дном, от которого я оттолкнулся, стала для меня поездка на Донбасс. Какой же я герой, если не поеду защищать мирное русское население с оружием в руках? Я поехал туда в июне 2014-го, а вернулся домой к Новому году. Более полугода я воевал за Луганскую народную республику. Действительно, видел кровь, пот и слезы. Видел смерть и боль. Сам ощущал боль. Стрелял по врагу и находился под обстрелами. Часто находился близко от смерти. Участвовал в боях. Чувствовал, что не зря там нахожусь, что во всем этом есть смысл. Не скажу, что это был какой-то исключительный или кошмарный опыт, но он был важен для меня лично, какие то вещи открылись для меня совершенно с иной стороны. Наш батальон «Русь», который базировался в поселке Краснодон, в конце августа пошел в контрнаступление. ВСУ снимались со своих позиций в боязливой спешке. Еще в июне украинские военные почти оторвали ЛНР от России, но после «изваринского котла» драпали с большой скоростью. Основу ополчения составляли шахтеры, которые хотели мстить за своих погибших под обстрелами родных. Украинцы это знали и бежали. Конечной целью нашего наступления был город-спутник Луганска под красивым названием Счастье. Там находится ТЭЦ, питающая Луганск. А город в тот момент был занят карательным батальоном «Айдар». Мы заняли село рядом со Счастьем, которое называется Веселая гора. Граница между нами и врагом проходила по реке Северский Донец. Как татары хана Ахмета и войско Ивана Третьего мы стояли на Донце, как на Угре, перестреливаясь из АГС, минометов, танков и САУ, но никто не решался форсировать реку и переходить в наступление. Где-то в это время мне на фейсбук написала девушка - уроженка этого города Счастье, которая резко осудила меня и мое пребывание там. Иди домой, мудилко, - гласило ее сообщение… … Через пару месяцев я уже был дома на Смоленщине, поскольку не видел смысла в дальнейшем своем пребывании на Донбассе: я провел там самые опасные месяцы, когда наступала украинская армия, которая дошла до самого Краснодона и русско-украинской границы. После Минских соглашений в Луганске стала формироваться Народная милиция, служащие стали получать зарплату, и жизнь постепенно стала входить в мирное русло. Нет, потом еще были Илловайск и Дебальцево, но большой опасности для существования республик и геноцида мирного населения я лично не видел. В России мне опять написала эта девушка. Какое-то время мы препирались и ругались в Интернете, а через пару месяцев она переехала из Москвы ко мне и стала моей женой. Таким образом, я все-таки взял Счастье, пусть даже не город-спутник Луганска... Меня не издавали уже более трех лет, а тут снова переиздали мои «афонские рассказы», объединив три сборника в один. У меня возникли новые планы, новые мечты. Я прошел реабилитацию по миннесотской модели и отказался от алкоголя. Получил новый социальный заказ на книгу. Я не скопил в этой жизни ничего, довольствовался минимальным, то, враждуя, то, примиряясь с действительностью. Но, несмотря на все это, мне сейчас хорошо, как никогда. Я работаю снова, получая удовольствие от каждого напечатанного мною слова, хоть и не знаю, что меня ожидает дальше. Я писатель и должен писать. Делай, что должно и будь что будет. Но я твердо уверен, что это еще далеко не конец. В сорок лет писательская карьера только начинается. - А счастье близко, счастье далеко. Его найти трудно и легко…
Писатель устроился старшим корреспондентом в смоленский еженедельник. Редактор попросила написать писательскую биографию. Я и написал. В ФБ полная версия, по ссылке отредактированная.
Писателем я стал рано - в шесть лет от роду. Да-да, когда меня отдали в первый класс на год раньше положенного, где научили писать корявым почерком, а читать я и вовсе научился еще в три года. Сам. Мать подарила мне букварь, азбуку и показала, как складывать гласные и согласные. До остального каким-то дедуктивным образом дошел самостоятельно. Я отставал от одноклассников в физическом развитии, но пытался обогнать их в умственном. Ведь обо мне говорили как о вундеркинде - «должность» обязывала. В итоге я написал стих и отправил его в газету «Пионерская правда». Вот так я и стал писателем. Стих был настолько политизированным, что редактора газеты пришли в ужас и не смогли опубликовать его. Похвалив меня особым поздравительным письмом на гербовой бумаге за ответственную гражданскую позицию и острый слог, они советовали мне стать чуть толерантнее и не задевать так сильно Рональда Рейгана. Я обиделся и перестал писать на долгие годы, хотя сам факт ответа от газеты мои учителя воспринимали как несомненную победу. Отсюда, наверное, берет начало моя нелюбовь к толерантности. «Стать мягче» стало для меня как соврать. Ведь какого лешего вы тогда пропагандируете агрессивный милитаризм, если потом учите быть толерантнее? Незамутненное сознание ребенка не только восприняло советскую пропаганду, но усилило милитаристскую позицию, как через кристалл. Стих, к сожалению, не сохранился, но помню, что он был написан по-взрослому. Возможно, редактора не поверили, что он принадлежит шестилетнему дитяти. Потом я начал писать только уже в старших классах, да и то, потому что не мог не писать. Стишки, большинство из которых не представляют собой ничего особого, поскольку слово обесценивается с каждым годом, какие-то театральные сценки, литературные конкурсы, песни, - все это было в моей жизни, но не подвигало меня на написание настоящей литературы. Потом была журналистика, меня отчасти научили владеть словом, стилем и даже привили какую-никакую грамотность. Впрочем, с последней, как и с толерантностью, у меня проблемы до сих пор. На Смоленщине я живу с двадцати лет. Переехав с Крайнего Севера, я крайне быстро «осмоленился», стал делать журналистику и пить водку наравне с корифеями пера. Но даже это не сделало из меня писателя, потому что писатель должен иметь то, что он может передать своему читателю - жизненный опыт. Жизненный опыт я начал набирать в монастыре. Всё, что было «до» я с помощью покаяния выбросил на помойку. Учили в детстве не любить Рейгана, потом, оказывается, нужно было стать толерантнее, а потом и вовсе сдаться - под звон стаканов со спиртом «Рояль». Такая жизнь не для меня. Мировоззренческая парадигма общества менялась слишком часто, мне нужно было устойчивое мировоззрение, которое я нашел в нашей традиционной религии. Тогда вера была не то, что сейчас: многие уходили в религию искренне и пытались жить по евангельским заповедям. В монастырях я провел в общей сложности восемь лет. Мой путь чернеца прошел через несколько обителей и в нескольких странах. Последние три года своего подвижнического пути я жил на знаменитой святой горе Афон - единственном месте на Земле, куда не ступает нога женщины. По иронии судьба такая нетолерантность сохранилась в Евросоюзе - Греции. После Афона я вернулся на Смоленщину. Обратно в монастырь мне уже не хотелось. Мне был еще тридцать один год. Возраст подходил к возрасту Христа, и я вскоре написал свою первую книгу, которая неожиданно для меня самого стала достаточна популярной в православном сообществе. Книгу я писал легко. Просмотр фильмов Тарантино и дух нового времени с Интернетом и гаджетами соединился в моем сознании с православной монашеской традицией. В итоге древняя мудрость передавалась мною весело и поучения были совсем не занудными. Я почувствовал себя писателем в полной мере в 2008-году, когда в Манеже в Москве мне была вручена премия за эту книгу «Украденные мощи». Формулировка премии гласила: за лучшее художественное произведение 2008-го года. Это был маленький, но триумф. Почему маленький, да потому что амбиции выросли сразу же. Писатель во мне ждал слишком долго, чтобы ограничиться этим, и одну за другой я стал выдавать на-гора четырнадцать книг. Я экспериментировал в разных жанрах. Писал сборники афонских рассказов, которые до сих пор являются самыми любимыми у моих читателей. По следам рассказов вышло четыре повести в том же «афонском» стиле. Последнюю повесть мои первые издатели уже не хотели издавать. Все потому что я отказывался писать «про духовность» такую, как они ее понимали, а брался только за те темы, которые брали за душу лично меня. Чтобы я сам от написания этих текстов получал удовольствие. Ведь как я считаю, в ином случае, читатель не сможет получить своего, читательского удовольствия. Последняя повесть в этом стиле была про героинового наркомана - сына священника, который стал бандитом. Я настолько правдоподобно изобразил жизнь героинового наркомана, что недруги обвинили меня в наркомании. Книгу издало другое издательство ограниченным тиражом, но ее стали перепечатывать и отправлять по тюрьмам, потому что она помогала жить. И это для меня было высшей наградой. Потом у меня был проект написания книг в совершенно новом стиле - православного мистического детектива. Проект получился неудачным, хотя книги и оформление были шикарными. Писал я их под псевдонимом. Доходило до смешного, когда на одном и том же сайте, к примеру, «духовник» - книги написанные под собственным моим именем прославлялись как духовные и весьма полезные, но те, которые были написаны под псевдонимом, клеймились как тупые, грязные и вредные. Написал я и два криминальных детектива со звездой отечественной журналистики Аркадием Мамонтовым. Проект с крупнейшим российским издательством «Эксмо», для которого мы писали, был прекращен исключительно по моей инициативе, поскольку для коммерческого успеха книг издатели выводили на обложку только одну фамилию - Мамонтова, а я скромно указывался на внутренней стороне обложки как «автор литературной записи». Ни деньги, ни здравые коммерческие мотивы, ни посулы издавать меня в будущем самостоятельно, не смогли заставить меня смириться с таким положением вещей. И я вошел в конфликт. Его зерно было изначально во мне и прорастало с годами, подпитываясь растущими писательскими амбициями и алкоголизмом. Я вошел в конфликт со всеми: с обществом, церковью, своими близкими. Этот конфликт сделал меня бесконечно одиноким и злым… … Есть такая интересная техника гештальт-терапии как «горячий стул». Недавно проходя реабилитацию, я сидел на таком стуле среди психотерапевтической группы, и окружающие давали мне обратную связь. Тема, с которой я вышел на этот стул, была «писатель и церковь». Высказывали довольно много мнений относительно моего конфликта с православным духовенством, мол, это и банальный пиар, и стремление выделиться, самоутвердиться за счет других, что это действительно поступок. Одно мнение мне особенно понравилось, точнее, это не мнение, но как бы взгляд со стороны: - Мне, Стас, ты со своим конфликтом напомнил честного полицейского из фильмов. Вот все кругом продажные, а он честный, хотя ему и достается за это. Эдакий брутальный полисмен, идущий против системы. Небритый одиночка, обычно с бутылкой в руках... Вот этот образ - «честный» полицейский с бутылкой абсолютное попадание в десяточку. И вопрос: он пьет, потому что честный, или честный, потому что пьет? Если уж быть честным до конца, то скорее вернее второе - он «честный» потому что пьет. «Героическая» честность такая интересная категория, что требует фон в виде лжецов. Такая честность всегда «вопреки», а не сама по себе. Обличительный формат такой честности предусматривает вознаграждение в виде той же бутылки и имиджа правдолюба. А правдолюбие же заключается в том, чтобы докопаться до кого-нибудь. Причем, сделать это легко, потому что у всего в этом мире есть две грани. Возможно, есть кому-то польза от этого. Но в последнее время я стал сомневаться в этом. Еще ученые не изобрели точные приборы измерения пользы и вреда. А вот бутылка в руках «честного» полицейского это однозначный вред. Забота о завтрашнем дне, где «дне» от слова дно, а не день… Но тогда, во время обострения конфликта, я об этом не думал, я был «героем», который тонул в собственной важности, чтобы оттолкнуться от своего дна. Я много пил, перебивался случайными заработками и путешествовал. Меня заносило то в Беларусь, то в горы Кавказа. Я словно бежал от этого общества, которое хотело вылепить меня по своему образу и подобию, чтобы я отражал его в своих книгах. Дном, от которого я оттолкнулся, стала для меня поездка на Донбасс. Какой же я герой, если не поеду защищать мирное русское население с оружием в руках? Я поехал туда в июне 2014-го, а вернулся домой к Новому году. Более полугода я воевал за Луганскую народную республику. Действительно, видел кровь, пот и слезы. Видел смерть и боль. Сам ощущал боль. Стрелял по врагу и находился под обстрелами. Часто находился близко от смерти. Участвовал в боях. Чувствовал, что не зря там нахожусь, что во всем этом есть смысл. Не скажу, что это был какой-то исключительный или кошмарный опыт, но он был важен для меня лично, какие то вещи открылись для меня совершенно с иной стороны. Наш батальон «Русь», который базировался в поселке Краснодон, в конце августа пошел в контрнаступление. ВСУ снимались со своих позиций в боязливой спешке. Еще в июне украинские военные почти оторвали ЛНР от России, но после «изваринского котла» драпали с большой скоростью. Основу ополчения составляли шахтеры, которые хотели мстить за своих погибших под обстрелами родных. Украинцы это знали и бежали. Конечной целью нашего наступления был город-спутник Луганска под красивым названием Счастье. Там находится ТЭЦ, питающая Луганск. А город в тот момент был занят карательным батальоном «Айдар». Мы заняли село рядом со Счастьем, которое называется Веселая гора. Граница между нами и врагом проходила по реке Северский Донец. Как татары хана Ахмета и войско Ивана Третьего мы стояли на Донце, как на Угре, перестреливаясь из АГС, минометов, танков и САУ, но никто не решался форсировать реку и переходить в наступление. Где-то в это время мне на фейсбук написала девушка - уроженка этого города Счастье, которая резко осудила меня и мое пребывание там. Иди домой, мудилко, - гласило ее сообщение… … Через пару месяцев я уже был дома на Смоленщине, поскольку не видел смысла в дальнейшем своем пребывании на Донбассе: я провел там самые опасные месяцы, когда наступала украинская армия, которая дошла до самого Краснодона и русско-украинской границы. После Минских соглашений в Луганске стала формироваться Народная милиция, служащие стали получать зарплату, и жизнь постепенно стала входить в мирное русло. Нет, потом еще были Илловайск и Дебальцево, но большой опасности для существования республик и геноцида мирного населения я лично не видел. В России мне опять написала эта девушка. Какое-то время мы препирались и ругались в Интернете, а через пару месяцев она переехала из Москвы ко мне и стала моей женой. Таким образом, я все-таки взял Счастье, пусть даже не город-спутник Луганска... Меня не издавали уже более трех лет, а тут снова переиздали мои «афонские рассказы», объединив три сборника в один. У меня возникли новые планы, новые мечты. Я прошел реабилитацию по миннесотской модели и отказался от алкоголя. Получил новый социальный заказ на книгу. Я не скопил в этой жизни ничего, довольствовался минимальным, то, враждуя, то, примиряясь с действительностью. Но, несмотря на все это, мне сейчас хорошо, как никогда. Я работаю снова, получая удовольствие от каждого напечатанного мною слова, хоть и не знаю, что меня ожидает дальше. Я писатель и должен писать. Делай, что должно и будь что будет. Но я твердо уверен, что это еще далеко не конец. В сорок лет писательская карьера только начинается. - А счастье близко, счастье далеко. Его найти трудно и легко…