Одна из главных проблем современного искусства
Нередко бывает так, что какая-то мысль, сидящая у тебя в голове, не имеет достаточно веского повода для того чтобы даже быть чётко сформулированной, не то что высказанной, но потом происходит некое событие, само по себе не Бог весть значимое, после которого ты говоришь себе: ну всё, я созрел.
Для этого поста я созрел на позапрошлой неделе, когда у меня в руках почти случайно оказался июльский номер журнала «Столица Нижний». В этом номере на двадцать девятой странице размещено интервью с арт-группой «Провмыза». Вот это интервью.
Начнём с того, что интервью я читал очень медленно, хотя от чтения меня ничего не отвлекало. Чтобы смысл сказанного Галиной Мызниковой и Сергеем Проворовым устаканился в моей голове, почти каждое предложение приходилось воспринимать по частям, причём каждую часть перечитывать по два, а то и по три раза. Но худо-бедно я продвигался по тексту. В какой-то момент я дошёл до следующей фразы:
«При сохранности стратегической матрицы наполнение от исполнения к исполнению можно изменять, оставляя при этом устойчивую форму равноценности современного и классического искусства в общем российском культурном пространстве, множественность и разнообразие содержания их диалогового поля»
На пару секунд я завис. К перегруженной структуре текста я уже привык, но вот словосочетание «стратегическая матрица» было мне незнакомо. Сначала я подумал, что дело в самом слове «матрица». Я знаю разные значения этого слова. Во-первых, я знаю матрицы из тензорного анализа. Во-вторых, я знаю матрицу как интегральную микросхему (например, в фотоаппарате). В конце концов, я смотрел фильм «Матрица» братьев (ну, тогда ещё братьев) Вачовски, где даётся своё определение этому слову, которое, впрочем, вполне доходчиво разъясняется. Но что такое «стратегическая матрица»? Я ещё раз медленно перечитал всё предложение и из контекста понял, что загадочное словосочетание обозначает просто «стратегия». Но для чего к этому слову прибавлять ещё и «матрица»? Я решил, что смутившее меня словосочетание - это термин сугубо искусствоведческий, а поскольку я читаю очень мало книг по искусствоведению, то и термин мне незнаком.
Добравшись до дому, я загуглил термин «стратегическая матрица». Вот что я нашёл:
«Маркетинговая стратегическая матрица - это модель выбора фирмой определенной стратегии в зависимости от рыночной конъюнктуры и собственных возможностей»
Со значением я угадал правильно, но термин оказался не искусствоведческим, а маркетинговым. Зачем использовать маркетинговый термин (причём очевидно не распространённый за пределами сферы его употребления) в контексте современного и классического искусства?
Должен признаться, что результат поиска в Гугле меня не очень удивил. Пёс бы с ней, со стратегической матрицей. Вся статья такая. Где достаточно было бы слова «развитие» сказано «динамический временной аспект искусства», где можно было сказать «не даст повода к их конфронтации» мы читаем: «не даст впоследствии проблематизировать саму идею их возможной конфронтации». Конечно, эти примеры не совсем точны, потому что предложенные мной замены, признаем это, искажают и ущербляют первоначальный смысл. Но на самом деле, переписать следовало бы всю структуру большинства предложений.
Постойте, скажет мне мой потенциальный оппонент, как это «следовало бы»? Ты кто такой вообще, чтобы указывать Галине Мызниковой и Сергею Проворову что делать и как выражаться?
В ответ я могу вспомнить фрагмент из автобиографической книги замечательного американского физика, нобелевского лауреата Ричарда Фейнмана. Однажды его пригласили на довольно бессмысленную «конференцию», в которой принимали участие люди самых разных специальностей: социологи, филологи, врачи, теософы и другие. Фейнман был приглашён как представитель точных наук и, на свою беду, согласился приехать. Далее цитата из книги «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!»
«На конференции был один социолог, который написал работу, чтобы ее прочитали все мы - он написал ее предварительно. Я начал читать эту дьявольщину, и мои глаза просто полезли из орбит: я ни черта не мог в ней понять! Я подумал, что причина в том, что я не прочел ни одной книги из предложенного списка. Меня не отпускало это неприятное ощущение «своей неадекватности», до тех пор пока я, наконец, не сказал себе: «Я остановлюсь и прочитаю одно предложение медленно, чтобы понять, что, черт возьми, оно значит».
Итак, я остановился - наугад - и прочитал следующее предложение очень внимательно. Я сейчас не помню его точно, но это было что-то вроде: «Индивидуальный член социального общества часто получает информацию чрез визуальные, символические каналы». Я долго с ним мучился, но все-таки перевел. Знаете что это означает? «Люди читают».
Затем я перешел к следующему предложению и понял, что его я тоже могу перевести. Потом же это превратилось в пустое занятие: «Иногда люди читают; иногда люди слушают радио», - и т.д. Но все это было написано так замысловато, что сначала я даже не понял, но, когда, наконец, расшифровал, оказалось, что это полная бессмыслица.
На этой встрече произошло всего одно событие, которое доставило мне удовольствие, или, по крайней мере, позабавило. Каждое слово, которое произносил каждый выступающий на пленарном заседании, было настолько важным, что был нанят стенографист, который печатал всю это чертовщину. День, наверное, на второй, стенографист подошел ко мне и спросил: «Чем Вы занимаетесь? Вы, конечно же, не профессор».
- Я как раз профессор.
- Чего?
- Физики - науки.
- О! Так вот в чем, должно быть, причина, - сказал он.
- Причина чего?
Он сказал: "Видите ли, я - стенографист и печатаю все, о чем здесь говорят. Когда говорят все остальные, я печатаю все, что они говорят, не понимая ни слова. Но каждый раз, когда встаете Вы, чтобы задать вопрос или что-то сказать, я понимаю все, что Вы имеете в виду - в чем суть вопроса или что Вы говорите - поэтому я и подумал, что Вы просто не можете быть профессором!"»
Надо отметить, что я, в силу своей специальности, читал много заметок, интервью и статей, в которых физиков и математиков просят рассказать о какой-то актуальной научной пробеме. Эти заметки и интервью всегда восхищали меня тем, в каких простых и понятных даже ребёнку словах и образах учёные говорят о квантовой физике, о гипотезе Пуанкаре, об исследованиях дальнего космоса.
В общем, мысль моя должна быть уже понятна, пора бы переходить к выводам. Тема, которую я здесь постарался раскрыть, я уже затрагивал несколько раз в разговорах со своими знакомыми, так или иначе имеющими отношение к современному искусству. Мой вопрос к ним был всегда одним и тем же: «Зачем вы стараетесь выражаться как можно непонятнее, когда к этому нет никаких объективных причин?» Под «объективными причинами» я здесь понимаю, главным образом, две вещи: либо предназначенность некой статьи сугубо для «своего круга» (в конце концов, статьи в Physical Review Letters написаны сложным специальным языком, для понимания которого нужно учиться не один год, и это вполне правильно и логично), либо невозможность подобрать более общеупотребительную терминологию. Но ёлки-палки, интервью для журнала «Столица Нижний»! Перед кем умничает арт-группа «Провмыза»? Это два взрослых, опытных, украшенных сединами человека! В чём дело?
Мои знакомые на этот вопрос отвечали в среднем приблизительно так: «Мы говорим на том языке, на котором считаем нужным, а если человек не даёт себе труда сидеть и расшифровывать, то он просто быдло тупое и нам с ним не по пути». Подчеркну, что я буквально чуть-чуть перефразировал и усреднил получаемые мной ответы.
Ну, труд-то я себе дал, значит, я уже не быдло. Хоть это хорошо. Но увы, есть одно предложение в этом разнесчастном интервью, над которым я сколько не бился, всё без толку. Вот это предложение:
«В этом свете вся дискурсивная часть культурной политики, включающая музеи, центры, образовательные программы, «кабинетные» формы ознакомления и так далее, дополненная инновационными технологиями выстраивания диалогового поля является важной попыткой как перцептивного (коллективного и индивидуального) прояснения установок отдельных исторически привязанных модусов искусства, так и создания их единого коммуникативного пространства»
Граждане современные художники! Смилуйтесь над убогим! Объясните смысл этй дьявольщины! Нет, отдельные места я понимаю. Но вместе.... ох, глупый я человек, всё-таки.
А если отбросить сарказм, то я готов резюмировать свой пост в довольно жёсткой форме. Современные художники изо всех сил стараются быть непонятыми, чтобы со спокойной душой сетовать на свою непонятость. А то ведь, глядишь, и из элиты общества исключат.
P.S.: в том же самом номере «СН» помещено интервью с профессором Чувильдеевым о проблеме популяризации науки среди детей. И об этой важной, крайне насущной проблеме - о, какая неожиданность! - Владимир Николаевич говорит простым, понятным человеческим языком. Наверное, у доктора физ-мат наук мозгов не хватает говорить заумно.
Для этого поста я созрел на позапрошлой неделе, когда у меня в руках почти случайно оказался июльский номер журнала «Столица Нижний». В этом номере на двадцать девятой странице размещено интервью с арт-группой «Провмыза». Вот это интервью.
Начнём с того, что интервью я читал очень медленно, хотя от чтения меня ничего не отвлекало. Чтобы смысл сказанного Галиной Мызниковой и Сергеем Проворовым устаканился в моей голове, почти каждое предложение приходилось воспринимать по частям, причём каждую часть перечитывать по два, а то и по три раза. Но худо-бедно я продвигался по тексту. В какой-то момент я дошёл до следующей фразы:
«При сохранности стратегической матрицы наполнение от исполнения к исполнению можно изменять, оставляя при этом устойчивую форму равноценности современного и классического искусства в общем российском культурном пространстве, множественность и разнообразие содержания их диалогового поля»
На пару секунд я завис. К перегруженной структуре текста я уже привык, но вот словосочетание «стратегическая матрица» было мне незнакомо. Сначала я подумал, что дело в самом слове «матрица». Я знаю разные значения этого слова. Во-первых, я знаю матрицы из тензорного анализа. Во-вторых, я знаю матрицу как интегральную микросхему (например, в фотоаппарате). В конце концов, я смотрел фильм «Матрица» братьев (ну, тогда ещё братьев) Вачовски, где даётся своё определение этому слову, которое, впрочем, вполне доходчиво разъясняется. Но что такое «стратегическая матрица»? Я ещё раз медленно перечитал всё предложение и из контекста понял, что загадочное словосочетание обозначает просто «стратегия». Но для чего к этому слову прибавлять ещё и «матрица»? Я решил, что смутившее меня словосочетание - это термин сугубо искусствоведческий, а поскольку я читаю очень мало книг по искусствоведению, то и термин мне незнаком.
Добравшись до дому, я загуглил термин «стратегическая матрица». Вот что я нашёл:
«Маркетинговая стратегическая матрица - это модель выбора фирмой определенной стратегии в зависимости от рыночной конъюнктуры и собственных возможностей»
Со значением я угадал правильно, но термин оказался не искусствоведческим, а маркетинговым. Зачем использовать маркетинговый термин (причём очевидно не распространённый за пределами сферы его употребления) в контексте современного и классического искусства?
Должен признаться, что результат поиска в Гугле меня не очень удивил. Пёс бы с ней, со стратегической матрицей. Вся статья такая. Где достаточно было бы слова «развитие» сказано «динамический временной аспект искусства», где можно было сказать «не даст повода к их конфронтации» мы читаем: «не даст впоследствии проблематизировать саму идею их возможной конфронтации». Конечно, эти примеры не совсем точны, потому что предложенные мной замены, признаем это, искажают и ущербляют первоначальный смысл. Но на самом деле, переписать следовало бы всю структуру большинства предложений.
Постойте, скажет мне мой потенциальный оппонент, как это «следовало бы»? Ты кто такой вообще, чтобы указывать Галине Мызниковой и Сергею Проворову что делать и как выражаться?
В ответ я могу вспомнить фрагмент из автобиографической книги замечательного американского физика, нобелевского лауреата Ричарда Фейнмана. Однажды его пригласили на довольно бессмысленную «конференцию», в которой принимали участие люди самых разных специальностей: социологи, филологи, врачи, теософы и другие. Фейнман был приглашён как представитель точных наук и, на свою беду, согласился приехать. Далее цитата из книги «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!»
«На конференции был один социолог, который написал работу, чтобы ее прочитали все мы - он написал ее предварительно. Я начал читать эту дьявольщину, и мои глаза просто полезли из орбит: я ни черта не мог в ней понять! Я подумал, что причина в том, что я не прочел ни одной книги из предложенного списка. Меня не отпускало это неприятное ощущение «своей неадекватности», до тех пор пока я, наконец, не сказал себе: «Я остановлюсь и прочитаю одно предложение медленно, чтобы понять, что, черт возьми, оно значит».
Итак, я остановился - наугад - и прочитал следующее предложение очень внимательно. Я сейчас не помню его точно, но это было что-то вроде: «Индивидуальный член социального общества часто получает информацию чрез визуальные, символические каналы». Я долго с ним мучился, но все-таки перевел. Знаете что это означает? «Люди читают».
Затем я перешел к следующему предложению и понял, что его я тоже могу перевести. Потом же это превратилось в пустое занятие: «Иногда люди читают; иногда люди слушают радио», - и т.д. Но все это было написано так замысловато, что сначала я даже не понял, но, когда, наконец, расшифровал, оказалось, что это полная бессмыслица.
На этой встрече произошло всего одно событие, которое доставило мне удовольствие, или, по крайней мере, позабавило. Каждое слово, которое произносил каждый выступающий на пленарном заседании, было настолько важным, что был нанят стенографист, который печатал всю это чертовщину. День, наверное, на второй, стенографист подошел ко мне и спросил: «Чем Вы занимаетесь? Вы, конечно же, не профессор».
- Я как раз профессор.
- Чего?
- Физики - науки.
- О! Так вот в чем, должно быть, причина, - сказал он.
- Причина чего?
Он сказал: "Видите ли, я - стенографист и печатаю все, о чем здесь говорят. Когда говорят все остальные, я печатаю все, что они говорят, не понимая ни слова. Но каждый раз, когда встаете Вы, чтобы задать вопрос или что-то сказать, я понимаю все, что Вы имеете в виду - в чем суть вопроса или что Вы говорите - поэтому я и подумал, что Вы просто не можете быть профессором!"»
Надо отметить, что я, в силу своей специальности, читал много заметок, интервью и статей, в которых физиков и математиков просят рассказать о какой-то актуальной научной пробеме. Эти заметки и интервью всегда восхищали меня тем, в каких простых и понятных даже ребёнку словах и образах учёные говорят о квантовой физике, о гипотезе Пуанкаре, об исследованиях дальнего космоса.
В общем, мысль моя должна быть уже понятна, пора бы переходить к выводам. Тема, которую я здесь постарался раскрыть, я уже затрагивал несколько раз в разговорах со своими знакомыми, так или иначе имеющими отношение к современному искусству. Мой вопрос к ним был всегда одним и тем же: «Зачем вы стараетесь выражаться как можно непонятнее, когда к этому нет никаких объективных причин?» Под «объективными причинами» я здесь понимаю, главным образом, две вещи: либо предназначенность некой статьи сугубо для «своего круга» (в конце концов, статьи в Physical Review Letters написаны сложным специальным языком, для понимания которого нужно учиться не один год, и это вполне правильно и логично), либо невозможность подобрать более общеупотребительную терминологию. Но ёлки-палки, интервью для журнала «Столица Нижний»! Перед кем умничает арт-группа «Провмыза»? Это два взрослых, опытных, украшенных сединами человека! В чём дело?
Мои знакомые на этот вопрос отвечали в среднем приблизительно так: «Мы говорим на том языке, на котором считаем нужным, а если человек не даёт себе труда сидеть и расшифровывать, то он просто быдло тупое и нам с ним не по пути». Подчеркну, что я буквально чуть-чуть перефразировал и усреднил получаемые мной ответы.
Ну, труд-то я себе дал, значит, я уже не быдло. Хоть это хорошо. Но увы, есть одно предложение в этом разнесчастном интервью, над которым я сколько не бился, всё без толку. Вот это предложение:
«В этом свете вся дискурсивная часть культурной политики, включающая музеи, центры, образовательные программы, «кабинетные» формы ознакомления и так далее, дополненная инновационными технологиями выстраивания диалогового поля является важной попыткой как перцептивного (коллективного и индивидуального) прояснения установок отдельных исторически привязанных модусов искусства, так и создания их единого коммуникативного пространства»
Граждане современные художники! Смилуйтесь над убогим! Объясните смысл этй дьявольщины! Нет, отдельные места я понимаю. Но вместе.... ох, глупый я человек, всё-таки.
А если отбросить сарказм, то я готов резюмировать свой пост в довольно жёсткой форме. Современные художники изо всех сил стараются быть непонятыми, чтобы со спокойной душой сетовать на свою непонятость. А то ведь, глядишь, и из элиты общества исключат.
P.S.: в том же самом номере «СН» помещено интервью с профессором Чувильдеевым о проблеме популяризации науки среди детей. И об этой важной, крайне насущной проблеме - о, какая неожиданность! - Владимир Николаевич говорит простым, понятным человеческим языком. Наверное, у доктора физ-мат наук мозгов не хватает говорить заумно.