Буддисты говорят
М.В.: Что для философа критерий правильности? Как он понимает, что он на верном пути?
Я могу сказать для себя, а не для философа. Я не имею дела ни с человеком вообще (тоже вранье - нет никакого человека), ни с философом вообще... Для меня есть один (то есть первый) критерий правильности, который был сформулирован вовсе не мной, а одним из немногих после Эйнштейна великих физиков прошедшего XX века - Ричардом Фейнманом. Он говорил: первое, самое главное - чтобы было интересно. А дальше - нужно, не нужно, там, Нобелевская эта вонючая или не Нобелевская... Чтобы было интересно.
О.О.: Что такое развитость в буддистском представлении?
Понимаете, развитость - это прежде всего попытка найти свой собственный вариант решения проблемы или ответа на вопрос. А во-вторых, это способность немедленно от своего варианта отказаться и придумать новый - то есть свобода.
О.О.: Тогда на противоположном конце [от философии], соответственно, находится физика... которая нужна всем...
Мои ближайшие друзья - умные физики - говорят, что это огромная ошибка: если кто-то так и считает из физиков, то он дурак. Вообще, умный физик понимает, что физика нужна только при известном повороте сознания, который преувеличивает значение и смысл того, что делает физика. Так что в этом смысле философии гораздо легче: заранее, заведомо не нужна, и теперь иди, гуляй.
М.В.: Физики сейчас очень надеются на то, что им удастся создать некую «окончательную теорию». Насколько она действительно может быть окончательной?
Ну, мы же с вами понимаем, как не физики, а нормальные, простые люди (вы, надеюсь, нормальный, простой человек?), что это чушь собачья и полное невежество. Невежество человека в его думании о своем собственном думании. Ни в коей мере думание не может быть окончательным. То есть с моей-то точки зрения, попросту, это дурачество. Это такое же дурачество, как создать какое-то там справедливое, окончательное, глобальное общество - за которое, кстати, мы уже заплатили. Это показывает нам, что мы не на вершине интеллектуальных возможностей, а где-то там, гораздо ближе к началу.
О.О.: А что все-таки собой представляет научное познание естественного мира глазами буддиста?
Вы знаете, об этом мне очень трудно говорить... Я просто помню - это хорошо известный науке случай, - как одного замечательного ламу перевезли в Оксфорд. Увы, он оказался обречен и очень рано умер из-за мокрого, низинного климата. Этот климат они не переносят. Так вот. Он стал изучать английский язык. Он никаких языков, кроме тибетского, и в какой-то мере из-за родичей монгольского, и в какой-то мере из-за монастырской школы санскрита, и в какой-то мере китайского (кстати, образованный человек уже выходит, да?), не знал.
И этот вот такой лама в грязном халате теплом, он прочел сотни книг по-английски. В частности, «Происхождение видов». Затем он беседовал не с кем иным, как с великим дарвинистом Томасом Хаксли. И его первая реакция была: эволюционная теория неинтересна, как-то у них всё это очень плохо получается. Дарвин, конечно, говорит, был гений, но крайняя интеллектуальная неразвитость. Как вам нравится такое, да? И там же его познакомили с одним математиком английским, одним из английских гениев-самородков. Он говорит: «Вот у этого человека с головой всё в порядке». Вот вам ответ на вопрос об отношении буддистов к естественным наукам.
М.В.: Математика ему была ближе?
Конечно! Он видел в этом развитие, а без этого нет эвклидовой арифметики - развитие каких-то начальных онтологий, таких как: прямая, пространство, число. Или опять же, как пример, судьба этого несчастного гения Рамануджана, который умер в тридцать три года. Он приехал в Кембридж и занимался там математикой. Ему уже жить не давали и англичане, и немцы: «А как так? А если будет так, как так?» А он только лежал бедный, уже больной и отвечал на вопросы. То есть математика была ему в каком-то смысле родная дисциплина. А вот когда ему стали подсовывать очень модные тогда книги по истории, не конкретной, а как бы философии истории - как английский перевод Шпенглера или замечательного английского историка Тойнби, он сказал: «Ну, джентльмены, это же чушь полная, это вообще неразвитыми людьми писалось». А ведь это были первые эрудиты Европы.
Я могу сказать для себя, а не для философа. Я не имею дела ни с человеком вообще (тоже вранье - нет никакого человека), ни с философом вообще... Для меня есть один (то есть первый) критерий правильности, который был сформулирован вовсе не мной, а одним из немногих после Эйнштейна великих физиков прошедшего XX века - Ричардом Фейнманом. Он говорил: первое, самое главное - чтобы было интересно. А дальше - нужно, не нужно, там, Нобелевская эта вонючая или не Нобелевская... Чтобы было интересно.
О.О.: Что такое развитость в буддистском представлении?
Понимаете, развитость - это прежде всего попытка найти свой собственный вариант решения проблемы или ответа на вопрос. А во-вторых, это способность немедленно от своего варианта отказаться и придумать новый - то есть свобода.
О.О.: Тогда на противоположном конце [от философии], соответственно, находится физика... которая нужна всем...
Мои ближайшие друзья - умные физики - говорят, что это огромная ошибка: если кто-то так и считает из физиков, то он дурак. Вообще, умный физик понимает, что физика нужна только при известном повороте сознания, который преувеличивает значение и смысл того, что делает физика. Так что в этом смысле философии гораздо легче: заранее, заведомо не нужна, и теперь иди, гуляй.
М.В.: Физики сейчас очень надеются на то, что им удастся создать некую «окончательную теорию». Насколько она действительно может быть окончательной?
Ну, мы же с вами понимаем, как не физики, а нормальные, простые люди (вы, надеюсь, нормальный, простой человек?), что это чушь собачья и полное невежество. Невежество человека в его думании о своем собственном думании. Ни в коей мере думание не может быть окончательным. То есть с моей-то точки зрения, попросту, это дурачество. Это такое же дурачество, как создать какое-то там справедливое, окончательное, глобальное общество - за которое, кстати, мы уже заплатили. Это показывает нам, что мы не на вершине интеллектуальных возможностей, а где-то там, гораздо ближе к началу.
О.О.: А что все-таки собой представляет научное познание естественного мира глазами буддиста?
Вы знаете, об этом мне очень трудно говорить... Я просто помню - это хорошо известный науке случай, - как одного замечательного ламу перевезли в Оксфорд. Увы, он оказался обречен и очень рано умер из-за мокрого, низинного климата. Этот климат они не переносят. Так вот. Он стал изучать английский язык. Он никаких языков, кроме тибетского, и в какой-то мере из-за родичей монгольского, и в какой-то мере из-за монастырской школы санскрита, и в какой-то мере китайского (кстати, образованный человек уже выходит, да?), не знал.
И этот вот такой лама в грязном халате теплом, он прочел сотни книг по-английски. В частности, «Происхождение видов». Затем он беседовал не с кем иным, как с великим дарвинистом Томасом Хаксли. И его первая реакция была: эволюционная теория неинтересна, как-то у них всё это очень плохо получается. Дарвин, конечно, говорит, был гений, но крайняя интеллектуальная неразвитость. Как вам нравится такое, да? И там же его познакомили с одним математиком английским, одним из английских гениев-самородков. Он говорит: «Вот у этого человека с головой всё в порядке». Вот вам ответ на вопрос об отношении буддистов к естественным наукам.
М.В.: Математика ему была ближе?
Конечно! Он видел в этом развитие, а без этого нет эвклидовой арифметики - развитие каких-то начальных онтологий, таких как: прямая, пространство, число. Или опять же, как пример, судьба этого несчастного гения Рамануджана, который умер в тридцать три года. Он приехал в Кембридж и занимался там математикой. Ему уже жить не давали и англичане, и немцы: «А как так? А если будет так, как так?» А он только лежал бедный, уже больной и отвечал на вопросы. То есть математика была ему в каком-то смысле родная дисциплина. А вот когда ему стали подсовывать очень модные тогда книги по истории, не конкретной, а как бы философии истории - как английский перевод Шпенглера или замечательного английского историка Тойнби, он сказал: «Ну, джентльмены, это же чушь полная, это вообще неразвитыми людьми писалось». А ведь это были первые эрудиты Европы.