Мой Будапешт
- Ну, за веселый отпуск! - мы звякнули бокалами с токайским.
Доев отличный горячий гуляш, вышли на ветренную улицу. Она сверилась с картой и посмотрела на меня:
- Да, тебе туда и все время по этой улице, а мне сюда, - я улыбнулась ей, указывая направление.
- Было приятно познакомиться, - мы обнялись, и она зашагала, не оборачиваясь, а я свернула на узкую пешеходную улочку в Бельварош.
***
Хозяйка квартиры протянула мне ключи.
- Вообще-то, это пятый этаж, но называется третьим, потому что есть еще земля и 1/2 этаж, - высокая пышная молодая венгерка засмеялась, - я никогда не хожу по лестнице, чтоб не растерять бока.
Застекленная дверь в самом конце открытой галереи вела в мои апартаменты с большим распахнутым окном. «Чтоб было не жарко», - рапортовала хозяйка. Я тут же его закрыла и потрогала обнадеживающе горячую батарею, переоделась и вышла в мой Будапешт.
***
Меня окружили декорации к опереттам Кальмана, застывшая в архитектуре музыка Листа и Бартока. И огромные высокие венгры. Сразу бросилось в глаза, что на улице я ниже и мельче всех, что, кстати, потом подтвердилось в магазинах, когда мне понадобился самый маленький размер.
Мой Будапешт - это шумный Дунай, разделяющий Буду и Пешт. Ветер в лицо и волосы дыбом на каждом из четырех центральных мостов. Вообще, ветер - отличительная черта февральского Будапешта. Он дует со всех четырех сторон и немного снизу, чтобы уж наверняка.
Мой Будапешт - это большая и больная история евреев, которая красной нитью проходит через всю историю Венгрии. В Большой синагоге тепло и тихо. Группы людей сидят у своих флагов и ждут экскурсоводов. Пожилая женщина представляется Марией и начинает рассказ на хорошем русском. «Вы русские?» - спрашивает она у молодой парочки, потом оборачивается ко мне: «А вы? А, ну, понятно!»
Ее тихая плавная речь повествует о казусах строительства, об органе в синагоге, о Биме на манер алтаря, а потом мы выходим в сад. Маленький садик, где похоронены более двух тысяч евреев, где плакучая ива раскинула свои серебряные листья с их именами и плиты с именами людей, которые дарили жизнь евреям, которые спасали. Но все равно 600 тысяч погибших в одной маленькой Венгрии...
«Я жил в такие времена,
Когда человек так низко пал,
Что добровольно,
Без приказа, убивал»
Это стихи Миклоша Радноти из лагеря Бор.
Мария заканчивает свой рассказ благодарностью Карлу Лутцу, Раулю Валленбергу и «хитрому итальяшке» Джорджо Перласке. Притихшие мы выходим из синагоги и разбредаемся по еврейскому кварталу.
***
В Дом террора меня впускает молчаливый хмурый охранник. Никто не улыбается: ни в кассе, ни контролер, ни выходящие посетители. Сначала непонятно, почему. Но когда идешь по коридору из килограммовых брусков сала, когда мееедленно спускаешься на лифте в подвал под описания происходивших там пыток, когда стоишь перед отслужившей висилицей или слушаешь звук капающей воды в камере, то слезы просто текут по щекам.
«Фашисты отправили нас в концлагерь, откуда освободили русские, мы молились на них» - рассказывает с экрана в одном из залов пожилая женщина, - «А потом новая власть отправила нас в трудовой лагерь».
Не укладываются в голове зверства Ференца Салаши и Матьяша Ракоши, чьи фотографии листает экран в кабинете, разделенном на две части: два террора - фашистский и коммунистический. И не должны укладываться, не должен человек понимать и оправдывать происходившие зверства.
Я никогда не видела плачущих в музее людей, а тут даже шумные школьники украдкой вытирали слезы.
Когда выходишь на свободу из бывшего «Дома лояльности», то никак не можешь надышаться. Вокруг тебя по-прежнему прекрасные домики 6-го района, впереди просторная площадь Героев и сказочный замок Вайдахуняд, а ты не можешь выбросить из головы нацистскую форму, узкий карцер и танк т-55 в бассейне с маслом.
***
Но в конце-концов мой Будапешт - это город праздник. Да, со своей раной, но влюбляющий и умеющий любить.
Театр оперетты имени Кальмана уютен и гостеприимен.
К тому же я никогда не слышала, да что там, и не предполагала клезмер-мюзикла. Но разве может не захватить клезмер? И не одна я притопывала ножкой и аплодировала в такт.
А потом, выскочив из театра, можно добежать до культового руин-паба Симпла. Где среди толпы туристов всех мастей и возрастов можно закусить просекко свежей морковкой, сидя в ванне. А местные диджеи поддержат настроение. Хотя, если повезет, то можно попасть на концерт местной рок-банды, ускакаться перед сценой под старые хиты и перезнакомиться с самыми дикими из венгров, которые будут тебя обнимать, угощать вишневым пивом, не забывая поливать им же, просить показать, как русские пьют водку.
С рассветом и рюкзаком покидать город надо с настроением вернуться. И задать им жару.
Доев отличный горячий гуляш, вышли на ветренную улицу. Она сверилась с картой и посмотрела на меня:
- Да, тебе туда и все время по этой улице, а мне сюда, - я улыбнулась ей, указывая направление.
- Было приятно познакомиться, - мы обнялись, и она зашагала, не оборачиваясь, а я свернула на узкую пешеходную улочку в Бельварош.
***
Хозяйка квартиры протянула мне ключи.
- Вообще-то, это пятый этаж, но называется третьим, потому что есть еще земля и 1/2 этаж, - высокая пышная молодая венгерка засмеялась, - я никогда не хожу по лестнице, чтоб не растерять бока.
Застекленная дверь в самом конце открытой галереи вела в мои апартаменты с большим распахнутым окном. «Чтоб было не жарко», - рапортовала хозяйка. Я тут же его закрыла и потрогала обнадеживающе горячую батарею, переоделась и вышла в мой Будапешт.
***
Меня окружили декорации к опереттам Кальмана, застывшая в архитектуре музыка Листа и Бартока. И огромные высокие венгры. Сразу бросилось в глаза, что на улице я ниже и мельче всех, что, кстати, потом подтвердилось в магазинах, когда мне понадобился самый маленький размер.
Мой Будапешт - это шумный Дунай, разделяющий Буду и Пешт. Ветер в лицо и волосы дыбом на каждом из четырех центральных мостов. Вообще, ветер - отличительная черта февральского Будапешта. Он дует со всех четырех сторон и немного снизу, чтобы уж наверняка.
Мой Будапешт - это большая и больная история евреев, которая красной нитью проходит через всю историю Венгрии. В Большой синагоге тепло и тихо. Группы людей сидят у своих флагов и ждут экскурсоводов. Пожилая женщина представляется Марией и начинает рассказ на хорошем русском. «Вы русские?» - спрашивает она у молодой парочки, потом оборачивается ко мне: «А вы? А, ну, понятно!»
Ее тихая плавная речь повествует о казусах строительства, об органе в синагоге, о Биме на манер алтаря, а потом мы выходим в сад. Маленький садик, где похоронены более двух тысяч евреев, где плакучая ива раскинула свои серебряные листья с их именами и плиты с именами людей, которые дарили жизнь евреям, которые спасали. Но все равно 600 тысяч погибших в одной маленькой Венгрии...
«Я жил в такие времена,
Когда человек так низко пал,
Что добровольно,
Без приказа, убивал»
Это стихи Миклоша Радноти из лагеря Бор.
Мария заканчивает свой рассказ благодарностью Карлу Лутцу, Раулю Валленбергу и «хитрому итальяшке» Джорджо Перласке. Притихшие мы выходим из синагоги и разбредаемся по еврейскому кварталу.
***
В Дом террора меня впускает молчаливый хмурый охранник. Никто не улыбается: ни в кассе, ни контролер, ни выходящие посетители. Сначала непонятно, почему. Но когда идешь по коридору из килограммовых брусков сала, когда мееедленно спускаешься на лифте в подвал под описания происходивших там пыток, когда стоишь перед отслужившей висилицей или слушаешь звук капающей воды в камере, то слезы просто текут по щекам.
«Фашисты отправили нас в концлагерь, откуда освободили русские, мы молились на них» - рассказывает с экрана в одном из залов пожилая женщина, - «А потом новая власть отправила нас в трудовой лагерь».
Не укладываются в голове зверства Ференца Салаши и Матьяша Ракоши, чьи фотографии листает экран в кабинете, разделенном на две части: два террора - фашистский и коммунистический. И не должны укладываться, не должен человек понимать и оправдывать происходившие зверства.
Я никогда не видела плачущих в музее людей, а тут даже шумные школьники украдкой вытирали слезы.
Когда выходишь на свободу из бывшего «Дома лояльности», то никак не можешь надышаться. Вокруг тебя по-прежнему прекрасные домики 6-го района, впереди просторная площадь Героев и сказочный замок Вайдахуняд, а ты не можешь выбросить из головы нацистскую форму, узкий карцер и танк т-55 в бассейне с маслом.
***
Но в конце-концов мой Будапешт - это город праздник. Да, со своей раной, но влюбляющий и умеющий любить.
Театр оперетты имени Кальмана уютен и гостеприимен.
К тому же я никогда не слышала, да что там, и не предполагала клезмер-мюзикла. Но разве может не захватить клезмер? И не одна я притопывала ножкой и аплодировала в такт.
А потом, выскочив из театра, можно добежать до культового руин-паба Симпла. Где среди толпы туристов всех мастей и возрастов можно закусить просекко свежей морковкой, сидя в ванне. А местные диджеи поддержат настроение. Хотя, если повезет, то можно попасть на концерт местной рок-банды, ускакаться перед сценой под старые хиты и перезнакомиться с самыми дикими из венгров, которые будут тебя обнимать, угощать вишневым пивом, не забывая поливать им же, просить показать, как русские пьют водку.
С рассветом и рюкзаком покидать город надо с настроением вернуться. И задать им жару.
Click to view