книжка
спасибо q-iber-pisakе за дружественную оцифровку.
МИФУЮЩАЯ МИФОЛОГИЯ
Все одинаково. В неразличимом перетекании сплошности еще и нет ни чувств, ни чувствований, ни ощущений - ибо нечего и нечем.
Но уже сама сплошность своим перетеканием понимает свою неразличимость, и уже это понимание - и орган, и чувство, и ощущение.
Непрерывность перетекания самого себя в самого себя, или самой себя в саму себя - уже и сплошность и понимание сплошности как непрерывности, а значит, и понимание прерывности как несплошности.
Существование в качестве существования есть явление существования, и связь между сущностью существования и явлением его, связь, не могущая не быть, есть понимание существования самой существующей сплошностью.
И биение тел в глупом страхе перед красотой, что это?
И тепло - тел?
И линии и тени плеча, и тепло тел, что это?
И слова - эти формы звучащего голоса. И любовь - эта сила ничего не понимающей сплошности. И чего понимать, если неразличимо?
Сила - сама.
Так рождается и расцветает словарь. Словарь обещает понять, словарь обещает формы и формулы. Словарем, одним словарем, сила становится действием, дело становится силой, истечение сплошности - сыпучестью непрерывности.
Но - тепло тел и красоты взмах!
Не перевести дух. Жизнь происходит сейчас. Пламень кусающих уст лижет связанных нас.
И снова все тот же круг:
ЦЕР-БЕР, ТАР-ТАР И ПАХ.
ГЕОРГИЕВСКОЕ КАВАЛЕРСТВО
Как не хочется знать ничего!
Как же хочется жить напролом,
не бояться себя самого,
крепко вставшего на своем.
Из крапленой колоды слов
я легко набираю очки.
Проиграть для меня западло -
героизм победительно чтим.
Так и здесь скучной логикой слов
я обрушился в сказочный текст
и с тоскою ушел под откос,
словно с женщиной в лес.
Со смешками стою на пути.
Тускл прямой бесконечный металл,
словно в мае предутренний Стикс.
Раз я выиграл, то - проиграл.
От любви задохнусь. Сам с собой
разыграю свободу и
вставший, ввязнувший, влипший в застой
задохнусь от любви.
ГЕОРГИЕВСКОЕ КАВАЛЕРСТВО
(Продолжение)
Телефонных колоколов -
колокольчиков дзынь,
и оконных-балконных снов
цепенеющая теплынь.
По ночам это, как пожар-
ные в страхе кричат:
- В топоры!
Языки желто-черных чар
в черном небе черной дыры.
Не спастись, когда выключен свет,
блик мерцает на черном стекле,
повторяя твой силуэт -
хладный и бессмысленный след
отражений.
Сколько можно считать этажи! Попадая впросак,
по пожарной лестнице вверх
со словами "он жил" и "дурак"
лезет маленький человек.
На земле -
отраженье.
И хотя все "неправда" и "нет",
на Земле вечно теплится след.
* * *
Язык понятий двигался на праздник,
сомнамбулы медиональный транс
водил рукой, и видимость в заглазьи
была прекрасней, чем в быту у нас.
И отпускала боль, пульс ногу брал парадно,
и ритм дыханья колыхался, как в строю,
и был всеобщим, так бывает тайна
рожденья всех глаголов из "люблю".
Но только успокоишься, и снова
тиски висков расплющат узкий лоб.
О! Дон-Жуан влюблен, а Казанова
мертв и хочет сбросить гроб.
Наедине со всеми - вот удача,
как точен термин, просто ха-ха-ха!
И словом напрочь одурачен
живешь по-над и вдоль стиха.
Реанимируй сердце, слушай: мешочки тукают,
желудочки в аорты
клизмуют жидкость, - ну, дыши,
мог быть очередной каюк.
А, к черту, -
как вдохи за выдохами хороши!
* * *
Сюжетом называя трафарет,
ты примеряешь жизнь к шаблону -
не дай бог где нечаянный просвет
без санкции Синедриона.
И только боль - ожог, удар, порез
напоминает - рамки-то чужие,
их жил живой, он жил их без,
потом их жили, жили, жили.
На ложе измерительное ляг
в Прокрустово единство жажды,
страх или страсть, а оглушает лязг
гильотинный: каждый, каждый, каждый.
И если кто из всех
попробуй,
так тот - и заповедь, и грех.
Здравствуй.
* * *
Рыжие подпалины прозрачные -
Желтизна без дна,
Знаки обязательные злачные *)
В явь проломленного сна,
И в движеньи мига бесконечного
Черный здешний зрак,
Раньше злато-огне-световенчанный
Жизнью не насмотрится никак.
Миражи всего, что прикасаемо,
Чепуху и чушь бытийных тел
Здесь уже ненужно, узнаваемо
Наскоро и насквозь просмотрел.
Что ты ищешь в моих душах, маленьких
Пестрых витражах,
Мартовскими черными проталинами
В выгоревших осенью очах.
Миллионы, мириады, тьмы и сороки,
Перетрусившего в злобе "Я",
Разве могут быть кому-то дороги?
Не могу. Не верю. Не тебя.
*) от "злак" - росток семейства колосковых
* * *
Бессмысленность единственной судьбы -
закон безбожия и ужас нашей жизни,
спасаемся в игре коллизий,
в мнимой свободе воли и судьбы.
Формулировок блеск и нищета -
усмешка катарсиса в трагифарсе,
и смысл вопроса "Есть ли жизнь на Марсе?"
в том, что уж здесь-то, факт, тщета.
Когда тепло двух жизней не двойное,
когда дыханье душ не в унисон,
кто виноват, что погружаюсь в сон
погони "за", ли суеты "среди"?
А бога, все-т'ки, нету, нету, нету,
как нет того, что я понять не смог,
и чувству оскорбленному здесь где-то уголок, -
что рыскать без толку по свету!
* * *
Хочешь говори, хочешь молчи -
Голос навсегда-всегда звучит.
Правда или ложь в словах-словах -
Пустяки. Тебе тепло, мне страх
Сеять вечно с дрожью на губах.
В шелесте тебя, в твоей судьбе
В мир и счастье вырастает бред
Хаоса безбожно-скучных лет,
Бед, побед - труби, труба, трубе.
Надо мной прекрасна и грозна, -
Я не вижу, я не слышу, я без дна,
Я молчу тебе, ты мне одна
Оказалась - больше нет людей.
В тесном кабинете нет людей,
Ты мне дышишь сверху, хотя я длинней.
Боги, что вы делаете с ней? -
На амвоне молнии и гром, -
Щепок налучи, чайку попьем.
Оказалось - больше никого,
Я зарылся спрятался в свое,
Синей жилкой теплится амвон,
Мы любить друг другу не даем.
Мимо, мимо, вскользь и снова вдоль,
Рана? - рана, страсть? - и страсть, и боль? - и боль.
Хочешь - говори, хочешь - молчи.
Голос навсегда уже звучит.
* * *
Мне от тебя зависеть страшно,
Мне от тебя зависеть жутко,
Со мной случилась ты и жажда,
Мне рассветаешь ты и утро.
Нет бЫтия другого жизни,
Кроме как бЫтие со-бЫтий -
В провале памяти на тризне
Толпь морока моих соитий.
Я днюю дни, ночую ночи,
Скучаю трудную усталость -
Меня прожить насильно хочет
Мир прихоти и мир предательств.
Твержу молитвой: Отче! страшно,
Мне выбирать нельзя - я струшу,
Я только чертик из бумажки
В коробке - мне нельзя наружу.
Душа, ты огонек Господень -
Сжигай, огню и я угоден.
* * *
апр.,20
Когда у меня выросли большие серые уши, я мысленно пошел в врачу и подумал: "Я, наверное, слон или даже крыса".
"Не надо," - сказал врач, - "ты - осел".
* * *
Обращение к искусству перестало быть сакральной судьбой и стало сакраментальной профессией.
* * *
Нет! На тебя не молюсь. Ну да,
Ты - не икона,
Да и этапная череда
И ерунда перегона
Волочит, билом в двери бия,
Вдоль коридора,
Сухой и бензинною пылью вия
Вервие вора
В законе, который убийца и трус
И соглядатай,
Я поклоняюсь тебе и молюсь,
Бог мой, утрата!
* * *
Красота смертельна и безумна,
Красота пра-образ бездны страха,
Правило создания природы
Для людей, подвластных чуду мира,
Жизнь живущих в жизни милостивой.
Красота смертельна и безумна,
Красота пра-образ бездны страха,
Счет орудий ото дня творенья,
Правило орудия и твари,
Жизнь помыслившей себе случайно.
Красота смертельна и безумна,
Это - тварь и первообраз страха,
Правило оружия для жизни,
Мыслящей себя и тем живущей
Посреди тревоги мирозданья.
Красота безумна и смертельна
Для людей, вооруженных мыслью,
Для творцов существованья в жизни,
Для создателей судьбы и правил,
Для гонцов самих себя от чуда
Жизни в тайне жизни - бездне страха.
Красота безумна и смертельна,
Красота таинственно бессмертна,
Красота создатель и созданье,
Красота творец и тварь творенья,
Красота пра-образ созиданья,
Красота оружие отваги.
Красота смертельна и безумна
Жизнь живущим в жизни милостивой,
Жизнь помыслившим себе случайно
Посреди тревоги мирозданья.
Красота безумна и смертельна
Жизни в тайне жизни - бездне страха,
Красота орудие отваги.
* * *
Избавь меня, Отче! Я понесла
В любови и злости
И в блядской игре.
Избавь меня, Отче, нет силы, нет злости,
И скушно мне думать с Тобой об игре. -
А! К черту упреки, уходят все сроки
и большей мороки нет на земле,
Чем в жажде влюбиться припасть и напиться,
а лица, а лица,
а лица, а лица,
а лица, а лица мерцают за толщей во мгле.
Избавь меня, Отче, холодной проточной
водой коммунальной
Как вся наша жизнь,
Ты в круге, Ты с нами, - изыди кровями,
жаром и слабостью
чур меня, -
Хлынь.
Избавь меня, Отче, от зла и от знанья,
От игр и суда воспоминанья,
Избавь меня, Отче, от бед и обид
И от всего, что победу сулит,
Избавь меня, Отче, от чувственной стыни -
Бессмысленность тела, отжитого в глине,
Тайно тревожит меня и поныне
Невнятицей смерти от Черной полыни. -
Родоначало минует и минет
В ежепомесячный рода исток
Кровью,
Которой пульсирует рок,
Которой и дышит, и избегает
Работа жизни препересвятая
Годы и сроки и сороки сроков
Месячных, лунных, трефных потоков.
Избави мя, Отче, пророков рожати
И в крестные страсти Твои отдавати
Для смерти по плану жертвенных мук,
Избавь мя, Отче, мне это - не с рук
Дитя опускать на лужайку
Или сажать в таратайку.
Избавь меня Отче, от счастья небесного -
Мне бы хоть малость теперь же, да здесь его.
* * *
Я люблю. Я - шут и вор.
Ты - толпа и плаха.
Так и будет до тех пор
Сколько хватит страха.
------------------------------
Вот это да!
Оказалось, что тексты из твоей книги я уже успел оцифровать!
И они лежали у меня в папочке со всеми остальными.
q-iber-pisakа
----------------------------
1975
В чаду открытий бесенея,
двадцатилетний Берт Эйнштейн глушил без сливок кофе.
Пушкин
сдирает цедру юбок с слов,
и смотрят голыми задами строфы.
Феллах, всцарапавший Суэц по сумасшедшему французскому
проэкту.
Писец, вложивший клад заветов в пергамент свитков,
покоривших время.
Строка не беспредельна, нет,
закончилась строка - ударил гонг - окончилось стихотворенье.
Петля или пуля - ждет точка,
падает нож гильотины, и катится голова.
Метельщик метет, шагает прохожий,
гул битвы пульс игрока.
Перед собой всегда в исповедальне
распластан ниц,
душа нагая брошена на камни
беспомощных больниц.
Отшельник. Пустынь. Бред и память.
И некого спросить.
Один. Богач и оборванец.
И надо жить.
1977
О чем еще, как не об этом? -
я сумасшедший, Господи, спаси.
В нахохленную спину лета,
вдогонку, август моросит.
Трамваи громыхают - в полночь,
развозят город по домам.
В беззвездном небе утро - гончая,
седой рассвет, слепой туман.
Погоня, мир неясных связей
"причина-следствие", обгон -
и снова дождь, и снова август
бьет лужи вдребезги, и звон.
1980 январь
Лишь попадая в оболочку понятий
ясных, сознаю как много
жизни в неловкой правде
бестолковых выборов дороги,
когда
споткнулся - шаг, занесся
на второй - подножка.
Бегом, бегом
по гаревой, или по выверенной лоции
вплавь - вдоль известных берегов,
согласно створным знакам, бакенам,
буям.
А берега - горячие сыпучие пляжи,
а на островах - ивы заплакали,
а в воде, страшной совсем без дна,
если можешь - можешь утопить стражу.
1984 май
1. Изгои уличного братства! -
нам не отмаяться вовек,
До крови из носу стараться
Добиться зваться "человек".
Давя без смысла, лишь бы сладить,
Где - честно льстя, где - лебезя,
На одну доску к всем залазить,
Пусть зная: мне сюда нельзя.
Не то чтоб явно помнить лбом,
А чем-то темным, что потом.
2. Иной затравленный зверек,
Устав пускаться наутек
И пялясь на догнавший рот,
Опустит лапки и замрет.
Торчит - ну, точь-в-точь фалл -
Из сублимации сигнал.
Но живость впечатлений зрительных -
Родня ошибок удивительных.
И - совершОнность круговерти
Себя находит только в смерти.
3. Столкнувшись в ежедневной пляске,
Сжимаешь сердце в кулачок,
Боясь нечаянной огласки
Себя без маски скул и щек.
Не озирайся с перепугу,
Смахни случайный пот со лба -
Крепиться, чтоб не спиться с круга,
Тебе забота и судьба.
Хоть бы и с неба трубный глас,
Не вздрагивай - он не для нас.
4. Трамвайный грохот пронизает
От кожи на ступнях до щек
Всех нас, кого везут трамваи
По делу, 'ли куда еще…
Естественно, гигиенично
Впакованный в поверхность кож,
Таращишься вокруг по-птичьи.
Не в силах стихнуть бьется дрожь.
По рельсам отчеканен шаг:
Все - так,
Все - так,
Все - точно так.
5. Замедленная киносъемка
Показывает рост цветка
Одним движением ребенка,
Собой стремящегося к нам.
Земля слепым дождем согрета
Так, что в нее охота лечь
(не насовсем, прижаться просто).
Звучит свободно от запрета
Между отцом и сыном речь,
И радугой наполнен воздух.
1988, 16 март
Говорить о еврействе, о долгом труде его счастья
Мы не можем, мы можем, как медленный медленный снег:
И заносы мешают, хотя, никакого ненастья
И совсем нету ветра, и странный для города свет
Без источника, без направленья, без тени, как сначала, до слова -
Не отделена
Воссияния света судьба и основа
Человечая смертная страстная тьма,
Так над морем рассвет проступает из мира
Раньше солнца и пасмурно, и наверняка.
Снегопад. Снегопад - порожденье эфира
Телерадиосводок синоптиков нам.
Нарушение сплошности всех измерений,
Всех времен и имен, и пространств
В теле - попросту дрожь пульса сердцебиений,
Скачка мышцы срывается с рыси на пляс.
Свистопляска словес разговора петляет,
Словно рыщем по городу - где карнавал? -
Между наших мозгов, наших тел, наших мыслей и рук и срывает
Ограниченность масок, одежд, целомудрия, совести - в бал
Бесконечно сплошного с кораблядства по курсу,
Где работал секстант, времяметр и компас,
Где любовь, а любовь - пограничное чувство
Одиноких людей, государств и пространств.
Если ты это - я, то к чему имена в разговоре?
он же только подглядывать может мой взгляд!
Понимаю со страхом и витаю над морем
Безотчетную вечность подряд.
Но нельзя, но нельзя, но нельзя раздвоиться,
За кабальным трудом не понятен шабаш,
И мечтатель Элохайэм в лицах
Ставит мир.
Это - наш.
----------------------------
Поэзия М.Г. - это не мануальный экзерсизм, не куртуазный маньеризм, не самарский классицизм, не барачный сюр, не воздух Поволжья, не Поволжье фактуры реальности, не разрыв фактуры реальности, не сопли постмодерна, не заплетание слогов, не хипеж ассонансов, не обморок мыслеформ, не интеллектуальная икота, не выкидыш духа, не дух апатии, не чахлый водосток, не чехотка диссонансов, не чесотка духа, не неофутуризм, не скабрезный пук, не шаманский Парнас, не шестипалый пегас, не самопальный фугас, не рейв эпилептика, не восторги графолога, не дискурс культуролога, не-не-не… Поэзия М.Г. - это поэзия М.Г.. Да-да-да.
Не А.Б.Р. не Москва не 79.5.42, а 24.5.97