прощание с поэтом Михаилом Анищенко.
Оригинал взят у q_iber в прощание с поэтом Михаилом Анищенко.
во вторник в Самаре, в Доме Журналистов и Литераторов на ул. Самарская, д.179.
в 11 часов.
В новостных сообщениях врут, что Михаил Всеволодович был "самарским поэтом". Нет, Анищенко жил не в Самаре, а в Шелехмети. Мордовском селе на Самарской луке. Так и надо было сообщать: "Умер шелехметский поэт".
Или имелось в виду место рождения? Представляю некрологи: Есенина "Умер константиновский поэт", Тютчева -- "...овстуговский поэт", Баратынского - "...маровский поэт"...
Впрочем, что сейчас об этом... Наступит время и мы, как пел Галич "поимённо вспомним всех / кто поднял руку".
Летят минуты - боль сквозная.
А дело божье таково:
Мы лепим прошлое, не зная -
Зачем оно и для кого.
…Там всё острее пахнет мята,
Там мир прекрасен без прикрас.
Там всё, что дорого и свято,
Уже обходится без нас.
Но от досады умирая,
Как ненавистный сердцу плен,
Я разрушаю стены рая
До основанья. А затем…
Леплю огонь и дым пожара,
Живьём сгоревшего коня;
И маму в центре Краснодара,
Уже проклявшую меня.
Леплю избу, горшки на тыне,
Тропинку, речку, коноплю…
Потом леплю тоску о сыне
И боль отцовскую леплю.
О, эта боль! Она - как море!
Как белый парус на волне…
И пьяный доктор в коридоре
И две решётки на окне.
Леплю, леплю. Сегодня, завтра.
Леплю бессилие и страх,
И в лабиринте минотавра
Тесея с ниткою в руках.
Не предъявляя иск к оплате,
Почти раздавленный, больной,
Леплю, леплю… Один в палате,
Когда-то вылепленной мной.
* * *
Оказалась мёртвой Родина.
Как ни взглянешь - всё тоска.
На цепи сидит юродивый,
Строит замки из песка.
Одесную тьма шевелится,
А за тьмою блеск и шик.
Скоро память перемелется,
Пар поднимется, как «пшик».
Всё предсказано, измерено.
Как всегда, под звон оков,
Крысы выстроят империю,
Гимн напишет Михалков.
* * *
Меня менты мололи и месили
С безумием расстрелянных отцов,
И не было в оскаленной России
Защиты от державных подлецов.
Прикованный на ржавом табурете,
Я фонарём в грядущее светил,
И Путин улыбался на портрете,
Но так хитро, как будто бы грустил.
* * *
Провинция. Пыль да полова.
Уходим и мы насовсем.
Осталось одно только слово,
Одно только слово: «Зачем?»
Зачем мы дороги мостили,
Зачем мы мололи муку?
Россию уже опустили.
«Россиюшка!» - «Ку-ка-ре-ку!»
* * *
Тянет гниющей травою из лога,
Дождик косой, как сапожник, идет.
Родина горькая, словно изжога,
Мучит ночами и спать не дает.
Жутко на родине, словно на плахе.
Люди мычат только «мэ» или «бэ».
Всюду бандиты, ворье, олигархи
И берегущая их ФСБ.
Пьяненький Филя кричит за осотом,
Небо пронзая обломком весла:
«Мне бы командовать натовским флотом,
Чтоб уничтожить империю зла».
Тьма вызревает на гаснущих сводах,
Звезды над нами светить не хотят.
И на идущих во тьму теплоходах
Иерихонские трубы гудят.
ЛЮБОВЬ ИНДЕЙЦА
1.
Отрекаясь от Пана и Фавна,
Забывая Кадруса-Фернана,
Неужели ты любишь шамана
В золотистом дыму фимиама?
Над кадилом дырявого горна,
Над сакральным огнём сердолика,
У овцы перерезано горло
И набито листвой базилика.
Мы друг друга увидеть не можем,
Я напрасно крадусь осторожно.
Две змеи над шамановым ложем
Обмануть никому невозможно.
Он на небо возносит алканья,
Топит племя в пучине испуга,
И готовит меня для закланья
Оплетая заклятьями туго.
Тихо плачет в кустарнике мама,
Насторожены ловчие сети...
Мне остался лишь шаг до вигвама,
Чтоб услышать дыхание смерти.
2.
Пахнет дряхлою злобой и гнилью,
Нет следов человечьих во мху.
Я сломал позвоночник бессилью,
Обратил боязливость в труху
Больше нет ни печали, ни страха.
В эту ночь, подо мною хрипя,
Ты запомнишь, как горсточка праха
Перед смертью любила тебя.
* * *
Зря я мгновения чудные длю.
Зря запасаю одежду для тела.
Рот открываю. Снежинки ловлю.
Рот закрываю. А жизнь пролетела.
Господи Боже, язви не язви,
Поздно на путь наставлять вертопраха.
Это вливается речка любви
В чёрное море бездонного страха.
во вторник в Самаре, в Доме Журналистов и Литераторов на ул. Самарская, д.179.
в 11 часов.
В новостных сообщениях врут, что Михаил Всеволодович был "самарским поэтом". Нет, Анищенко жил не в Самаре, а в Шелехмети. Мордовском селе на Самарской луке. Так и надо было сообщать: "Умер шелехметский поэт".
Или имелось в виду место рождения? Представляю некрологи: Есенина "Умер константиновский поэт", Тютчева -- "...овстуговский поэт", Баратынского - "...маровский поэт"...
Впрочем, что сейчас об этом... Наступит время и мы, как пел Галич "поимённо вспомним всех / кто поднял руку".
Летят минуты - боль сквозная.
А дело божье таково:
Мы лепим прошлое, не зная -
Зачем оно и для кого.
…Там всё острее пахнет мята,
Там мир прекрасен без прикрас.
Там всё, что дорого и свято,
Уже обходится без нас.
Но от досады умирая,
Как ненавистный сердцу плен,
Я разрушаю стены рая
До основанья. А затем…
Леплю огонь и дым пожара,
Живьём сгоревшего коня;
И маму в центре Краснодара,
Уже проклявшую меня.
Леплю избу, горшки на тыне,
Тропинку, речку, коноплю…
Потом леплю тоску о сыне
И боль отцовскую леплю.
О, эта боль! Она - как море!
Как белый парус на волне…
И пьяный доктор в коридоре
И две решётки на окне.
Леплю, леплю. Сегодня, завтра.
Леплю бессилие и страх,
И в лабиринте минотавра
Тесея с ниткою в руках.
Не предъявляя иск к оплате,
Почти раздавленный, больной,
Леплю, леплю… Один в палате,
Когда-то вылепленной мной.
* * *
Оказалась мёртвой Родина.
Как ни взглянешь - всё тоска.
На цепи сидит юродивый,
Строит замки из песка.
Одесную тьма шевелится,
А за тьмою блеск и шик.
Скоро память перемелется,
Пар поднимется, как «пшик».
Всё предсказано, измерено.
Как всегда, под звон оков,
Крысы выстроят империю,
Гимн напишет Михалков.
* * *
Меня менты мололи и месили
С безумием расстрелянных отцов,
И не было в оскаленной России
Защиты от державных подлецов.
Прикованный на ржавом табурете,
Я фонарём в грядущее светил,
И Путин улыбался на портрете,
Но так хитро, как будто бы грустил.
* * *
Провинция. Пыль да полова.
Уходим и мы насовсем.
Осталось одно только слово,
Одно только слово: «Зачем?»
Зачем мы дороги мостили,
Зачем мы мололи муку?
Россию уже опустили.
«Россиюшка!» - «Ку-ка-ре-ку!»
* * *
Тянет гниющей травою из лога,
Дождик косой, как сапожник, идет.
Родина горькая, словно изжога,
Мучит ночами и спать не дает.
Жутко на родине, словно на плахе.
Люди мычат только «мэ» или «бэ».
Всюду бандиты, ворье, олигархи
И берегущая их ФСБ.
Пьяненький Филя кричит за осотом,
Небо пронзая обломком весла:
«Мне бы командовать натовским флотом,
Чтоб уничтожить империю зла».
Тьма вызревает на гаснущих сводах,
Звезды над нами светить не хотят.
И на идущих во тьму теплоходах
Иерихонские трубы гудят.
ЛЮБОВЬ ИНДЕЙЦА
1.
Отрекаясь от Пана и Фавна,
Забывая Кадруса-Фернана,
Неужели ты любишь шамана
В золотистом дыму фимиама?
Над кадилом дырявого горна,
Над сакральным огнём сердолика,
У овцы перерезано горло
И набито листвой базилика.
Мы друг друга увидеть не можем,
Я напрасно крадусь осторожно.
Две змеи над шамановым ложем
Обмануть никому невозможно.
Он на небо возносит алканья,
Топит племя в пучине испуга,
И готовит меня для закланья
Оплетая заклятьями туго.
Тихо плачет в кустарнике мама,
Насторожены ловчие сети...
Мне остался лишь шаг до вигвама,
Чтоб услышать дыхание смерти.
2.
Пахнет дряхлою злобой и гнилью,
Нет следов человечьих во мху.
Я сломал позвоночник бессилью,
Обратил боязливость в труху
Больше нет ни печали, ни страха.
В эту ночь, подо мною хрипя,
Ты запомнишь, как горсточка праха
Перед смертью любила тебя.
* * *
Зря я мгновения чудные длю.
Зря запасаю одежду для тела.
Рот открываю. Снежинки ловлю.
Рот закрываю. А жизнь пролетела.
Господи Боже, язви не язви,
Поздно на путь наставлять вертопраха.
Это вливается речка любви
В чёрное море бездонного страха.