Generation Kill, Evan Wright , репортаж об Ираке в Rolling Stone, 2004 - часть 3
Из ада в Багдад
Неважный день для бога в Ираке. Капитан-лейтенант Кристофер Бодли, капеллан в первом разведбатальоне, пытается читать проповедь боевым морпехам, которые наконец-то в первый раз отдыхают после начала вторжения в Ирак более недели назад. Они разбили оборонительный лагерь у аэродрома рядом с Калъат-Сикаром, в центральном Ираке. После своего посвящения в премудрости партизанской войны в городских условиях в Эн-Насирии на юге и трех дней непрерывных боевых действий против врага, которого они на самом деле редко видели воочию, тремстам семидесяти четырем морпехам из элитного батальона позволили сорок восемь часов бездействия, чтобы прийти в себя. Их лагерь растянулся на два километра по местности, которая выглядит как фантастический марсианский ландшафт из иссушенных, красноватых грязевых равнин и пустых каналов. Каждая из групп по четыре-шесть человек живет в ямах, вырытых под камуфляжными сетками, расставленными вокруг их Хамви. Весь день Бодли бродит по лагерю и пытается читать проповеди своей пастве из тяжеловооруженных молодых людей. И хотя морпехи из первого разведбатальона уже убили несколько десятков врагов, случайно ранили гражданских и понесли потери в виде одного раненого (водителя, которому попали в руку), капеллан практически не встречает никого, кого бы беспокоила война. “Многим молодым людям, с которыми я разговариваю, удается вытеснять из сознания ужасные вещи, которые они повидали, - говорит он. - Но многие из них сожалеют о том, что им ни разу не удалось выстрелить. Они волнуются, что плохо выполнили свою работу морских пехотинцев”.
Бодли - новичок в первом разведбатальоне, и признается, что ему тяжело давать советы этим морпехам. “Рвение, которое эти юноши испытывают к убийству, удивляет меня, - признается он. - Когда я впервые услышал, как легко и какими похабными словами они говорят о лишении человека жизни, это наполнило меня чувствами неверия и бешенства. Люди здесь думают, что Иисус - это коврик, о который можно вытирать ноги”.
У Хамви сержанта Брэда Колберта морпехи бездельничают под камуфляжной сеткой, наслаждаясь несколькими ленивыми часами в жаркое послеполуденное время. Сержант артиллерии Майкл Уинн, старший по званию боец-срочник во втором взводе роты Браво, проходя мимо, останавливается, чтобы пересказать последние слухи. “Говорят, - произносит он с мягким техасским акцентом, - что нас могут отправить на иранскую границу для сдерживания наплыва контрабандистов”.
“Черт, нет! - говорит Персон. - Я хочу ехать в Багдад и убивать там людей”.
Несколько бойцов от нечего делать вспоминают имена знаменитых бывших морпехов - Оливера Норта, Капитана Кенгуру и Джона Уэйна Боббита. “После того как ему обратно пришили член, он снимался в порнофильмах, где трахал карлицу, да?” - спрашивает кто-то.
Уинн, которому тридцать пять, и он почти как отец для многих бойцов взвода на десять-пятнадцать лет его младше, светится от гордости: “Да, скорей всего. Морпех может трахнуть все что угодно”.
На то, чтобы добраться до аэродрома, у этих морпехов ушла почти целая неделя, и им осталось меньше чем полпути до пункта своего назначения: города Эль-Кута, в шестидесяти милях севернее, который является штаб-квартирой дивизии Республиканской гвардии. Кроме того, морпехи нащупывают свой путь по не размеченной моральной плоскости, охотясь на врага, который не вышел из своего укрытия и одет в гражданскую одежду, ведя по нему стрельбу в населенной местности. Временами будет казаться, что убийства безоружных гражданских превосходят по своему размаху убийства настоящих боевиков.
Среди офицеров ходит афоризм, что “сварливый морпех - счастливый морпех”. По этому стандарту, никто из офицеров не делает морпехов из первого разведбатальона счастливее, чем их командир - лейтенант-полковник Стив Феррандо. Морпехи обвиняют Феррандо в том, что он набрал в офицерский корпус людей, которые им кажутся некомпетентными, в частности - командира взвода, которого они иронически прозвали Капитан Америка - именно его вскоре будут подозревать в том, что он издевается над вражескими военнопленными. Они обвиняют Феррандо в том, что два дня назад в Эль-Гаррафе он завел их в засаду, где одного морпеха ранило, а многие другие почти чудом, совершенно случайно избежали смерти. Они винят Феррандо за то, что он в последнюю минуту отправил их в атаку на аэродром Калъат-Сикара, во время которой капрал Гарольд Тромбли из группы Колберта по ошибке ранил двух юных пастухов. Они ненавидят Феррандо за его непреклонную одержимость тем, что он называет “стандартом выправки” - его настойчивость в том, чтобы даже во время боевых действий все бойцы носили определенные нормами стрижки, как положено брились и тщательно следили за чистотой своего обмундирования.
В моменты наибольшей паранойи несколько морпехов считают, что их командир пытается их убить. “С точки зрения психопатологии, - говорит сержант Кристофер Уасик, - существует вероятность, что командир хочет, чтобы кто-то из нас погиб, а когда он садится вместе с другими руководителями, они почему-то не подшучивают над ним и не интересуются, в каком дерьме он только что побывал. Да, такое у нас есть подозрение”. (В ответ на вопрос о таких настроениях бойцов Феррандо говорит: “Жаль, что некоторые из них испытывают такие чувства. Если вызываешься на войну, будь готов к тому, что в тебя будут стрелять”).
Часто кажется, что эти нарекания по поводу Феррандо служат своеобразным стравливающим клапаном для накопившегося у морпехов раздражения, о котором они замалчивают. Никто из них не спал более трех часов подряд с тех пор, как они покинули Кувейт на прошлой неделе. Еще хуже - их продовольственный рацион сократился где-то до одного с половиной приема пищи в день (после инцидента, в котором иракцы подорвали один из снабженческих грузовиков с сухими пайками). Точно так же они не жалуются на постоянную нехватку воды, которая, по мнению Колберта, на вкус и запах - словно “грязная задница”. Многие морпехи, которые впервые за неделю сняли ботинки, когда разбивали лагерь, обнаружили, что из-за грибковой инфекции кожа на их ногах гноится и отслаивается полупрозрачными белыми полосками, похожими на ленточных червей. Они не жалуются на мух, которые наводняют лагерь; постоянный кашель, текущие сопли и слезы, опухшие глаза из-за непрестанных пыльных бурь; или приступы рвоты и диареи, которые донимают около четверти из них. Вместо того чтобы жаловаться на эти страдания, морпехи хохочут.
И мало кто из них признается в каких-либо глубоких опасениях, не говоря уже об откровенном страхе. “Хватит с меня этого дерьма в духе крутых парней, - говорит сержант Антонио Эспера. - И в бою мне ничего не нравится. Я не люблю стрельбу. Я терпеть не могу боевые действия”.
Эспера, как и многие другие, поступил в морскую пехоту, чтобы что-то кому-то доказать. Он вырос в бурной семье в неблагополучном районе пригорода Лос-Анджелеса и, после того как ему стукнуло двадцать, четыре года еле сводил концы с концами, изымая за неплатеж автомобили в южно-центральном районе. Он ненавидел свою работу и одновременно наблюдал за тем, как его друзей и одного близкого родственника посадили в тюрьму за насильственные преступления, которые были в их мире практически обычным явлением. Хотя Эспера - на четверть англосакс по линии матери, преимущественно он - латиноамериканец и американский индеец, и говорит, что был воспитан в ненависти к белым. Он утверждает, что несколько лет назад умышленно уклонился от получения диплома местного колледжа, хотя ему не хватало всего нескольких баллов, чтобы его заработать, потому что, по его словам: “Мне не нужен был какой-то клочок бумаги от белого ректора, говорящий о том, что я пригоден к тому, чтобы функционировать в его мире”. Но после четырех лет изымания автомобилей в беднейших районах Лос-Анджелеса у Эсперы наступило прозрение: “В меня стреляли, и я зарабатывал смешные деньги, всего лишь защищая имущество кучки богатых белых банкиров”. Тогда он поступил на службу в морскую пехоту. Служить белым можно, рассудил он, но делать это нужно с “честью и достоинством”.
Эспера был среди первых морпехов, которые вступили в Афганистан, и провел там сорок пять дней в окопе, но в ту войну в него едва ли стреляли. По его словам, сейчас он сожалеет, что повторно завербовался на службу после Афганистана. “И о чем я тогда думал, приятель? - вопрошает он. - Каждое утро мне кажется, что я сегодня погибну. Ради чего? Чтобы какой-то полковник мог стать генералом, бросив нас в очередную перестрелку?”
В следующую ночь самолет-разведчик сообщает, что к периметру лагеря первого разведбатальона якобы приближается вооруженная колонна иракцев, и морпехи рядом с позицией Колберта утверждают, что насчитали 140 иракских машин, у которых почему-то включены фары. Колберт, который также следит за огнями, высмеивает это донесение. “Это огни деревни”, - говорит он своим людям.
Другие его мнение не разделяют. На высших уровнях дивизии передается тревога - на первый разведбатальон вот-вот нападут крупные иракские вооруженные силы. Военная доктрина США в таких ситуациях трактуется довольно недвусмысленно: если существует вероятность непосредственной угрозы - бомбить ее на хрен. Один из офицеров первого разведбатальона, капитан Стивен Кинцли, говорит об этом так: “По нам делают несколько разрозненных выстрелов, а мы стреляем в ответ с такой ошеломляющей силой, что сравниваем их с землей. Я называю это приструниванием хаджей”, - говорит он, употребляя распространенное среди военнослужащих США прозвище для иракцев.
В следующие несколько часов волны реактивных штурмовиков и бомбардировщиков сбрасывают вокруг лагеря около 8000 фунтов снарядов. На утро разведбатальон отправляет пеший патруль для оценки повреждений от бомбардировки. Бойцы видят множество воронок рядом с деревней, но не обнаруживают никаких признаков оружия. Сержант Деймон Фосетт из роты Альфа первого разведбатальона, который руководил одним из патрулей, говорит: “Мы могли пойти дальше. Мы не добрались до всех мест, куда упали бомбы, но я полагаю, они и не хотели, чтобы мы слишком глубоко в этом копались и возможно обнаружили, что нанесли повреждения домам или мирным жителям. Или вообще ни во что не попали”.
30 марта первый разведбатальон отходит от аэродрома и воссоединяется с основной боевой силой морской пехоты в центральном Ираке - Полковой боевой группой один, которая разбила лагерь у шоссе 7 - основной дороги между Эн-Насирией и Эль-Кутом. Группа RCT 1, которая состоит примерно из 7000 морпехов, где-то в двадцать раз больше первого разведбатальона, и намного лучше вооружена, имея в распоряжении около 200 танков и бронированных машин. Очевидно, чувствуя себя в безопасности с таким большим количеством бронетехники поблизости, командование батальона разрешает бойцам лечь спать просто так, а не в окопах, которые, как правило, защищают их от осколков снарядов в случае нападения.
Около полуночи меня будит серия взрывов, которая превращает поле по ту сторону выстроенных в ряд батальонных Хамви в нечто, похожее на море из сине-оранжевого сплава. Пытаясь закатиться под Хамви и там спрятаться, я натыкаюсь на Персона, который спит по соседству. “Не волнуйся, - кричит он поверх грохота. - Это наша артиллерия. Просто ведут обстрел по близкой цели”. После этого он снова засыпает.
На следующее утро бойцов информируют о том, что им повезло остаться в живых - их почти разбомбила иракская артиллерия, а вовсе не американские снаряды, стреляющие по “близкой цели”. Лейтенант Натан Фик, командир второго взвода роты Браво, сообщает новости с отталкивающе довольной улыбкой: “Эта иракская ракетная система уничтожает все живое в целом квадрате сетки” - квадратном километре. “Они знали наши координаты, и промахнулись всего на несколько сотен метров. Нам опять повезло”.
Фик также говорит своим людям, что батальон возобновляет движение на север. “Мы следуем вдоль канала Эль-Гарраф, цель перемещения - вступить в соприкосновение с врагом”. Он снова улыбается с мрачным удовольствием. Это значит, что батальон будет перемещаться по открытой местности в направлении предполагаемых засад, пытаясь таким образом “выкурить” врага. Первый разведбатальон возьмет на себя западную сторону канала и будет двигаться впереди группы RCT 1, которая будет ехать по противоположному берегу. Пункт назначения первого разведбатальона - это Эль-Хай, город с населением около сорока тысяч человек. Это штаб-квартира партии Баас и место расположения крупного подразделения Республиканской гвардии.
Около восьми утра я отправляюсь в путь вместе с группой Колберта - снова в одном Хамви с Тромбли с пулеметом SAW слева, капралом Уолтом Хессером у гранатомета Mark-19 в башне, Персоном за рулем и Колбертом, который командует с переднего пассажирского сиденья. Батальон передвигается единой колонной в конвое по извилистой дороге, которая пролегает через маленькие, обнесенные стенами деревни, травянистые поля, пальмовые рощи и иссушенные болотистые равнины, изрезанные траншеями - отличным укрытием для вражеских стрелков. Через двадцать минут после того, как мы пересекаем канал и сворачиваем на узкую грязную тропу, по морпехам начинают время от времени хаотично стрелять из стрелкового оружия, пулеметов и минометов, но никто не может разглядеть никаких позиций врага. Несмотря на этот периодический огонь, пастухи, женщины и дети высыпают из домов, приветственно взмахивая руками и улыбаясь.
К середине утра морпехи останавливают несущийся через поле грузовик. В грузовике - около двадцати иракцев, которые одеты в гражданскую одежду, но при этом вооружены. Они утверждают, что они - фермерские работники и носят с собой оружие только потому, что боятся бандитов. Во время преследования некоторые из них выбрасывали из грузовика мешки. Когда морпехи подбирают эти мешки, они обнаруживают военные документы и форму Республиканской гвардии, все еще пропитанную потом. Они берут иракцев в плен, надевая на них пластиковые наручники на застежке-молнии и сажая в один из транспортных грузовиков батальона.
Все еще подвергаясь эпизодическому обстрелу из стрелкового оружия и минометов и безуспешно пытаясь выявить хоть одного стрелка, морпехи выбираются из машин и прочесывают деревни, передвигаясь от дома к дому. Колберт проводит своих людей через обнесенную стеной группу из семи домов, в то время как Эспера удерживает под стражей местных жителей. Мужчин заставляют лечь животом на землю, сцепив на затылке руки, а примерно двадцать женщин и детей гонят к дороге. Мины начинают разрываться в опасной близости. Когда снаряды падают не далее чем в пятидесяти метрах, взрывы вызывают временный всплеск атмосферного давления, от которого дыбятся волосы на теле, как будто вас поразило небольшим ударом электротока. Старуха в черном начинает кричать и трясти кулаками в сторону морпехов, которые удерживают ее под стражей. “Как это напоминает мне дни, когда я отбирал автомобили, - говорит Эспера. - Женщины всегда самые агрессивные. И не важно, кто это - черная сучка из южно-центрального района или белая богатая сучка из Беверли Хиллз. Они всегда бросаются на тебя с криками”.
После шести часов поисков ускользающего врага, бойцы из Хамви Колберта обессилены, а их нервы на пределе. Треп, сквернословие и подтрунивание друг над другом прекратились. Даже Персон, который начал это утро с бесконечного повторения припева антивоенной песни кантри Джо Макдональда “Раз-два-три, за что мы воюем?” - теперь безучастно уставился в окно. Тишину нарушает необычный новый звук, повторяющийся пронзительный свист. Красно-оранжевые трассеры проносятся в воздухе и врезаются в грязную насыпь спереди и сзади Хамви.
“Персон, вон из машины”, - приказывает Колберт.
Все до единого выскакивают из машины и прячутся за насыпью. Морпехи из сорока других машин следуют их примеру. “Черт возьми, да это же ЗУ!” - говорит Колберт, имея в виду мощную счетверенную русскую зенитную установку. Определить, где она находится, невозможно. Эти бойцы, которые, как правило, высмеивают все другие виды орудийного огня, сейчас зарываются лицом вниз в ближайший подходящий клочок матери-земли - все, кроме Тромбли, который выпрыгивает из машины с биноклем и словно суслик взметается вверх на насыпь, осматривая горизонт. Он садится высоко, возбужденно оглядываясь вокруг, жадно впитывая этот ошеломляющий новый опыт.
“Как это круто, - низким голосом говорит он, когда раздается еще один свистящий залп из ЗУ и снаряды пролетают мимо. - Мне кажется, я вижу ее, сержант”.
Колберт и Персон теперь возвышаются над насыпью - несколько осторожнее, чем Тромбли. Они смотрят в ту сторону, куда он с самого начала указывал, и замечают огневую позицию врага на расстоянии километра. Колберт приказывает Хессеру открыть огонь из гранатомета Mark-19 и, в то время как ЗПУ продолжает стрелять, группа методично направляет свой огонь в ее сторону. Подключаются вертолеты огневой поддержки Кобра и попадают в стоящий поблизости пикап с людьми внутри, которые, очевидно, загораются. Огонь из ЗУ прекращается.
Позже я спрашиваю Тромбли, почему он вел себя так бесстрашно и был так удивительно спокоен, когда сидел сверху на насыпи и искал место расположения орудия, которое навело такой ужас на всех остальных морпехов в батальоне. “Я знаю, что это прозвучит странно, - говорит Тромбли, - но в глубине души мне было бы интересно узнать, что я почувствую, когда меня ранят. Не то чтобы я хотел, чтобы меня подстрелили, но, честно говоря, я нервничаю гораздо больше, когда смотрю дома какую-нибудь телевизионную игру, чем здесь, делая это”.
Он разрывает свой пластиковый пакет с сухим пайком и ухмыляется. “Вся эта стрельба жутко возбуждает аппетит”, - говорит он с бодрой улыбкой.
“Из-за всей этой глупости удавиться хочется”, - мрачно противоречит Персон, практически впервые проявляя уныние в Ираке.
Несмотря на триумф от уничтожения ЗПУ, батальон из сорока машин все еще подвергается минометному обстрелу. Мины, выпускаемые залпами из трех-шести снарядов с интервалом в пять минут, подбираются все ближе и ближе, следуя за движением конвоя. Упорядоченный ход обстрела говорит о том, что где-то поблизости засел вражеский наблюдатель, который следит за батальоном и наводит мины. Тот, кто стреляет из миномета, вероятно, находится на удалении четырех-восьми километров, а наблюдатель, который ему помогает - скорей всего, в пределах километра. Морпехи рассредоточиваются по близлежащим уступам и высматривают связного среди пастухов и фермеров на окружающих полях.
Двадцать военнопленных, которых первый разведбатальон взял ранее, - подозреваемые солдаты Республиканской гвардии - теснятся в кузове транспортного грузовика, сидя там на скамейках. Морпехи связывают иракцев по запястьям парашютными стропами. Во время нападения с ЗПУ, когда захватившие их в плен морпехи прятались за ближайшими насыпями, пленных бросили в грузовике, и они перегрызли свои пластиковые наручники словно крысы. Иракцы толкаются на своих сиденьях, со связанными за спиной руками. Они похожи на маленький передвижной цирк, который состоит из одних клоунов. Некоторые отчаянно гримасничают, чтобы показать, что веревки им больно жмут. Некоторые выводят американцев из себя своими злыми взглядами. Другие корчат рожи, пытаясь завоевать расположение американцев юмором. Один ухмыляющийся иракец, надеясь выслужиться, неоднократно выкрикивает: “Fuck Saddam!”
Сержант Ларри Шон Патрик, руководитель группы и снайпер из взвода Колберта, заметил белый пикап с иракцем, припаркованный в нескольких сотнях метров. Кажется, это и есть наблюдатель. Правила доказывания в зоне боевых действий несколько более размытые, чем дома, а это значит, что иракец зарабатывает себе смертный приговор за преступление, которое состоит в том, что нам кажется, будто он держит в руках бинокль и радиостанцию. Патрик делает один выстрел, еще несколько секунд наблюдает через прицел и говорит: “Мужчина уничтожен”.
Это второе убийство Патрика в Ираке. Другой снайпер в первом разведбатальоне, который называет свою винтовку Лила, сокращенно от “LittleAngel2” - ласкового имени своей дочери - в живописных подробностях может описать кровопролитные обстоятельства каждого убийства, которое он записал на свой счет. Патрик практически не говорит о своих убийствах. Кажется, они не приносят ему большого удовольствия. Сержант говорит, он с удовольствием бросил бы войну, если бы ему, как по волшебству, выпал такой шанс, и при этом добавляет: “Но вместе с тем, я хочу остаться с этими парнями и делать все, что от меня зависит, чтобы помочь им выжить”.
После выстрела Патрика из миномета больше не стреляют. Очевидно, он убил того, кого нужно. Фик говорит, что теперь батальону предстоит выполнить последний этап сегодняшней миссии: обогнуть Аль-Хай с западной стороны, затем через мост въехать в город, переместиться по его северному краю и захватить главный мост на шоссе за городом. Основная идея - это отрезать отходной путь из города на север до того, как на рассвете начнется нападение группы RCT 1. Учитывая, что последние восемь часов морпехи батальона провели под обстрелом южнее города, Фик отнюдь не рад перспективе заезда в Эль-Хай - в составе первого разведбатальона теперь менее трехсот морпехов, а им предстоит вступить в город с населением сорок тысяч человек. После короткого инструктажа своих людей, он говорит мне один на один: “Сейчас займемся дерьмом в духе ‘Падения ‘Черного ястреба’’”.
Когда конвой трогается, сопровождающие его Кобры выпускают ракеты и стреляют из пулеметов по пальмовой роще по ту сторону реки, Колберт говорит: “Эта страна - грязна и отвратительна, и чем быстрее мы выберемся отсюда, тем лучше”.
С точки зрения возможной засады, мы проезжаем по наихудшей местности, какую только можно представить. Дорога уводит вниз и вьется между деревьев, что растут по краю деревушек, в стены которых заезжает колонна Хамви. По нескольким транспортным грузовикам разведбатальона стреляют. Одному пробили две шины, но он продолжает ехать на ободе. Мы пересекаем первый мост и заезжаем в промзону с приземистыми домами из шлакоблоков на краю Эль-Хайа. Хамви из роты Чарли попадает под интенсивный пулеметный обстрел. Морпехи перед нами забрасывают здание, из которого ведется вражеский огонь, тридцатью гранатами из Mark-19, снося огромными кусками фасад и подавляя огонь врага. Когда мы проезжаем мимо руин, Персон орет: “Чертовы засранцы!”
Через дорогу от здания на дороге лежит араб. Он все еще жив и одет в испачканное белое платье, прижатое грудами булыжника. Мужчина лежит на спине, закрывая руками глаза, в каких-то пяти футах от места, где проезжают наши колеса. Проведя весь день под огнем врага, мы испытываем прилив какого-то нездорового триумфа при виде другого человека, возможно вражеского боевика, лежащего на спине и беспомощно съежившегося. Это в какой-то степени придает нам сил, но также угнетает. Все проезжающие мимо морпехи, наводят на него оружие, но не стреляют. Он не представляет никакой угрозы, по-детски пытаясь прикрыть лицо руками.
Несколько минут спустя первый разведбатальон достигает своей цели: шоссейного моста, который ведет через небольшой канал на выезде из города. Мост представляет собой еще одну странную по контрасту композицию, типичную для Ирака. Целый день проезжая мимо сбившихся в кучу глинобитных домов в окружении тростниковых изгородей, напоминающих о библейских временах, сейчас морпехи стоят на пролете моста, который легко мог бы оказаться немецким автобаном. Это длинная, изящная бетонная конструкция. Морпехи бегут на середину и растягивают армированную колючую ленту. Группы Колберта и Эсперы, а также два других Хамви из взвода паркуются у гребня моста и ждут.
Усмехаясь, подходит Фик. Даже в свитере, бронежилете и громоздком костюме химзащиты, как сейчас, он умудряется сохранять свою размашистую, прыгающую, такую юношескую походку. А сегодня он сияет даже больше, чем обычно. “Сдается мне, мы впервые завладели инициативой”, - говорит он, осматривая блокпост. Все как будто слегка покачиваются, когда ходят по мосту. После двух недель с ощущением постоянного преследования, морпехи наконец-то совершили то, что нужно: преодолели сопротивление и достигли цели. Этот небольшой отряд, оказавшийся сейчас в двадцати километрах от любых дружественных американских сил, контролирует ключевой выезд из города с сорокатысячным населением.
Но единственное, к чему не готовили морпехов и что они даже не продумали как следует - это управление блокпостами. Основная идея довольно проста: установить на дороге препятствие наподобие колючей ленты и направить на него оружие. При приближении автомобиля делать предупредительные выстрелы. Если автомобиль не останавливается, стрелять по цели. Вопрос в следующем: понимают ли иракцы, что происходит? Когда стемнеет, смогут ли иракские водители действительно разглядеть колючую ленту? Даже морпехам случалось проезжать через колючую проволоку ночью. Другая проблема - это предупредительные выстрелы. В темноте предупредительный огонь - это просто серия громких хлопков и оранжевых вспышек. Это отнюдь не международный код, который говорит “Остановить машину и развернуться”. Оказывается, многие иракцы реагируют на предупредительные выстрелы, прибавляя скорость. Возможно, они просто паникуют. Следовательно, много иракцев погибает на блокпостах.
Первые убийства случаются сразу после наступления темноты. Несколько машин приближаются к мосту с включенными фарами. Стрелки роты Браво сверху моста дают предупредительные залпы. Машины разворачиваются. Затем появляется грузовик, его дизельный двигатель рычит. Морпехи делают предупредительные выстрелы, но тягач продолжает ехать.
В этот момент никто не может наверняка утверждать, что это автопоезд. По звуку похоже, но это запросто может оказаться иракская броня или федаин, который экспроприировал гражданский грузовик и загрузил его оружием и солдатами. Бойцам известно лишь то, что они здесь совершенно одни в темноте. Первый разведбатальон продвинулся дальше всех на север в центральном Ираке, и между его позицией на этом мосту и механизированной дивизией из 20 тысяч иракцев, которая базируется в двадцати километрах севернее, нет ничего. Только позже станет ясно, что основные иракские регулярные силы сложат оружие; в ночь на 31 марта это еще не известно. Даже хуже, в результате технического сбоя первый разведбатальон потерял связь с силами воздушной поддержки. Если на батальон нападут, ему придется отбивать атаку самостоятельно.
Через несколько секунд после того, как грузовик не реагирует на второй предупредительный залп, свет его фар достигает позиции роты Браво, ослепляя морпехов. Такое впечатление, что скорость грузовика - не менее тридцати-сорока.
“Расстреляйте его на хрен!” - кричит кто-то.
Согласно правилам ведения боевых действий, машина, которая не останавливается на блокпосту, считается враждебной, и всех, кто в ней находится, можно обоснованно застрелить. Почти весь взвод открывает огонь. Но по какой-то причине этим морпехам, которые снимали вражеских стрелков практически с хирургической точностью, не удается даже загасить фары на грузовике после нескольких секунд интенсивного огня. Красные и белые трассеры и вспышки дульного пламени устремлены на грузовик. Везде вокруг него взрываются гранаты из Mark-19. Грузовик продолжает ехать, громко сигналя.
Слегка не доезжая до колючей ленты, машина резко стопорится и ее со скрежетом заносит. Водителю отстрелили голову. Тем временем, из кабины выпрыгивают трое. Эспера видит их в очках ночного видения и, согнувшись, стреляет по ним из автомата М-4, методически выпуская по каждому из них серии из трех пуль, целясь в грудь. Словно вспомнив о каком-то забытом деле, морпехи расстреливают последнюю фару на грузовике, которая все еще отбрасывает неровный свет.
Времени, чтобы осматривать место стрельбы, нет. Батальон отходит на несколько километров назад и занимает более защищенную позицию. Ощущения триумфа, которые зашкаливали полчаса назад, теперь исчезли. Внезапно становится холодно, Хамви застревает в грязи, а где-то в одном километре на запад возникает полоса из света фар. При помощи приборов ночного видения морпехи наблюдают за объектами, которые выезжают из города по другой дороге и оказываются грузовиками с оружием. “Черт возьми, они обходят нас с фланга!” - говорит Фик. Они видят, как один грузовик останавливается напротив позиции первого разведбатальона, оттуда появляются люди и разгружают оборудование, возможно, оружие. Первый разведбатальон запрашивает артиллерийский удар для уничтожения грузовиков.
Взвод Колберта отходит назад для защиты позиции первого разведбатальона с восточного края. Бойцы роют несколько рядов окопов в твердой, глинистой земле, которая, в придачу ко всему, подтоплена. Перед тем как задремать в короткой “боевой отключке”, несколько морпехов из роты Браво собираются у своих влажных ям, чтобы перекусить в темноте скудным сухим пайком. “Я был хладнокровен как ублюдок, когда стрелял по тем парням, что выпрыгивали из грузовика, - говорит Эспера, угрюмо описывая подробности каждого убийства. - Если и было во мне хоть что-то человечное до того, как я сюда приехал, я все это растратил”.
В одном километре севернее с блокпоста, который контролируется ротой Чарли, постоянно доносятся предупредительные выстрелы. Мы слышим очередь, а затем рев автомобильного двигателя. Морпехи выкрикивают приказы открыть огонь, за которыми следует мощный оружейный залп. Шум двигателя приближается к нам в темноте. Снова стрельба, затем - протяжное визжание шин. В наступившей тишине кто-то произносит: “Кажется, его остановили”. Почему-то, все начинают смеяться.
Морпехи на блокпосту смотрят, как из машины, махая руками, бегут мужчины. Они безоружны. В ответ на крик морпехов, они покорно падают на землю на обочине.
Двое морпехов осторожно приближаются к автомобилю. Он расстрелян, дверцы широко распахнуты, до сих пор горят фары. Сержант Чарльз Грейвз видит маленькую девочку, лет трех на вид, которая свернулась калачиком на заднем сиденье. На обивке видно немного крови, но у девочки открыты глаза. Грейвз нагибается, чтобы вытащить ее, - как он скажет позже, думая о том, какие могут понадобиться медикаменты, чтобы оказать ей помощь, - когда ее макушка съезжает набок, и наружу выпадают мозги. Когда Грейвз отступает назад, он чуть не падает, поскользнувшись на мозгах девочки. Проходит не меньше минуты, пока Грейвз может вымолвить хоть слово. Такую ситуацию он способен описать разве что простейшими словами. “Сквозь дыру в черепе я видел ее горло”, - говорит он.
Оружия в машине не нашли. Переводчик спрашивает отца, который сидит у дороги, почему он не отреагировал на предупредительные выстрелы и не остановился. Тот просто повторяет: “Извините”, а затем смиренно просит разрешения подобрать тело своей дочери. Последнее, что видят морпехи - это то, как он уходит по дороге прочь, неся ее тело на руках.
Тем временем, снаряды артиллерийской поддержки, которую рота Браво вызвала сорок пять минут тому назад, начинают падать на шоссе с запада - там, где был замечен поток машин, покидающих город. Снарядами 155-мм стреляют из гаубиц морской пехоты, спрятанных где-то в шестнадцати-двадцати пяти километрах южнее. Они оставляют в небе дугообразные оранжевые следы. На расстоянии, огненные взрывы выглядят красиво и завораживающе, как любое пристойное шоу на четвертое июля. 164-мм артиллерийские снаряды падают вдоль шоссе, но кровавая расправа над машинами, деревнями и фермами у дороги остается невидимой в темноте.
Разрушения продолжаются и после восхода солнца. Неспешные штурмовики A-10 Thunderbolt (“Удар молнии”) облетают Аль-Хай по северному краю, изрыгая пулеметный огонь. Корпус самолета, по сути, построен вокруг семиствольного пулемета длиной в двадцать один фут - одного из самых больших пулеметов этого типа. Когда он стреляет, раздается рвущийся звук, будто кто-то разрывает небо напополам. А-10 заканчивают свое представление, сбрасывая на город четыре фосфорные бомбы - химические зажигательные устройства, которые разрываются в небе, посылая длинные белые усы искрящегося пламени на цели внизу.
Когда конвой первого разведбатальона выстраивается утром в колонну, у дороги толпятся гражданские. Батальон направляется на юг, обратно к Эль-Хайю, а затем - на север, по другой дороге к следующему городу - Эль-Муваффакия. Большинство в толпе - это мальчики, от двенадцати до пятнадцати лет. Утренняя демонстрация американской воздушной силы привела их в нездоровое возбуждение. Они приветствуют морпехов так, словно они - рок-звезды. “Привет, друг! - кричат некоторые из них. - Я люблю тебя!” Кажется, не имеет никакого значения, что эти юноши только что стали свидетелями частичного уничтожения своего города. А, может, быть в этом и заключается вся привлекательность морпехов. Одно из обещаний президентской администрации Буша перед началом войны гласило, что иракские массы будут усмирены кампанией воздушной бомбардировки “шок и трепет”. Странное дело - судя по всему, эти люди ей забавляются. “Они думают, что мы круты, - говорит Персон, - потому что у нас хорошо получается взрывать всякое дерьмо”.
Конвой первого разведбатальона тормозит на дороге у моста. Детишки, собравшиеся у тракторного прицепа, расстрелянного накануне ночью, скачут вокруг и машут руками, не обращая никакого внимания на валяющиеся у их ног тела пассажиров. Чуть дальше - еще одна расстрелянная машина, рядом с которой в грязи валяется труп мужчины. И снова вокруг останков побоища пляшут дети, показывая американцам поднятый вверх большой палец и выкрикивая: “Буш! Буш! Буш!”
Я останавливаюсь у машины Эсперы - Хамви с открытым верхом. Уставившись на ухмыляющихся нищенских детей с грязными ногами, он говорит: “Меня тошнит от того, как живут эти люди”. Капрал Габриэль Гарса, стоящий у гранатомета 0.50 калибра в своей машине, говорит: “Да они живут ничем не хуже, чем мексиканцы в Мексике”. Гарса улыбается детям и бросает им конфеты. Его бабушка из Мексики и, судя по тому, как он усмехается, становится понятно, что мексиканцам не так уж плохо живется.
Эспера с отвращением отворачивается. “Поэтому я на хрен терпеть не могу Мексику. Ненавижу страны третьего мира”.
Несмотря на резкую критику, которую высказывает Эспера в отношении белого человека, - он высмеивает английский как “господский язык” - его мировоззрение отражает самопризнанную роль слуги в империи белых. Это что-то, чем он, очевидно, наслаждается с одинаковой долей гордости и цинизма. “Эти люди живут как в аду, - говорит он. - США просто нужно войти во все эти страны, здесь и в Африке, установить американское правление и наладить инфраструктуру - с МакДональдсом, Старбаксом, MTV, - а затем просто передать это им. Если нам придется убить 100 тысяч, чтобы спасти 20 миллионов - это того стоит”. Он зажигает сигару. “Черт, США делали то же самое дома на протяжении 200 лет - убивали индейцев, использовали рабов, эксплуатировали труд иммигрантов, чтобы построить систему, которая сегодня для всех одинаково хороша. Как это называет белый человек? Предопределение судьбы”.
Неважный день для бога в Ираке. Капитан-лейтенант Кристофер Бодли, капеллан в первом разведбатальоне, пытается читать проповедь боевым морпехам, которые наконец-то в первый раз отдыхают после начала вторжения в Ирак более недели назад. Они разбили оборонительный лагерь у аэродрома рядом с Калъат-Сикаром, в центральном Ираке. После своего посвящения в премудрости партизанской войны в городских условиях в Эн-Насирии на юге и трех дней непрерывных боевых действий против врага, которого они на самом деле редко видели воочию, тремстам семидесяти четырем морпехам из элитного батальона позволили сорок восемь часов бездействия, чтобы прийти в себя. Их лагерь растянулся на два километра по местности, которая выглядит как фантастический марсианский ландшафт из иссушенных, красноватых грязевых равнин и пустых каналов. Каждая из групп по четыре-шесть человек живет в ямах, вырытых под камуфляжными сетками, расставленными вокруг их Хамви. Весь день Бодли бродит по лагерю и пытается читать проповеди своей пастве из тяжеловооруженных молодых людей. И хотя морпехи из первого разведбатальона уже убили несколько десятков врагов, случайно ранили гражданских и понесли потери в виде одного раненого (водителя, которому попали в руку), капеллан практически не встречает никого, кого бы беспокоила война. “Многим молодым людям, с которыми я разговариваю, удается вытеснять из сознания ужасные вещи, которые они повидали, - говорит он. - Но многие из них сожалеют о том, что им ни разу не удалось выстрелить. Они волнуются, что плохо выполнили свою работу морских пехотинцев”.
Бодли - новичок в первом разведбатальоне, и признается, что ему тяжело давать советы этим морпехам. “Рвение, которое эти юноши испытывают к убийству, удивляет меня, - признается он. - Когда я впервые услышал, как легко и какими похабными словами они говорят о лишении человека жизни, это наполнило меня чувствами неверия и бешенства. Люди здесь думают, что Иисус - это коврик, о который можно вытирать ноги”.
У Хамви сержанта Брэда Колберта морпехи бездельничают под камуфляжной сеткой, наслаждаясь несколькими ленивыми часами в жаркое послеполуденное время. Сержант артиллерии Майкл Уинн, старший по званию боец-срочник во втором взводе роты Браво, проходя мимо, останавливается, чтобы пересказать последние слухи. “Говорят, - произносит он с мягким техасским акцентом, - что нас могут отправить на иранскую границу для сдерживания наплыва контрабандистов”.
“Черт, нет! - говорит Персон. - Я хочу ехать в Багдад и убивать там людей”.
Несколько бойцов от нечего делать вспоминают имена знаменитых бывших морпехов - Оливера Норта, Капитана Кенгуру и Джона Уэйна Боббита. “После того как ему обратно пришили член, он снимался в порнофильмах, где трахал карлицу, да?” - спрашивает кто-то.
Уинн, которому тридцать пять, и он почти как отец для многих бойцов взвода на десять-пятнадцать лет его младше, светится от гордости: “Да, скорей всего. Морпех может трахнуть все что угодно”.
На то, чтобы добраться до аэродрома, у этих морпехов ушла почти целая неделя, и им осталось меньше чем полпути до пункта своего назначения: города Эль-Кута, в шестидесяти милях севернее, который является штаб-квартирой дивизии Республиканской гвардии. Кроме того, морпехи нащупывают свой путь по не размеченной моральной плоскости, охотясь на врага, который не вышел из своего укрытия и одет в гражданскую одежду, ведя по нему стрельбу в населенной местности. Временами будет казаться, что убийства безоружных гражданских превосходят по своему размаху убийства настоящих боевиков.
Среди офицеров ходит афоризм, что “сварливый морпех - счастливый морпех”. По этому стандарту, никто из офицеров не делает морпехов из первого разведбатальона счастливее, чем их командир - лейтенант-полковник Стив Феррандо. Морпехи обвиняют Феррандо в том, что он набрал в офицерский корпус людей, которые им кажутся некомпетентными, в частности - командира взвода, которого они иронически прозвали Капитан Америка - именно его вскоре будут подозревать в том, что он издевается над вражескими военнопленными. Они обвиняют Феррандо в том, что два дня назад в Эль-Гаррафе он завел их в засаду, где одного морпеха ранило, а многие другие почти чудом, совершенно случайно избежали смерти. Они винят Феррандо за то, что он в последнюю минуту отправил их в атаку на аэродром Калъат-Сикара, во время которой капрал Гарольд Тромбли из группы Колберта по ошибке ранил двух юных пастухов. Они ненавидят Феррандо за его непреклонную одержимость тем, что он называет “стандартом выправки” - его настойчивость в том, чтобы даже во время боевых действий все бойцы носили определенные нормами стрижки, как положено брились и тщательно следили за чистотой своего обмундирования.
В моменты наибольшей паранойи несколько морпехов считают, что их командир пытается их убить. “С точки зрения психопатологии, - говорит сержант Кристофер Уасик, - существует вероятность, что командир хочет, чтобы кто-то из нас погиб, а когда он садится вместе с другими руководителями, они почему-то не подшучивают над ним и не интересуются, в каком дерьме он только что побывал. Да, такое у нас есть подозрение”. (В ответ на вопрос о таких настроениях бойцов Феррандо говорит: “Жаль, что некоторые из них испытывают такие чувства. Если вызываешься на войну, будь готов к тому, что в тебя будут стрелять”).
Часто кажется, что эти нарекания по поводу Феррандо служат своеобразным стравливающим клапаном для накопившегося у морпехов раздражения, о котором они замалчивают. Никто из них не спал более трех часов подряд с тех пор, как они покинули Кувейт на прошлой неделе. Еще хуже - их продовольственный рацион сократился где-то до одного с половиной приема пищи в день (после инцидента, в котором иракцы подорвали один из снабженческих грузовиков с сухими пайками). Точно так же они не жалуются на постоянную нехватку воды, которая, по мнению Колберта, на вкус и запах - словно “грязная задница”. Многие морпехи, которые впервые за неделю сняли ботинки, когда разбивали лагерь, обнаружили, что из-за грибковой инфекции кожа на их ногах гноится и отслаивается полупрозрачными белыми полосками, похожими на ленточных червей. Они не жалуются на мух, которые наводняют лагерь; постоянный кашель, текущие сопли и слезы, опухшие глаза из-за непрестанных пыльных бурь; или приступы рвоты и диареи, которые донимают около четверти из них. Вместо того чтобы жаловаться на эти страдания, морпехи хохочут.
И мало кто из них признается в каких-либо глубоких опасениях, не говоря уже об откровенном страхе. “Хватит с меня этого дерьма в духе крутых парней, - говорит сержант Антонио Эспера. - И в бою мне ничего не нравится. Я не люблю стрельбу. Я терпеть не могу боевые действия”.
Эспера, как и многие другие, поступил в морскую пехоту, чтобы что-то кому-то доказать. Он вырос в бурной семье в неблагополучном районе пригорода Лос-Анджелеса и, после того как ему стукнуло двадцать, четыре года еле сводил концы с концами, изымая за неплатеж автомобили в южно-центральном районе. Он ненавидел свою работу и одновременно наблюдал за тем, как его друзей и одного близкого родственника посадили в тюрьму за насильственные преступления, которые были в их мире практически обычным явлением. Хотя Эспера - на четверть англосакс по линии матери, преимущественно он - латиноамериканец и американский индеец, и говорит, что был воспитан в ненависти к белым. Он утверждает, что несколько лет назад умышленно уклонился от получения диплома местного колледжа, хотя ему не хватало всего нескольких баллов, чтобы его заработать, потому что, по его словам: “Мне не нужен был какой-то клочок бумаги от белого ректора, говорящий о том, что я пригоден к тому, чтобы функционировать в его мире”. Но после четырех лет изымания автомобилей в беднейших районах Лос-Анджелеса у Эсперы наступило прозрение: “В меня стреляли, и я зарабатывал смешные деньги, всего лишь защищая имущество кучки богатых белых банкиров”. Тогда он поступил на службу в морскую пехоту. Служить белым можно, рассудил он, но делать это нужно с “честью и достоинством”.
Эспера был среди первых морпехов, которые вступили в Афганистан, и провел там сорок пять дней в окопе, но в ту войну в него едва ли стреляли. По его словам, сейчас он сожалеет, что повторно завербовался на службу после Афганистана. “И о чем я тогда думал, приятель? - вопрошает он. - Каждое утро мне кажется, что я сегодня погибну. Ради чего? Чтобы какой-то полковник мог стать генералом, бросив нас в очередную перестрелку?”
В следующую ночь самолет-разведчик сообщает, что к периметру лагеря первого разведбатальона якобы приближается вооруженная колонна иракцев, и морпехи рядом с позицией Колберта утверждают, что насчитали 140 иракских машин, у которых почему-то включены фары. Колберт, который также следит за огнями, высмеивает это донесение. “Это огни деревни”, - говорит он своим людям.
Другие его мнение не разделяют. На высших уровнях дивизии передается тревога - на первый разведбатальон вот-вот нападут крупные иракские вооруженные силы. Военная доктрина США в таких ситуациях трактуется довольно недвусмысленно: если существует вероятность непосредственной угрозы - бомбить ее на хрен. Один из офицеров первого разведбатальона, капитан Стивен Кинцли, говорит об этом так: “По нам делают несколько разрозненных выстрелов, а мы стреляем в ответ с такой ошеломляющей силой, что сравниваем их с землей. Я называю это приструниванием хаджей”, - говорит он, употребляя распространенное среди военнослужащих США прозвище для иракцев.
В следующие несколько часов волны реактивных штурмовиков и бомбардировщиков сбрасывают вокруг лагеря около 8000 фунтов снарядов. На утро разведбатальон отправляет пеший патруль для оценки повреждений от бомбардировки. Бойцы видят множество воронок рядом с деревней, но не обнаруживают никаких признаков оружия. Сержант Деймон Фосетт из роты Альфа первого разведбатальона, который руководил одним из патрулей, говорит: “Мы могли пойти дальше. Мы не добрались до всех мест, куда упали бомбы, но я полагаю, они и не хотели, чтобы мы слишком глубоко в этом копались и возможно обнаружили, что нанесли повреждения домам или мирным жителям. Или вообще ни во что не попали”.
30 марта первый разведбатальон отходит от аэродрома и воссоединяется с основной боевой силой морской пехоты в центральном Ираке - Полковой боевой группой один, которая разбила лагерь у шоссе 7 - основной дороги между Эн-Насирией и Эль-Кутом. Группа RCT 1, которая состоит примерно из 7000 морпехов, где-то в двадцать раз больше первого разведбатальона, и намного лучше вооружена, имея в распоряжении около 200 танков и бронированных машин. Очевидно, чувствуя себя в безопасности с таким большим количеством бронетехники поблизости, командование батальона разрешает бойцам лечь спать просто так, а не в окопах, которые, как правило, защищают их от осколков снарядов в случае нападения.
Около полуночи меня будит серия взрывов, которая превращает поле по ту сторону выстроенных в ряд батальонных Хамви в нечто, похожее на море из сине-оранжевого сплава. Пытаясь закатиться под Хамви и там спрятаться, я натыкаюсь на Персона, который спит по соседству. “Не волнуйся, - кричит он поверх грохота. - Это наша артиллерия. Просто ведут обстрел по близкой цели”. После этого он снова засыпает.
На следующее утро бойцов информируют о том, что им повезло остаться в живых - их почти разбомбила иракская артиллерия, а вовсе не американские снаряды, стреляющие по “близкой цели”. Лейтенант Натан Фик, командир второго взвода роты Браво, сообщает новости с отталкивающе довольной улыбкой: “Эта иракская ракетная система уничтожает все живое в целом квадрате сетки” - квадратном километре. “Они знали наши координаты, и промахнулись всего на несколько сотен метров. Нам опять повезло”.
Фик также говорит своим людям, что батальон возобновляет движение на север. “Мы следуем вдоль канала Эль-Гарраф, цель перемещения - вступить в соприкосновение с врагом”. Он снова улыбается с мрачным удовольствием. Это значит, что батальон будет перемещаться по открытой местности в направлении предполагаемых засад, пытаясь таким образом “выкурить” врага. Первый разведбатальон возьмет на себя западную сторону канала и будет двигаться впереди группы RCT 1, которая будет ехать по противоположному берегу. Пункт назначения первого разведбатальона - это Эль-Хай, город с населением около сорока тысяч человек. Это штаб-квартира партии Баас и место расположения крупного подразделения Республиканской гвардии.
Около восьми утра я отправляюсь в путь вместе с группой Колберта - снова в одном Хамви с Тромбли с пулеметом SAW слева, капралом Уолтом Хессером у гранатомета Mark-19 в башне, Персоном за рулем и Колбертом, который командует с переднего пассажирского сиденья. Батальон передвигается единой колонной в конвое по извилистой дороге, которая пролегает через маленькие, обнесенные стенами деревни, травянистые поля, пальмовые рощи и иссушенные болотистые равнины, изрезанные траншеями - отличным укрытием для вражеских стрелков. Через двадцать минут после того, как мы пересекаем канал и сворачиваем на узкую грязную тропу, по морпехам начинают время от времени хаотично стрелять из стрелкового оружия, пулеметов и минометов, но никто не может разглядеть никаких позиций врага. Несмотря на этот периодический огонь, пастухи, женщины и дети высыпают из домов, приветственно взмахивая руками и улыбаясь.
К середине утра морпехи останавливают несущийся через поле грузовик. В грузовике - около двадцати иракцев, которые одеты в гражданскую одежду, но при этом вооружены. Они утверждают, что они - фермерские работники и носят с собой оружие только потому, что боятся бандитов. Во время преследования некоторые из них выбрасывали из грузовика мешки. Когда морпехи подбирают эти мешки, они обнаруживают военные документы и форму Республиканской гвардии, все еще пропитанную потом. Они берут иракцев в плен, надевая на них пластиковые наручники на застежке-молнии и сажая в один из транспортных грузовиков батальона.
Все еще подвергаясь эпизодическому обстрелу из стрелкового оружия и минометов и безуспешно пытаясь выявить хоть одного стрелка, морпехи выбираются из машин и прочесывают деревни, передвигаясь от дома к дому. Колберт проводит своих людей через обнесенную стеной группу из семи домов, в то время как Эспера удерживает под стражей местных жителей. Мужчин заставляют лечь животом на землю, сцепив на затылке руки, а примерно двадцать женщин и детей гонят к дороге. Мины начинают разрываться в опасной близости. Когда снаряды падают не далее чем в пятидесяти метрах, взрывы вызывают временный всплеск атмосферного давления, от которого дыбятся волосы на теле, как будто вас поразило небольшим ударом электротока. Старуха в черном начинает кричать и трясти кулаками в сторону морпехов, которые удерживают ее под стражей. “Как это напоминает мне дни, когда я отбирал автомобили, - говорит Эспера. - Женщины всегда самые агрессивные. И не важно, кто это - черная сучка из южно-центрального района или белая богатая сучка из Беверли Хиллз. Они всегда бросаются на тебя с криками”.
После шести часов поисков ускользающего врага, бойцы из Хамви Колберта обессилены, а их нервы на пределе. Треп, сквернословие и подтрунивание друг над другом прекратились. Даже Персон, который начал это утро с бесконечного повторения припева антивоенной песни кантри Джо Макдональда “Раз-два-три, за что мы воюем?” - теперь безучастно уставился в окно. Тишину нарушает необычный новый звук, повторяющийся пронзительный свист. Красно-оранжевые трассеры проносятся в воздухе и врезаются в грязную насыпь спереди и сзади Хамви.
“Персон, вон из машины”, - приказывает Колберт.
Все до единого выскакивают из машины и прячутся за насыпью. Морпехи из сорока других машин следуют их примеру. “Черт возьми, да это же ЗУ!” - говорит Колберт, имея в виду мощную счетверенную русскую зенитную установку. Определить, где она находится, невозможно. Эти бойцы, которые, как правило, высмеивают все другие виды орудийного огня, сейчас зарываются лицом вниз в ближайший подходящий клочок матери-земли - все, кроме Тромбли, который выпрыгивает из машины с биноклем и словно суслик взметается вверх на насыпь, осматривая горизонт. Он садится высоко, возбужденно оглядываясь вокруг, жадно впитывая этот ошеломляющий новый опыт.
“Как это круто, - низким голосом говорит он, когда раздается еще один свистящий залп из ЗУ и снаряды пролетают мимо. - Мне кажется, я вижу ее, сержант”.
Колберт и Персон теперь возвышаются над насыпью - несколько осторожнее, чем Тромбли. Они смотрят в ту сторону, куда он с самого начала указывал, и замечают огневую позицию врага на расстоянии километра. Колберт приказывает Хессеру открыть огонь из гранатомета Mark-19 и, в то время как ЗПУ продолжает стрелять, группа методично направляет свой огонь в ее сторону. Подключаются вертолеты огневой поддержки Кобра и попадают в стоящий поблизости пикап с людьми внутри, которые, очевидно, загораются. Огонь из ЗУ прекращается.
Позже я спрашиваю Тромбли, почему он вел себя так бесстрашно и был так удивительно спокоен, когда сидел сверху на насыпи и искал место расположения орудия, которое навело такой ужас на всех остальных морпехов в батальоне. “Я знаю, что это прозвучит странно, - говорит Тромбли, - но в глубине души мне было бы интересно узнать, что я почувствую, когда меня ранят. Не то чтобы я хотел, чтобы меня подстрелили, но, честно говоря, я нервничаю гораздо больше, когда смотрю дома какую-нибудь телевизионную игру, чем здесь, делая это”.
Он разрывает свой пластиковый пакет с сухим пайком и ухмыляется. “Вся эта стрельба жутко возбуждает аппетит”, - говорит он с бодрой улыбкой.
“Из-за всей этой глупости удавиться хочется”, - мрачно противоречит Персон, практически впервые проявляя уныние в Ираке.
Несмотря на триумф от уничтожения ЗПУ, батальон из сорока машин все еще подвергается минометному обстрелу. Мины, выпускаемые залпами из трех-шести снарядов с интервалом в пять минут, подбираются все ближе и ближе, следуя за движением конвоя. Упорядоченный ход обстрела говорит о том, что где-то поблизости засел вражеский наблюдатель, который следит за батальоном и наводит мины. Тот, кто стреляет из миномета, вероятно, находится на удалении четырех-восьми километров, а наблюдатель, который ему помогает - скорей всего, в пределах километра. Морпехи рассредоточиваются по близлежащим уступам и высматривают связного среди пастухов и фермеров на окружающих полях.
Двадцать военнопленных, которых первый разведбатальон взял ранее, - подозреваемые солдаты Республиканской гвардии - теснятся в кузове транспортного грузовика, сидя там на скамейках. Морпехи связывают иракцев по запястьям парашютными стропами. Во время нападения с ЗПУ, когда захватившие их в плен морпехи прятались за ближайшими насыпями, пленных бросили в грузовике, и они перегрызли свои пластиковые наручники словно крысы. Иракцы толкаются на своих сиденьях, со связанными за спиной руками. Они похожи на маленький передвижной цирк, который состоит из одних клоунов. Некоторые отчаянно гримасничают, чтобы показать, что веревки им больно жмут. Некоторые выводят американцев из себя своими злыми взглядами. Другие корчат рожи, пытаясь завоевать расположение американцев юмором. Один ухмыляющийся иракец, надеясь выслужиться, неоднократно выкрикивает: “Fuck Saddam!”
Сержант Ларри Шон Патрик, руководитель группы и снайпер из взвода Колберта, заметил белый пикап с иракцем, припаркованный в нескольких сотнях метров. Кажется, это и есть наблюдатель. Правила доказывания в зоне боевых действий несколько более размытые, чем дома, а это значит, что иракец зарабатывает себе смертный приговор за преступление, которое состоит в том, что нам кажется, будто он держит в руках бинокль и радиостанцию. Патрик делает один выстрел, еще несколько секунд наблюдает через прицел и говорит: “Мужчина уничтожен”.
Это второе убийство Патрика в Ираке. Другой снайпер в первом разведбатальоне, который называет свою винтовку Лила, сокращенно от “LittleAngel2” - ласкового имени своей дочери - в живописных подробностях может описать кровопролитные обстоятельства каждого убийства, которое он записал на свой счет. Патрик практически не говорит о своих убийствах. Кажется, они не приносят ему большого удовольствия. Сержант говорит, он с удовольствием бросил бы войну, если бы ему, как по волшебству, выпал такой шанс, и при этом добавляет: “Но вместе с тем, я хочу остаться с этими парнями и делать все, что от меня зависит, чтобы помочь им выжить”.
После выстрела Патрика из миномета больше не стреляют. Очевидно, он убил того, кого нужно. Фик говорит, что теперь батальону предстоит выполнить последний этап сегодняшней миссии: обогнуть Аль-Хай с западной стороны, затем через мост въехать в город, переместиться по его северному краю и захватить главный мост на шоссе за городом. Основная идея - это отрезать отходной путь из города на север до того, как на рассвете начнется нападение группы RCT 1. Учитывая, что последние восемь часов морпехи батальона провели под обстрелом южнее города, Фик отнюдь не рад перспективе заезда в Эль-Хай - в составе первого разведбатальона теперь менее трехсот морпехов, а им предстоит вступить в город с населением сорок тысяч человек. После короткого инструктажа своих людей, он говорит мне один на один: “Сейчас займемся дерьмом в духе ‘Падения ‘Черного ястреба’’”.
Когда конвой трогается, сопровождающие его Кобры выпускают ракеты и стреляют из пулеметов по пальмовой роще по ту сторону реки, Колберт говорит: “Эта страна - грязна и отвратительна, и чем быстрее мы выберемся отсюда, тем лучше”.
С точки зрения возможной засады, мы проезжаем по наихудшей местности, какую только можно представить. Дорога уводит вниз и вьется между деревьев, что растут по краю деревушек, в стены которых заезжает колонна Хамви. По нескольким транспортным грузовикам разведбатальона стреляют. Одному пробили две шины, но он продолжает ехать на ободе. Мы пересекаем первый мост и заезжаем в промзону с приземистыми домами из шлакоблоков на краю Эль-Хайа. Хамви из роты Чарли попадает под интенсивный пулеметный обстрел. Морпехи перед нами забрасывают здание, из которого ведется вражеский огонь, тридцатью гранатами из Mark-19, снося огромными кусками фасад и подавляя огонь врага. Когда мы проезжаем мимо руин, Персон орет: “Чертовы засранцы!”
Через дорогу от здания на дороге лежит араб. Он все еще жив и одет в испачканное белое платье, прижатое грудами булыжника. Мужчина лежит на спине, закрывая руками глаза, в каких-то пяти футах от места, где проезжают наши колеса. Проведя весь день под огнем врага, мы испытываем прилив какого-то нездорового триумфа при виде другого человека, возможно вражеского боевика, лежащего на спине и беспомощно съежившегося. Это в какой-то степени придает нам сил, но также угнетает. Все проезжающие мимо морпехи, наводят на него оружие, но не стреляют. Он не представляет никакой угрозы, по-детски пытаясь прикрыть лицо руками.
Несколько минут спустя первый разведбатальон достигает своей цели: шоссейного моста, который ведет через небольшой канал на выезде из города. Мост представляет собой еще одну странную по контрасту композицию, типичную для Ирака. Целый день проезжая мимо сбившихся в кучу глинобитных домов в окружении тростниковых изгородей, напоминающих о библейских временах, сейчас морпехи стоят на пролете моста, который легко мог бы оказаться немецким автобаном. Это длинная, изящная бетонная конструкция. Морпехи бегут на середину и растягивают армированную колючую ленту. Группы Колберта и Эсперы, а также два других Хамви из взвода паркуются у гребня моста и ждут.
Усмехаясь, подходит Фик. Даже в свитере, бронежилете и громоздком костюме химзащиты, как сейчас, он умудряется сохранять свою размашистую, прыгающую, такую юношескую походку. А сегодня он сияет даже больше, чем обычно. “Сдается мне, мы впервые завладели инициативой”, - говорит он, осматривая блокпост. Все как будто слегка покачиваются, когда ходят по мосту. После двух недель с ощущением постоянного преследования, морпехи наконец-то совершили то, что нужно: преодолели сопротивление и достигли цели. Этот небольшой отряд, оказавшийся сейчас в двадцати километрах от любых дружественных американских сил, контролирует ключевой выезд из города с сорокатысячным населением.
Но единственное, к чему не готовили морпехов и что они даже не продумали как следует - это управление блокпостами. Основная идея довольно проста: установить на дороге препятствие наподобие колючей ленты и направить на него оружие. При приближении автомобиля делать предупредительные выстрелы. Если автомобиль не останавливается, стрелять по цели. Вопрос в следующем: понимают ли иракцы, что происходит? Когда стемнеет, смогут ли иракские водители действительно разглядеть колючую ленту? Даже морпехам случалось проезжать через колючую проволоку ночью. Другая проблема - это предупредительные выстрелы. В темноте предупредительный огонь - это просто серия громких хлопков и оранжевых вспышек. Это отнюдь не международный код, который говорит “Остановить машину и развернуться”. Оказывается, многие иракцы реагируют на предупредительные выстрелы, прибавляя скорость. Возможно, они просто паникуют. Следовательно, много иракцев погибает на блокпостах.
Первые убийства случаются сразу после наступления темноты. Несколько машин приближаются к мосту с включенными фарами. Стрелки роты Браво сверху моста дают предупредительные залпы. Машины разворачиваются. Затем появляется грузовик, его дизельный двигатель рычит. Морпехи делают предупредительные выстрелы, но тягач продолжает ехать.
В этот момент никто не может наверняка утверждать, что это автопоезд. По звуку похоже, но это запросто может оказаться иракская броня или федаин, который экспроприировал гражданский грузовик и загрузил его оружием и солдатами. Бойцам известно лишь то, что они здесь совершенно одни в темноте. Первый разведбатальон продвинулся дальше всех на север в центральном Ираке, и между его позицией на этом мосту и механизированной дивизией из 20 тысяч иракцев, которая базируется в двадцати километрах севернее, нет ничего. Только позже станет ясно, что основные иракские регулярные силы сложат оружие; в ночь на 31 марта это еще не известно. Даже хуже, в результате технического сбоя первый разведбатальон потерял связь с силами воздушной поддержки. Если на батальон нападут, ему придется отбивать атаку самостоятельно.
Через несколько секунд после того, как грузовик не реагирует на второй предупредительный залп, свет его фар достигает позиции роты Браво, ослепляя морпехов. Такое впечатление, что скорость грузовика - не менее тридцати-сорока.
“Расстреляйте его на хрен!” - кричит кто-то.
Согласно правилам ведения боевых действий, машина, которая не останавливается на блокпосту, считается враждебной, и всех, кто в ней находится, можно обоснованно застрелить. Почти весь взвод открывает огонь. Но по какой-то причине этим морпехам, которые снимали вражеских стрелков практически с хирургической точностью, не удается даже загасить фары на грузовике после нескольких секунд интенсивного огня. Красные и белые трассеры и вспышки дульного пламени устремлены на грузовик. Везде вокруг него взрываются гранаты из Mark-19. Грузовик продолжает ехать, громко сигналя.
Слегка не доезжая до колючей ленты, машина резко стопорится и ее со скрежетом заносит. Водителю отстрелили голову. Тем временем, из кабины выпрыгивают трое. Эспера видит их в очках ночного видения и, согнувшись, стреляет по ним из автомата М-4, методически выпуская по каждому из них серии из трех пуль, целясь в грудь. Словно вспомнив о каком-то забытом деле, морпехи расстреливают последнюю фару на грузовике, которая все еще отбрасывает неровный свет.
Времени, чтобы осматривать место стрельбы, нет. Батальон отходит на несколько километров назад и занимает более защищенную позицию. Ощущения триумфа, которые зашкаливали полчаса назад, теперь исчезли. Внезапно становится холодно, Хамви застревает в грязи, а где-то в одном километре на запад возникает полоса из света фар. При помощи приборов ночного видения морпехи наблюдают за объектами, которые выезжают из города по другой дороге и оказываются грузовиками с оружием. “Черт возьми, они обходят нас с фланга!” - говорит Фик. Они видят, как один грузовик останавливается напротив позиции первого разведбатальона, оттуда появляются люди и разгружают оборудование, возможно, оружие. Первый разведбатальон запрашивает артиллерийский удар для уничтожения грузовиков.
Взвод Колберта отходит назад для защиты позиции первого разведбатальона с восточного края. Бойцы роют несколько рядов окопов в твердой, глинистой земле, которая, в придачу ко всему, подтоплена. Перед тем как задремать в короткой “боевой отключке”, несколько морпехов из роты Браво собираются у своих влажных ям, чтобы перекусить в темноте скудным сухим пайком. “Я был хладнокровен как ублюдок, когда стрелял по тем парням, что выпрыгивали из грузовика, - говорит Эспера, угрюмо описывая подробности каждого убийства. - Если и было во мне хоть что-то человечное до того, как я сюда приехал, я все это растратил”.
В одном километре севернее с блокпоста, который контролируется ротой Чарли, постоянно доносятся предупредительные выстрелы. Мы слышим очередь, а затем рев автомобильного двигателя. Морпехи выкрикивают приказы открыть огонь, за которыми следует мощный оружейный залп. Шум двигателя приближается к нам в темноте. Снова стрельба, затем - протяжное визжание шин. В наступившей тишине кто-то произносит: “Кажется, его остановили”. Почему-то, все начинают смеяться.
Морпехи на блокпосту смотрят, как из машины, махая руками, бегут мужчины. Они безоружны. В ответ на крик морпехов, они покорно падают на землю на обочине.
Двое морпехов осторожно приближаются к автомобилю. Он расстрелян, дверцы широко распахнуты, до сих пор горят фары. Сержант Чарльз Грейвз видит маленькую девочку, лет трех на вид, которая свернулась калачиком на заднем сиденье. На обивке видно немного крови, но у девочки открыты глаза. Грейвз нагибается, чтобы вытащить ее, - как он скажет позже, думая о том, какие могут понадобиться медикаменты, чтобы оказать ей помощь, - когда ее макушка съезжает набок, и наружу выпадают мозги. Когда Грейвз отступает назад, он чуть не падает, поскользнувшись на мозгах девочки. Проходит не меньше минуты, пока Грейвз может вымолвить хоть слово. Такую ситуацию он способен описать разве что простейшими словами. “Сквозь дыру в черепе я видел ее горло”, - говорит он.
Оружия в машине не нашли. Переводчик спрашивает отца, который сидит у дороги, почему он не отреагировал на предупредительные выстрелы и не остановился. Тот просто повторяет: “Извините”, а затем смиренно просит разрешения подобрать тело своей дочери. Последнее, что видят морпехи - это то, как он уходит по дороге прочь, неся ее тело на руках.
Тем временем, снаряды артиллерийской поддержки, которую рота Браво вызвала сорок пять минут тому назад, начинают падать на шоссе с запада - там, где был замечен поток машин, покидающих город. Снарядами 155-мм стреляют из гаубиц морской пехоты, спрятанных где-то в шестнадцати-двадцати пяти километрах южнее. Они оставляют в небе дугообразные оранжевые следы. На расстоянии, огненные взрывы выглядят красиво и завораживающе, как любое пристойное шоу на четвертое июля. 164-мм артиллерийские снаряды падают вдоль шоссе, но кровавая расправа над машинами, деревнями и фермами у дороги остается невидимой в темноте.
Разрушения продолжаются и после восхода солнца. Неспешные штурмовики A-10 Thunderbolt (“Удар молнии”) облетают Аль-Хай по северному краю, изрыгая пулеметный огонь. Корпус самолета, по сути, построен вокруг семиствольного пулемета длиной в двадцать один фут - одного из самых больших пулеметов этого типа. Когда он стреляет, раздается рвущийся звук, будто кто-то разрывает небо напополам. А-10 заканчивают свое представление, сбрасывая на город четыре фосфорные бомбы - химические зажигательные устройства, которые разрываются в небе, посылая длинные белые усы искрящегося пламени на цели внизу.
Когда конвой первого разведбатальона выстраивается утром в колонну, у дороги толпятся гражданские. Батальон направляется на юг, обратно к Эль-Хайю, а затем - на север, по другой дороге к следующему городу - Эль-Муваффакия. Большинство в толпе - это мальчики, от двенадцати до пятнадцати лет. Утренняя демонстрация американской воздушной силы привела их в нездоровое возбуждение. Они приветствуют морпехов так, словно они - рок-звезды. “Привет, друг! - кричат некоторые из них. - Я люблю тебя!” Кажется, не имеет никакого значения, что эти юноши только что стали свидетелями частичного уничтожения своего города. А, может, быть в этом и заключается вся привлекательность морпехов. Одно из обещаний президентской администрации Буша перед началом войны гласило, что иракские массы будут усмирены кампанией воздушной бомбардировки “шок и трепет”. Странное дело - судя по всему, эти люди ей забавляются. “Они думают, что мы круты, - говорит Персон, - потому что у нас хорошо получается взрывать всякое дерьмо”.
Конвой первого разведбатальона тормозит на дороге у моста. Детишки, собравшиеся у тракторного прицепа, расстрелянного накануне ночью, скачут вокруг и машут руками, не обращая никакого внимания на валяющиеся у их ног тела пассажиров. Чуть дальше - еще одна расстрелянная машина, рядом с которой в грязи валяется труп мужчины. И снова вокруг останков побоища пляшут дети, показывая американцам поднятый вверх большой палец и выкрикивая: “Буш! Буш! Буш!”
Я останавливаюсь у машины Эсперы - Хамви с открытым верхом. Уставившись на ухмыляющихся нищенских детей с грязными ногами, он говорит: “Меня тошнит от того, как живут эти люди”. Капрал Габриэль Гарса, стоящий у гранатомета 0.50 калибра в своей машине, говорит: “Да они живут ничем не хуже, чем мексиканцы в Мексике”. Гарса улыбается детям и бросает им конфеты. Его бабушка из Мексики и, судя по тому, как он усмехается, становится понятно, что мексиканцам не так уж плохо живется.
Эспера с отвращением отворачивается. “Поэтому я на хрен терпеть не могу Мексику. Ненавижу страны третьего мира”.
Несмотря на резкую критику, которую высказывает Эспера в отношении белого человека, - он высмеивает английский как “господский язык” - его мировоззрение отражает самопризнанную роль слуги в империи белых. Это что-то, чем он, очевидно, наслаждается с одинаковой долей гордости и цинизма. “Эти люди живут как в аду, - говорит он. - США просто нужно войти во все эти страны, здесь и в Африке, установить американское правление и наладить инфраструктуру - с МакДональдсом, Старбаксом, MTV, - а затем просто передать это им. Если нам придется убить 100 тысяч, чтобы спасти 20 миллионов - это того стоит”. Он зажигает сигару. “Черт, США делали то же самое дома на протяжении 200 лет - убивали индейцев, использовали рабов, эксплуатировали труд иммигрантов, чтобы построить систему, которая сегодня для всех одинаково хороша. Как это называет белый человек? Предопределение судьбы”.