Максим Горький. Из книги "Жизнь Клима Самгина" (часть третья)
Самгин спросил:
- Кофе хочешь?
- Давай.
И, как будто они виделись вчера, Макаров тотчас заговорил о том, что он не успел договорить в больнице.
- Помнишь, я говорил в больнице...
- Да, - сказал Клим, нетерпеливо тряхнув головою, и с досадой подумал о людях, которые полагают, что он должен помнить все глупости, сказанные ими. Настроение его становилось все хуже; думая о своем, он невнимательно слушал спокойную, мерную речь Макарова.
- Если б не этот случай - роженица, я все равно пришел бы к тебе. Надо поговорить по душе, есть такая потребность. Тебе, Клим, я - верю... И не верю, так же как себе...
Эти слова прозвучали очень тепло, дружески. Самгин поднял голову И недоверчиво посмотрел на высоколобое лицо, обрамленное двуцветными вихрами и темной, но уже очень заметно поседевшей, клинообразной бородой. Было неприятно признать, что красота Макарова становится все внушительней. Хороши были глаза, прикрытые густыми ресницами, но неприятен их прямой, строгий взгляд. Вспомнилась странная и, пожалуй, двусмысленная фраза Алины: «Костя честно красив, - для себя, а не для баб».
- У меня, знаешь, иногда ночуют, живут большевики. Н-ну, для них моего вопроса не существует. Бывает изредка товарищ Бородин, человек удивительный, человек, скажу, математически упрощенный...
Макаров обеими руками очертил в воздухе круг.
- Сферический человек. Как большой шар, - не возьмешь, не обнимешь.
- Коренастый, с большой бородой, насмешливые глаза? - спросил Клим.
- Да, похож. Но бреется.
«Вероятно - Кутузов», - сообразил Самгин, начиная слушать внимательней.
- Для него... да и вообще для них вопросов морального характера не существует. У них есть своя мораль...
Выпив кофе, он посмотрел в окно через голову Самгина и продолжал:
- Собственно говоря, это не мораль, а, так сказать, система биосоциальной гигиены. Возможно, что они правы, считая себя гораздо больше людьми, чем я, ты и вообще - люди нашего типа. Но говорить с ними о человеке, индивидууме - совершенно бесполезно. Бородин сказал мне: «Человек, это - потом». - «Когда же?» - «Когда будет распахана почва для его свободного роста». Другой, личность весьма угрюмая, говорит: «Человека еще нет, а есть покорнейший слуга. Вы, говорит, этим вашим человеком свет застите. Человек, мораль, общество - это три сосны, из-за которых вам леса не видно». Они, брат, люди очень спевшиеся.
Подвинув Самгину пустую чашку, он стал закуривать папиросу, и медленность его движений заставила Клима подумать:
«Это - надолго».
Макаров выдул длинную струю дыма, прищурился.
- Так, значит, я - покорнейший слуга, - вздохнул он. - Вот по этому поводу, - искал он слов, опираясь локтями на стол и пристально глядя в лицо Самгина. - Я - служу науке, конкретнее говоря - женщинам. Лечу, помогаю родить. Всего меня это уже не поглощает. И вот - помогаю Бородину и его товарищам, сознавая известный риск и нимало не боясь его. Даже с удовольствием помогаю. Но в то, что они сделают революцию, - не верю. Да и вообще не верю я, что это, - он показал рукой на окно, - революция и что она может дать что-то нашей стране.
Откинувшись на спинку стула, покачиваясь и усмехаясь, он продолжал:
- Понимаешь, в чем штука? Людям - верю и очень уважаю их, а - в дело, которое они делают, - не верю. Может быть, не верю только умом, а? А ты - как?
- Что? - спросил Самгин, чувствуя, что беседа превращается в пытку.
- Ты почему помогаешь? - спросил тот.
- Нахожу нужным, - сказал Самгин, пожимая плечами.
- Вот с этого места я тебя не понимаю, так же как себя, - сказал Макаров тихо и задумчиво. - Тебя, пожалуй, я больше не понимаю. Ты - с ними, но - на них не похож, - продолжал Макаров, не глядя на него. - Я думаю, что мы оба покорнейшие слуги, но - чьи? Вот что я хотел бы понять. Мне роль покорнейшего слуги претит. Помнишь, когда мы, гимназисты, бывали у писателя Катина - народника? Еще тогда понял я, что не могу быть покорнейшим слугой. А затем, постепенно, все-таки...
Под окном раздался пронзительный свист.
- Полицейский свисток? - с удивлением спросил Макаров.
Клим очень быстро подскочил к окну и сказал:
- Что-то случилось, бегут...
В комнату ворвался рыжий встрепанный Лаврушка и, размахивая шапкой, с радостью, но не без тревоги прокричал:
- Солдаты наступают! Анфимьевна спрашивает: ставни закрывать?
Макаров тоже вскочил на ноги:
- Чорт возьми...
- Закрывать? - кричал Лаврушка. Самгин отмахнулся от него, ожидая, что будет делать Макаров. Тот, быстро одеваясь, бормотал:
- Обязанность врача...
Он выбежал вслед за учеником медника. Самгин, протирая запотевшее стекло, ожидал услышать знакомые звуки выстрелов. С треском закрылись ставни, - он, вздрогнув, отшатнулся. Очень хотелось чувствовать себя спокойно, но этому мешало множество мелких мыслей; они вспыхивали и тотчас же гасли, только одна из них, погаснув, вспыхивала снова:
«За этих, в кухне, придется отвечать...»
В кухне было тихо, на улице - не стреляли, но даже сквозь ставню доходил глухой, возбужденный говор. Усиленно стараясь подавить неприятнейшее напряжение нервов, Самгин не спеша начал одеваться. Левая рука не находила рукава пальто.
«Я слежу за собой, как за моим врагом», - возмутился он, рывком надел шапку, гневно сунул ноги в галоши, вышел на крыльцо кухни, постоял, прислушался к шуму голосов за воротами и решительно направился на улицу.
/.../
Все было неестественно и так же неприятно, как этот тусклый день, бесцветное солнце, остренький ветер. Неестественна высокая и довольно плотная стена хлама, отслужившего людям. Особенно лезло в глаза распоротое брюхо дивана, откуда торчали пружины и клочья набивки. К спинке дивана прикреплена палка половой щетки, и на ней треплется красный флаг. Обыватели этой улицы тоже всё - люди, отслужившие жизни. Самгин, поеживаясь от ветра и глядя, как дворник Николай раскручивает голыми руками телеграфную проволоку, должно быть, жгуче холодную, соображал:
«При чем здесь этот?»
Человек с ватой в ушах стал рядом с ним и, протирая рукавом ствол винтовки, благодарно сказал;
- Ласковый денек сегодня.
Самгин взглянул на него недоверчиво - смеется?
- Вы на этой улице живете? - спросил он.
- Нет, я - с Благуши назначен сюда, - ответил человек, все поглаживая винтовку, и вздохнул: - Патронов маловато у нас.
- Что защищает эта баррикада? - спросил Клим и даже смутился - до того строго и глупо прозвучал вопрос, а человек удивленно заглянул в лицо его и сказал:
- Революцию защищает, рабочий народ, а - как же? Размахивая рукою, он стал объяснять:
- Там - Каретный ряд, а там, значит, тоже наши, - мы, вроде, третья линия.,,
- Ага, - сказал Самгин и отошел прочь, опасаясь, что скажет еще что-нибудь неловкое. Он чувствовал себя нехорошо, - было физически неприятно, точно он заболевал, как месяца два тому назад, когда врач определил у него избыток кислот в желудке.
«Покорнейший слуга... Кто это сказал: «Интеллигент - каторжник, прикованный к тачке истории»? Колесница Джагернаута... Чепуха все это. И баррикады - чепуха», - попытался он оборвать воспоминания о Макарове и даже ускорил шаг. Но это не помогло.
https://nemaloknig.net/read-163526/?page=9#booktxt
- Кофе хочешь?
- Давай.
И, как будто они виделись вчера, Макаров тотчас заговорил о том, что он не успел договорить в больнице.
- Помнишь, я говорил в больнице...
- Да, - сказал Клим, нетерпеливо тряхнув головою, и с досадой подумал о людях, которые полагают, что он должен помнить все глупости, сказанные ими. Настроение его становилось все хуже; думая о своем, он невнимательно слушал спокойную, мерную речь Макарова.
- Если б не этот случай - роженица, я все равно пришел бы к тебе. Надо поговорить по душе, есть такая потребность. Тебе, Клим, я - верю... И не верю, так же как себе...
Эти слова прозвучали очень тепло, дружески. Самгин поднял голову И недоверчиво посмотрел на высоколобое лицо, обрамленное двуцветными вихрами и темной, но уже очень заметно поседевшей, клинообразной бородой. Было неприятно признать, что красота Макарова становится все внушительней. Хороши были глаза, прикрытые густыми ресницами, но неприятен их прямой, строгий взгляд. Вспомнилась странная и, пожалуй, двусмысленная фраза Алины: «Костя честно красив, - для себя, а не для баб».
- У меня, знаешь, иногда ночуют, живут большевики. Н-ну, для них моего вопроса не существует. Бывает изредка товарищ Бородин, человек удивительный, человек, скажу, математически упрощенный...
Макаров обеими руками очертил в воздухе круг.
- Сферический человек. Как большой шар, - не возьмешь, не обнимешь.
- Коренастый, с большой бородой, насмешливые глаза? - спросил Клим.
- Да, похож. Но бреется.
«Вероятно - Кутузов», - сообразил Самгин, начиная слушать внимательней.
- Для него... да и вообще для них вопросов морального характера не существует. У них есть своя мораль...
Выпив кофе, он посмотрел в окно через голову Самгина и продолжал:
- Собственно говоря, это не мораль, а, так сказать, система биосоциальной гигиены. Возможно, что они правы, считая себя гораздо больше людьми, чем я, ты и вообще - люди нашего типа. Но говорить с ними о человеке, индивидууме - совершенно бесполезно. Бородин сказал мне: «Человек, это - потом». - «Когда же?» - «Когда будет распахана почва для его свободного роста». Другой, личность весьма угрюмая, говорит: «Человека еще нет, а есть покорнейший слуга. Вы, говорит, этим вашим человеком свет застите. Человек, мораль, общество - это три сосны, из-за которых вам леса не видно». Они, брат, люди очень спевшиеся.
Подвинув Самгину пустую чашку, он стал закуривать папиросу, и медленность его движений заставила Клима подумать:
«Это - надолго».
Макаров выдул длинную струю дыма, прищурился.
- Так, значит, я - покорнейший слуга, - вздохнул он. - Вот по этому поводу, - искал он слов, опираясь локтями на стол и пристально глядя в лицо Самгина. - Я - служу науке, конкретнее говоря - женщинам. Лечу, помогаю родить. Всего меня это уже не поглощает. И вот - помогаю Бородину и его товарищам, сознавая известный риск и нимало не боясь его. Даже с удовольствием помогаю. Но в то, что они сделают революцию, - не верю. Да и вообще не верю я, что это, - он показал рукой на окно, - революция и что она может дать что-то нашей стране.
Откинувшись на спинку стула, покачиваясь и усмехаясь, он продолжал:
- Понимаешь, в чем штука? Людям - верю и очень уважаю их, а - в дело, которое они делают, - не верю. Может быть, не верю только умом, а? А ты - как?
- Что? - спросил Самгин, чувствуя, что беседа превращается в пытку.
- Ты почему помогаешь? - спросил тот.
- Нахожу нужным, - сказал Самгин, пожимая плечами.
- Вот с этого места я тебя не понимаю, так же как себя, - сказал Макаров тихо и задумчиво. - Тебя, пожалуй, я больше не понимаю. Ты - с ними, но - на них не похож, - продолжал Макаров, не глядя на него. - Я думаю, что мы оба покорнейшие слуги, но - чьи? Вот что я хотел бы понять. Мне роль покорнейшего слуги претит. Помнишь, когда мы, гимназисты, бывали у писателя Катина - народника? Еще тогда понял я, что не могу быть покорнейшим слугой. А затем, постепенно, все-таки...
Под окном раздался пронзительный свист.
- Полицейский свисток? - с удивлением спросил Макаров.
Клим очень быстро подскочил к окну и сказал:
- Что-то случилось, бегут...
В комнату ворвался рыжий встрепанный Лаврушка и, размахивая шапкой, с радостью, но не без тревоги прокричал:
- Солдаты наступают! Анфимьевна спрашивает: ставни закрывать?
Макаров тоже вскочил на ноги:
- Чорт возьми...
- Закрывать? - кричал Лаврушка. Самгин отмахнулся от него, ожидая, что будет делать Макаров. Тот, быстро одеваясь, бормотал:
- Обязанность врача...
Он выбежал вслед за учеником медника. Самгин, протирая запотевшее стекло, ожидал услышать знакомые звуки выстрелов. С треском закрылись ставни, - он, вздрогнув, отшатнулся. Очень хотелось чувствовать себя спокойно, но этому мешало множество мелких мыслей; они вспыхивали и тотчас же гасли, только одна из них, погаснув, вспыхивала снова:
«За этих, в кухне, придется отвечать...»
В кухне было тихо, на улице - не стреляли, но даже сквозь ставню доходил глухой, возбужденный говор. Усиленно стараясь подавить неприятнейшее напряжение нервов, Самгин не спеша начал одеваться. Левая рука не находила рукава пальто.
«Я слежу за собой, как за моим врагом», - возмутился он, рывком надел шапку, гневно сунул ноги в галоши, вышел на крыльцо кухни, постоял, прислушался к шуму голосов за воротами и решительно направился на улицу.
/.../
Все было неестественно и так же неприятно, как этот тусклый день, бесцветное солнце, остренький ветер. Неестественна высокая и довольно плотная стена хлама, отслужившего людям. Особенно лезло в глаза распоротое брюхо дивана, откуда торчали пружины и клочья набивки. К спинке дивана прикреплена палка половой щетки, и на ней треплется красный флаг. Обыватели этой улицы тоже всё - люди, отслужившие жизни. Самгин, поеживаясь от ветра и глядя, как дворник Николай раскручивает голыми руками телеграфную проволоку, должно быть, жгуче холодную, соображал:
«При чем здесь этот?»
Человек с ватой в ушах стал рядом с ним и, протирая рукавом ствол винтовки, благодарно сказал;
- Ласковый денек сегодня.
Самгин взглянул на него недоверчиво - смеется?
- Вы на этой улице живете? - спросил он.
- Нет, я - с Благуши назначен сюда, - ответил человек, все поглаживая винтовку, и вздохнул: - Патронов маловато у нас.
- Что защищает эта баррикада? - спросил Клим и даже смутился - до того строго и глупо прозвучал вопрос, а человек удивленно заглянул в лицо его и сказал:
- Революцию защищает, рабочий народ, а - как же? Размахивая рукою, он стал объяснять:
- Там - Каретный ряд, а там, значит, тоже наши, - мы, вроде, третья линия.,,
- Ага, - сказал Самгин и отошел прочь, опасаясь, что скажет еще что-нибудь неловкое. Он чувствовал себя нехорошо, - было физически неприятно, точно он заболевал, как месяца два тому назад, когда врач определил у него избыток кислот в желудке.
«Покорнейший слуга... Кто это сказал: «Интеллигент - каторжник, прикованный к тачке истории»? Колесница Джагернаута... Чепуха все это. И баррикады - чепуха», - попытался он оборвать воспоминания о Макарове и даже ускорил шаг. Но это не помогло.
https://nemaloknig.net/read-163526/?page=9#booktxt