СИМОН КОРДОНСКИЙ. Интеллигентность как административно-рыночный товар - 2
(окончание)
Интеллигентская эстетика
Судьба России в ее интеллигентском представлении - судьба ее интеллигенции, а история России - история интеллигенции. Но история России не сводится к истории образованной части ее граждан, хотя писалась и пишется скорее интеллигентами, чем историками. Писаная история России политически акцентуирована, смещена в плоскости исторической реальности, значимые для интеллигенции. Это история локальных интеллигентских административных рынков и выходов (как правило, неудачных) товара интеллигентность на общегосударственные рынки. История России, благодаря интеллигенции, никак не может стать собственно историей, по меньшей мере два столетия она остается политически актуальной. Интеллигентная Россия жила и живет придуманным прошлым, проецируемым в будущее - вопреки отвратительному для интеллигенции настоящему.
Политически нейтральной документированной истории России пока нет. Роли исторических документов играют акцентуированные художественно-публицистические реконструкции того, что в стране, по мнению интеллигентов, происходило. Исторические факты конструировались («охудожествливались») интеллигентами Пушкиным, Ключевским, Солженициным, Гумилевым, как и автором «Повести временных лет». Плоды творческого воображения интеллигентных авторов - историков переосмыслялись другими авторами-интеллигентами и, став художественными образами прозы, стиха и театра, превращались в символы массового интеллигентского сознания, в товары на локальных интеллигентских рынках. Эти образы-символы, отождествленные с известными актерами-интеллигентами, исполнителями соответствующих ролей в кинофильмах, театральных постановках и эстрадных ревю в значительной степени определяли и определяют переживание эпохи ее современниками-интеллигентами и их образ действия в те периоды, когда эпоха становится смутной.
Интеллигентская интерпретация истории персонифицирована в искусственных образах (архетипах), реализованных на сцене или в текстах и замещающих неинтеллигентскую реальность, вытесняющих ее в пограничные и нерефлектируемые области интеллигентского сознания. * Российские интеллигенты сформировали десятки архетипов восприятия и переживания себя в истории, вошедших - как национальное русское искусство - в мировую культуру и активно востребуемых и актуализируемых в тех странах, где разросшийся административный рынок замещает государство и рынок. Интеллигенты всего мира чтят Достоевского, Льва Толстого, Чехова и Набокова, а российским интеллигентам близки Белль - Маркес - Борхес - Гессе.
Введение профанной (неинтеллигентной) жизни в «театральный» контекст составляет историческую задачу интеллигенции и смысл ее существования. Интеллигенция не существует вне историзованного искусства и искусственной истории, которые ею и создаются. Значимость интеллигентской интерпретации истории и историзованного искусства (в широком смысле этих понятий) в российском быте меняется в зависимости от жесткости жизни. Чем сильнее административно-рыночное государство и жестче жизнь, тем значимее историзованное искусство и то, что в нем происходит, и наоборот. Размывание границ между интеллигентской интерпретацией истории, историзованным искусством и жизнью, также как потеря искусством своего значения символизирует начало очередной либерализации и связанное с ней исчезновение исторических ориентиров.
В спокойные (и жесткие в политическом смысле) времена разделение эстетизированной истории, историзованного искусства и обыденной жизни абсолютно. В эти времена историзованное искусство (в широком смысле этого слова) становится воплощением желаемой свободы, а значит и жизни. В самой же жизни театральность табуируется, жизнь становится по звериному серьезной. В эти времена российское искусство нарушает серьезность жизни, проникая в нее в форме историзированного политического анекдота, аллюзии на исторические темы. А в историзованное искусство жизнь входит в виде нешуточных трагедий между актером (автором) и административной властью. Эти актерские трагедии, в свою очередь, превращаются в несмешные анекдоты, демонстрирующие интеллигентам насколько жизнь серьезна. Поэтому актеры - исполнители анекдотов из собственной жизни (или играющие в это исполнение - в новейшее время Галич, Окуджава, Высоцкий и др.) воплощают для интеллигентных слушателей и зрителей единство жизни, ее неразрывность, связанность всего со всем, в том числе бытия интеллигентного зрителя (слушателя, читателя), весьма как правило неприглядного, с историей. Спрос на интеллигентность в такие времена наивысший, но у самих интеллигентов, а не у тех, кого бы они хотели видеть покупателем. У деятелей административного рынка интеллигентность и ее продукты вызывают нескрываемое отвращение, проявляющееся в соответствующих государственных решениях и постановлениях. В эти «серьезные времена» интеллигенция страдает от невостребованности, так как ее товар не пользуется государственным спросом. Ведь емкость замкнутого интеллигентского административного рынка весьма ограничена, а внешний покупатель брезгливо морщится при лицезрении интеллигентского товара и его производителя.
Театрализация жизни в «серьезные времена» ограничивается государством. Проявления театральности в неположенном месте и времени карается - как это было с известными диссидентами, вышедшими - как декабристы - на площадь 22 августа 1968 года, или с сотнями студентов, вообразивших себя заговорщиками-народниками и собиравшихся втроем-пятером (группа в понятиях КГБ) для распределения ролей в самодеятельном спектакле «Преображение России».
Смягчение государственных ограничений на театрализацию жизни обычно символизирует наступление очередного «нового времени». Интеллигенция в «новое время» добивается своего - оттепели, либерализации или перестройки, и ранее непреодолимые границы между государством и обществом размываются. Интеллегентность начинает пользоваться государственным спросом. Появляются руководители государства, по необходимости или случаю принимающие одну из интеллигенских интепретаций истории и, следовательно, ее авторов-интеллигентов (например, Хрущев в начале «оттепели» или Горбачев образца 1987 года). В свою очередь, интеллигенты принимают такого государственного функционера за одного из своих (за интеллигента), включают его в свою иерархию и присваивают ему высший балл интеллигентности, а потом с удовольствием прикармливаются от его стола. Содержанием жизни интеллигентов становятся попытки воплотить те или иные эпизоды своей или чужой истории в политической и экономической практике. В эти времена желаемое содержание (ожидаемая история) кристаллизуется в сценариях на культурно-политические темы и в политической практике - партийном и государственном строительстве, направленном на актуализацию ожидаемой истории. Интеллигентский товар в перестройки и либерализации оказывается самым ходовым.
В «новые времена» жизнь превращается в интеллигентский театр, так как исчезают различия между спектаклем и жизнью. В искусстве, в тоже время, возникает кризис жанров, и жанровые различия между романом и повестью, рассказом и пьессой, сценарием и его экранной реализацией сглаживаются. Из обыденной жизни интеллигентов исчезает собственно историзованное искусство. замещаемое театрализованными политическими акциями, происходящими на разных сценах, на каждой из которых доминирует какой-либо режиссер со своей интерпретацией истории. В спокойные времена интеллигенты ходят в любимый театр, а в перестройки - на политизированные собрания. Возникают тусовки - вроде «Московской трибуны», которые разыгрываются как театральные действа: президиум - сцена, на ней актеры, играющие первые роли, а к микрофону, позволяющему выделиться из массовки и сыграть мизансцену прорываются претенденты на значимые роли. Это в помещениях, а на улице в это время проходят митинги и демонстрации, украшенные сценическими атрибутами (плакатами, знаменами, лозунгами). Возникает своего рода базарное действо, в котором на продажу интеллигенты выставляют все, накопленное ими в «серьезные времена». На излете «демократического» порыва камерные и уличные спектакли превращаются в костюмированные балы. Сценарии этих действ удивительно однообразны. Общественно значимые «спектакли» времен времен декабристов, начала ХХ века и его конца практически идентичны по темам и ролям, которые разыгрывают их участники.
Конец 80 и начало 90 годов ХХ века, когда политическую сцену заполнили театрализованные имитации эпизодов «из истории России» в этом смысле не отличается от других исторических периодов. Сегодняшние социал-демократы, кадеты, монархисты, националисты, купцы и дворяне - не более чем попытки воспроизвести моменты отечественной истории, по какой-либо причине выделенные и описанные интеллигентными историками. Интеллигенция делится на конфликтующие между собой группы, придерживающиеся разных авторских описаний одного исторического периода. Одна часть интеллигентов строит жизнь по Ильину, другая по Бердяеву, третья по Солоневичу, и т.д., надеясь на то, что играемые ими роли привлекут богатых покупателей.
В «новые времена», такие как конец 80 - начало 90 годов ХХ века, на сцене жизни-театра, поскольку сама жизнь становится театром, появляются типажи, спектр которых определен художественной интерпретацией истории страны уже очень давно, часто столетия назад. Персонажи Грибоедова, Островского, Чехова, Гоголя и прочих классиков воплощаются в современных политиках и экономических агентах. Сходство социальных типов переходного времени и актерских образов не раз отмечалось теми критиками, которые рефлектируют свою интеллигентность и не поддаются искушению самим выйти на историческую сцену и проиграть одну из хорошо известных им классических ролей.
Однако политика и экономика вовсе не те области деятельности, в которых значим социальный опыт интеллигентных людей. Их преследуют неудачи, отрежиссированные ими политические спектакли со скандалом срываются, жизнь не желает подчиняться исторически выверенным сценичным образцам. Те государственные деятели, которых интеллигенты принимали за своих и за спасителей отечества, оказываются не интеллигентными, другими. Интеллигенты, не сумевшие предложить на продажу что-то более товарное, чем свою интеллигентность, осознают себя чужаками на празднике реальной политической и экономической жизни, попадают в «бесконечный тупик», теряют смысл своего существования. В массе интеллигентов возникают вопросы о своей исторической роли и месте в историческом процессе. И только немногие из них (Галковский, например) осмеливаются усомниться в праве на существование социальной группы в целом, а значит и государства. Спектакль «свободы и демократии», в который интеллигенты оказываются вовлеченными всей душой, переполненной патриотическими образами, обычно заканчивается трагически для исполнителей первых ролей. Как говорил С.Е. Лец, «отсутствие конца трагедии не освобождает ее участников от необходимости очистить зал». «Товар «интеллигентность» перестает пользоваться спросом, как только на рынке появляются настоящие товары и настоящие деньги, или когда интеллигенции покажут ее место в новом варианте административного рынка.
Обобществление ослабевшего государства и деградация административного рынка неизбежно приводит к экономической, социальной и политической деградации, к политической и военной нестабильности, к потере казалось бы вечных ценностей и исчезновению взлелеянной государством среды привычного интеллигентского общения - творческих союзов (которую сами интеллигенты считают уникальной культурой). В среде интеллигентов рождаются (возрождаются) идеи и темы новой государственности, выражением которых можно считать «Новые Вехи» и аналогичные эпохальные труды. Антиутопии, доминирующие в сознании интеллигентов в начале «нового времени», сменяются новыми утопиями национальной гоударственности и мирового порядка, справедливого распределения и производства, подчиненного великим идеям социального равенства. Дело случая и ситуации, кто и как будет реализовывать эти идеи - коммунисты, фашисты или какие-то другие практики-интерпретаторы интеллигентских рефлексий истории.
Интеллигентская гносеология
Обычное научное знание и методы познания недоступны российским интеллигентам, поскольку это элементы совсем другой, не интеллигентской культуры. Интеллигенты используют вырванные из контекста научного исследования понятия, факты, эмпирические обобщения и диагностические формулы, включая их в свои театрализованные концепции на правах «научно доказанных» предпосылок деятельности. Использование научной атрибутики в нормальном обществе безвредно, поскольку нейтрализуется сложными механизмами научного сообщества и политической практикой, проверяющей идеологемы на адекватность. Но в интеллигентном обществе образы из театрализованной истории неизбежно становятся понятиями объясняющей и утверждающей самое себя идеологемы и не поддаются не верификации, ни фальсификации. Марксизм, фрейдизм, дарвинизм и прочие измы введены в российскую культуру как театрализованные фрагменты чужой истории, а не как результаты теоретической рефлексии опыта изучения различных аспектов жизни. Отсюда и схоластичность интеллигентского научного теоретизирования, могущего, впрочем, давать серьезные результаты в пограничных и вновь формируемых областях знания - как спекулятивные предвосхищения концепций, когда то еще созреющих в другой социальной среде при решении сугубо практических задач. Творчество Верднадского, Чижевского, Любищева тому примером.
Мир интеллигентов наполнен персонифицированными образами историко-художественных произведений (или редуцированными темами научных исследований) и теми отношениями между ними, которые определены режиссерами-постановщиками (в широком смысле этого слова). Каждый «крупный» творец-художник тем и крупен, что вводит новые образы или новые отношения между старыми образами, конструируя тем самым интеллигентскую обьясняющую теорию. Хождение за образами в народ (в экспедицию, посмотреть как живут «простые люди» или самим пожить на природе «простой жизнью») является традиционным занятием российской интеллигенции.
В интеллигентском мире сосуществуют люди и человекоподобные обьекты живой и неживой природы, сообщающиеся между собой. Каждая персона по своему интересна и воспринимается интеллигентами как носитель некоторых архетипических (и исторический определенных) свойств. Обыденные отношения в своем интеллигентском круге в этой логике становятся реализацией некоторых архетипических (исторических) отношений. Обобщение фактов личного общения служит интеллигенту основанием для создания исторически фундированной теории, описывающей как функционирует социум. На основе такого рода представлений о существовании и экспериментальных данных (все из личного опыта) интеллигенты разрабатывают объясняющие и предсказывающие теории.
В интеллигентских рассуждениях обычно присутствуют два уровня реальности: обыденная жизнь с ее конфликтами, склоками, неприятностями и радостями, и высокая обьясняющая теория в форме художественных произведений и их идеальных объектов - художественных образов. Образные идеальные объекты и теоретически - театрализованные отношения между ними позволяют, как представляется интеллигентам, моделировать реальность в искусственной (или искусной) системе, обьясняющей профанам, как устроен мир и почему он устроен именно так. На всем протяжении истории интеллигенции воспроизводится группа, члены которой специализируются на конструировании всеобьемлющих концепций мироздания. В рамках этой группы можно выделить всевдоученых - создателей «общих теорий всего» (космоса, земли, цивилизации и общества в целом и России в частности), и псевдописателей, таких как Александр Зиновьев, авторов персонифицированных логических схем, стилизированных под художественные произведения. Создатели «общих теорий всего» и псевдописатели драматизируют науку, представляют ее другим интеллигентам как открытие «тайн природы и общества», а исследователькую деятельность рассматривают не иначе как «трагедию познания».
Теории такого уровня социологи называют обыденными. Их функция вполне ясна и определенна. Они выступают в роли концептуальных схем, детерминирующих поведение социализированного субьекта и делающими это поведение неслучайным и предсказуемым именно в той мере, в которой оно тривиально. Обыватели-интеллигенты руководствуются в своем поведении расхожими обывательскими теориями (считая их, тем не менее, в высшей степени оригинальными), а нетривиальные интеллигенты - режиссеры (как правило, известные своими прибабахами и причудами) разрабатывают нетривиальные теории, воплощая их в эксцентричных сценических или других художественных образах.
Область применения обыденных теорий для разделящего их человека ничем не ограниченна, и никакие критерии научности к ним неприменимы. Эти теории верны в той мере, в которой существуют люди, их исповедывающие. Эти теории не подлежат научной критике, но только научному (или клиническому) исследованию - как факты социологии (или психиатрии), их описывающих, систематизирующих, исследующих экспериментально и в конечном счете объясняющих.
Эмпирическое многообразие административно-рыночных реалий интеллигенты воспринять не способны (за известными исключениями - творчество А. Стреляного, Б. Можаева, В. Шукшин и немногие другие авторы) прежде всего потому, что оно не выразимо доступными им художественными средствами.
Как уже говорилось выше, основной формой познания мира для интеллигенции является историзованное искусство (отсюда и концептообразующая функция искусствоведения). Но восприятие и переживание окружающего через отождествление с художественными типами (даже нищих интеллигент воспринимает по степени их театральности) не исключает других форм исследовательского отношения к миру. Из многообразия форм собственно познавательного отношения к миру интеллигенты предпочитают редукцию и экспертизу. Часть интеллигентов имеет склонность редуцировать значимую для них историческую и политическую реальности до профессионально знакомой и используют профессиональные, иногда очень качественные знания для обьяснения важных с их точки зрения исторических и политических событий. Иногда это дает выдающиеся результаты (например, исследование пространства иконописи механиком Раушенбахом), но чаще всего попытки редуцировать социальную и экономическую специфику России до закономерностей, описываемых другими областями знания выглядят трагикомически - например, исторические экскурсы специалиста по математической логике и основаниям математики Есенина-Вольпина (где специфика истории и социологии сводится к отношениям между придуманными автором логическими переменными), или этнографические построения профессионального политзэка Льва Гумилева, которому ойкумена представляется совокупностью «зон» и пространств возможных побегов, актуализируемых благодаря особым качествам (пассионарности) рожденных в неволе.
Другая часть интеллигентов, обладающих познавательными интенциями, склонна к экспертизе. Под экспертизой понимается умение высказывать интеллигентское понимание любого вопроса, проблемы, темы в их пространственно-временных, содержательных и нравственных характеристиках. Интеллигентный эксперт, чаще всего основывающий свои суждения на журнально-газетной информации, имеет мнение обо всем (в том числе и о своей способности к экспертизе) и не стесняется высказывать его в любых обстоятельствах. Стремление к экспертизе часто принимает карикатурно-театрализованные, иногда клинические формы (например, одна из программ «Авторского ТВ», в ходе которой интеллигентные эксперты дают оценки и интерпретации фильмам, представляемых режиссерами, также считающими себя экспертами). Политическая сцена в «новые» времена переполнена экспертами, соревнующимися друг с другом в артистичности представления своих оценок и прогнозов. В состав Президентского Совета образца 1993 года вошли, например, наиболее телегеничные интеллигентные эксперты.
Встречаются выдающиеся интеллигентные люди, сочетающие все формы исследовательского отношения к миру (режиссерско-концептуальное, редукционистское и экспертное). Это редукционисты, считающие себя экспертами и реализующие свое отношение к миру в режиссерской деятельности, - такие как Сергей Кургинян. Кургинянов мир - это сцена, на которой под недреманным режисерским оком Кургиняна развертывается спектакль, сконструированный экспертом-Кургиняном на основе редукционисткой (Кургиняновской же) модели фрагмента истории. Оглушительные творческие и политические неудачи таких всесторонне развитых интеллигентов только прибавляют им пыла, амбиций и популярности в родной среде.
Выдающиеся интеллигенты не столь уж редки, как кажется. Во всяком случае, когда у власти появляется потребность в интеллигентском товаре, он сразу же выставляется на продажу. Так случилось с относительно молодыми и очень интеллигентными экономистами, которые волею растерявшейся в перестройке власти стали реформаторами в разваливающемся административно-рыночном государстве. По внешнему виду, социальному происхождению, образованию и опыту работы они более всего подходили под представления власть имущих о революционерах-реформаторах. Их товарность подтверждалась и их западными (и потому авторитетными для власти) коллегами. Придя к власти, интеллигентные реформаторы тут же начали приспосабливать реальность к своим представлениям о том, что должно было быть в России. Естественно, что административно-рыночная реальность начала сопротивляться интеллигентскому насилию над ней, что и привело, в очередной раз, к изгнанию интеллигентов из власти. Те из реформаторов, кто смог пожертвовать интеллигентностью ради сохранения административного веса, превратились в весьма неординарных и талантливых российских чиновников, негативно относящихся к своему интеллигентскому прошлому.
Интеллигентские онтология и этика
Для интеллигентных людей исторические пространство и время, реальная социальная структура и экономические отношения существуют только потому, что они нашли свое художественное (книжно-зрительное) воплощение. Расширение интеллигентской онтологии осуществляется в основном средствами искусства. Серьезным с их точки зрения спектаклем, книгой (научной в том числе) или фильмом считается такое произведение, в котором содержится художественное открытие, то есть осуществляет введение элементов ранее не театрализованной жизни в контект интеллигентных отношений (последние примеры: «архангельский мужик», персонажи Каледина, Трифонова и т.д). Все остальное, не воплощенное в художественных образах, находиться вне сферы интеллигентного бытия, а значит не существует. Открытие мира через искусство и замещение мира искусственным (и искусным) его представлением составляет содержание интеллигентского бытия.
Интеллигенты существуют в двух мирах - в мире искусства, истории и искусственно конструируемых отношениях между ними, и в быту, как правило не регулируемом культурными рамками и потому прямом, бесхитростном и физиологичном. Быт и существование вне трагического искусства вообще для интеллигентов обременительны. Интеллигент должен реализовывать вечные ценности, служить искусству, вечности, абстрактным, но потому и абсолютным реалиям. Презрение к обыденности и каждодневности сочетается у интеллигентов со стремлением к вечному и неизменному - государственному, национальному или культурному.
Разрывность онтологии является необходимым условием существования интеллигенции и явно проступает в ее языке, казенно-патетическом на формальной сцене и площадно-прямым в быту, и в спектре исторических ситуаций, считающихся достойными воплощения в искусстве. У интеллигентов на сцене «кровь--любовь», а в быту «жрать, пить и спать». Иного интеллигентам не дано, и в их содержательной жизни в пору противостояния государству противоестественно сочетаются всеобщие обсуждения театрализованных интерпретаций истории с частными индивидуально-коллективными вегетативными жизненными проявлениями - жраньем, спаньем, совокуплениям и прочими отправлениями физиологических потребностей. Кухню и кровать в интеллигентной семье в семидесятые--восьмидесятые годы ХХ века можно рассматривать как символ единства материального и духовного начал интеллигентности.
Разрывность онтологии интеллигентов заставляет их страдать, но страдания имеют в основном отстраненно эстетический характер переживания того, что интеллигентами рассматривается как сценическое событие. Даже наиболее популярные авторы-«сидельцы» из интеллигентов считают своей задачей эстетизацию лагерного быта (может быть, популярность этих авторов и обьясняется их эстетскими установками). Их произведения не документальны в смысле исторического документа, они построены как художественные произведения. И все для того, чтобы интеллигентные читатели и зрители смогли, почитав и посмотрев, сказать «какой ужас!», выражая свое восхищение эстетикой безобразного.
Этическая компонента бытия в интеллигентском мировосприятии подчинена эстетической. Целью интеллигентского творчества является преодоление разрыва между этическим и эстетическим, эстетизация обыденности, поскольку вне художественной формы обыденность и быт как бы не существует. Эстетизация своего неупорядрядоченного неряшливо-небрежного быта становится, особенно в новые времена, задачей интеллигентных писателей и драматургов. Художественное открытие Трифонова, например, состояло в том, что он сделал предметом художественного описания «другую жизнь», то есть быт интеллигентов. По окончанию «нового времени» кухня и кровать исчезают из поля художественного видения, сменяясь неким обобщенным сортиром (творчество Владимира Сорокина тому примером), в котором удовлетворяются интегрированные (материальные и духовные) потребности. Отечественный постмодернизм в целом можно рассматривать как стремление историзованного искусства включить в себя вегетативную сторону интеллигентского существования и запечатлеть ее в истории для будущих поколений. Небесталанные алкоголики, наркоманы и педерасты, сделавшие свои аномалии предметом художественной интроспекции имеют шанс стать классиками - историческими деятелями новейшей интеллигентской истории России.
Интеллигенция и социально однородное государство неотделимы. Для интеллигенции как порождения интеллигентского пространства смертельно опасно отчуждение экономики от политики и формирование стратифицированного по экономическим признакам общества. Распад административного рынка как основы социального устройства приведет к исчезновению интеллигенции. Для самосохранения интеллигенция должна тем или иным способом стимулировать вопроизведение административно-рыночного государства в форме Российской империи, СССР или какой-то другой. Если ей это удастся, то будущее интеллигенции обеспечено. Интеллигенты продолжат выдавливать из себя раба по капле или ведрами, создавая предпосылки очередной либерализации. В этом смысле показательно поведение многих интеллигентов в октябре 1993 года, сразу после вооруженного разгона российского парламента. Одни из них мгновенно начали самоорганизовываться в привычные по до-перестроечным временам диссидентские структуры, настраиваясь на привычные формы торга с государством и в этом обрели потерянную основу своего существования. Другие, по-видимости напротив, начали воспевать «во славу Великой России» и занялись теоретическим обоснованием и оправданием «сильной президентской власти» и ее актуальных и потенциальных кровопролитных действий. Действия и тех, и других были направлены на воспроизведение привычных отношений между государством и обществом и, следовательно, на воспроизведение пространства интеллигентности.
https://polit.ru/article/2004/09/07/kordon/print/
Интеллигентская эстетика
Судьба России в ее интеллигентском представлении - судьба ее интеллигенции, а история России - история интеллигенции. Но история России не сводится к истории образованной части ее граждан, хотя писалась и пишется скорее интеллигентами, чем историками. Писаная история России политически акцентуирована, смещена в плоскости исторической реальности, значимые для интеллигенции. Это история локальных интеллигентских административных рынков и выходов (как правило, неудачных) товара интеллигентность на общегосударственные рынки. История России, благодаря интеллигенции, никак не может стать собственно историей, по меньшей мере два столетия она остается политически актуальной. Интеллигентная Россия жила и живет придуманным прошлым, проецируемым в будущее - вопреки отвратительному для интеллигенции настоящему.
Политически нейтральной документированной истории России пока нет. Роли исторических документов играют акцентуированные художественно-публицистические реконструкции того, что в стране, по мнению интеллигентов, происходило. Исторические факты конструировались («охудожествливались») интеллигентами Пушкиным, Ключевским, Солженициным, Гумилевым, как и автором «Повести временных лет». Плоды творческого воображения интеллигентных авторов - историков переосмыслялись другими авторами-интеллигентами и, став художественными образами прозы, стиха и театра, превращались в символы массового интеллигентского сознания, в товары на локальных интеллигентских рынках. Эти образы-символы, отождествленные с известными актерами-интеллигентами, исполнителями соответствующих ролей в кинофильмах, театральных постановках и эстрадных ревю в значительной степени определяли и определяют переживание эпохи ее современниками-интеллигентами и их образ действия в те периоды, когда эпоха становится смутной.
Интеллигентская интерпретация истории персонифицирована в искусственных образах (архетипах), реализованных на сцене или в текстах и замещающих неинтеллигентскую реальность, вытесняющих ее в пограничные и нерефлектируемые области интеллигентского сознания. * Российские интеллигенты сформировали десятки архетипов восприятия и переживания себя в истории, вошедших - как национальное русское искусство - в мировую культуру и активно востребуемых и актуализируемых в тех странах, где разросшийся административный рынок замещает государство и рынок. Интеллигенты всего мира чтят Достоевского, Льва Толстого, Чехова и Набокова, а российским интеллигентам близки Белль - Маркес - Борхес - Гессе.
Введение профанной (неинтеллигентной) жизни в «театральный» контекст составляет историческую задачу интеллигенции и смысл ее существования. Интеллигенция не существует вне историзованного искусства и искусственной истории, которые ею и создаются. Значимость интеллигентской интерпретации истории и историзованного искусства (в широком смысле этих понятий) в российском быте меняется в зависимости от жесткости жизни. Чем сильнее административно-рыночное государство и жестче жизнь, тем значимее историзованное искусство и то, что в нем происходит, и наоборот. Размывание границ между интеллигентской интерпретацией истории, историзованным искусством и жизнью, также как потеря искусством своего значения символизирует начало очередной либерализации и связанное с ней исчезновение исторических ориентиров.
В спокойные (и жесткие в политическом смысле) времена разделение эстетизированной истории, историзованного искусства и обыденной жизни абсолютно. В эти времена историзованное искусство (в широком смысле этого слова) становится воплощением желаемой свободы, а значит и жизни. В самой же жизни театральность табуируется, жизнь становится по звериному серьезной. В эти времена российское искусство нарушает серьезность жизни, проникая в нее в форме историзированного политического анекдота, аллюзии на исторические темы. А в историзованное искусство жизнь входит в виде нешуточных трагедий между актером (автором) и административной властью. Эти актерские трагедии, в свою очередь, превращаются в несмешные анекдоты, демонстрирующие интеллигентам насколько жизнь серьезна. Поэтому актеры - исполнители анекдотов из собственной жизни (или играющие в это исполнение - в новейшее время Галич, Окуджава, Высоцкий и др.) воплощают для интеллигентных слушателей и зрителей единство жизни, ее неразрывность, связанность всего со всем, в том числе бытия интеллигентного зрителя (слушателя, читателя), весьма как правило неприглядного, с историей. Спрос на интеллигентность в такие времена наивысший, но у самих интеллигентов, а не у тех, кого бы они хотели видеть покупателем. У деятелей административного рынка интеллигентность и ее продукты вызывают нескрываемое отвращение, проявляющееся в соответствующих государственных решениях и постановлениях. В эти «серьезные времена» интеллигенция страдает от невостребованности, так как ее товар не пользуется государственным спросом. Ведь емкость замкнутого интеллигентского административного рынка весьма ограничена, а внешний покупатель брезгливо морщится при лицезрении интеллигентского товара и его производителя.
Театрализация жизни в «серьезные времена» ограничивается государством. Проявления театральности в неположенном месте и времени карается - как это было с известными диссидентами, вышедшими - как декабристы - на площадь 22 августа 1968 года, или с сотнями студентов, вообразивших себя заговорщиками-народниками и собиравшихся втроем-пятером (группа в понятиях КГБ) для распределения ролей в самодеятельном спектакле «Преображение России».
Смягчение государственных ограничений на театрализацию жизни обычно символизирует наступление очередного «нового времени». Интеллигенция в «новое время» добивается своего - оттепели, либерализации или перестройки, и ранее непреодолимые границы между государством и обществом размываются. Интеллегентность начинает пользоваться государственным спросом. Появляются руководители государства, по необходимости или случаю принимающие одну из интеллигенских интепретаций истории и, следовательно, ее авторов-интеллигентов (например, Хрущев в начале «оттепели» или Горбачев образца 1987 года). В свою очередь, интеллигенты принимают такого государственного функционера за одного из своих (за интеллигента), включают его в свою иерархию и присваивают ему высший балл интеллигентности, а потом с удовольствием прикармливаются от его стола. Содержанием жизни интеллигентов становятся попытки воплотить те или иные эпизоды своей или чужой истории в политической и экономической практике. В эти времена желаемое содержание (ожидаемая история) кристаллизуется в сценариях на культурно-политические темы и в политической практике - партийном и государственном строительстве, направленном на актуализацию ожидаемой истории. Интеллигентский товар в перестройки и либерализации оказывается самым ходовым.
В «новые времена» жизнь превращается в интеллигентский театр, так как исчезают различия между спектаклем и жизнью. В искусстве, в тоже время, возникает кризис жанров, и жанровые различия между романом и повестью, рассказом и пьессой, сценарием и его экранной реализацией сглаживаются. Из обыденной жизни интеллигентов исчезает собственно историзованное искусство. замещаемое театрализованными политическими акциями, происходящими на разных сценах, на каждой из которых доминирует какой-либо режиссер со своей интерпретацией истории. В спокойные времена интеллигенты ходят в любимый театр, а в перестройки - на политизированные собрания. Возникают тусовки - вроде «Московской трибуны», которые разыгрываются как театральные действа: президиум - сцена, на ней актеры, играющие первые роли, а к микрофону, позволяющему выделиться из массовки и сыграть мизансцену прорываются претенденты на значимые роли. Это в помещениях, а на улице в это время проходят митинги и демонстрации, украшенные сценическими атрибутами (плакатами, знаменами, лозунгами). Возникает своего рода базарное действо, в котором на продажу интеллигенты выставляют все, накопленное ими в «серьезные времена». На излете «демократического» порыва камерные и уличные спектакли превращаются в костюмированные балы. Сценарии этих действ удивительно однообразны. Общественно значимые «спектакли» времен времен декабристов, начала ХХ века и его конца практически идентичны по темам и ролям, которые разыгрывают их участники.
Конец 80 и начало 90 годов ХХ века, когда политическую сцену заполнили театрализованные имитации эпизодов «из истории России» в этом смысле не отличается от других исторических периодов. Сегодняшние социал-демократы, кадеты, монархисты, националисты, купцы и дворяне - не более чем попытки воспроизвести моменты отечественной истории, по какой-либо причине выделенные и описанные интеллигентными историками. Интеллигенция делится на конфликтующие между собой группы, придерживающиеся разных авторских описаний одного исторического периода. Одна часть интеллигентов строит жизнь по Ильину, другая по Бердяеву, третья по Солоневичу, и т.д., надеясь на то, что играемые ими роли привлекут богатых покупателей.
В «новые времена», такие как конец 80 - начало 90 годов ХХ века, на сцене жизни-театра, поскольку сама жизнь становится театром, появляются типажи, спектр которых определен художественной интерпретацией истории страны уже очень давно, часто столетия назад. Персонажи Грибоедова, Островского, Чехова, Гоголя и прочих классиков воплощаются в современных политиках и экономических агентах. Сходство социальных типов переходного времени и актерских образов не раз отмечалось теми критиками, которые рефлектируют свою интеллигентность и не поддаются искушению самим выйти на историческую сцену и проиграть одну из хорошо известных им классических ролей.
Однако политика и экономика вовсе не те области деятельности, в которых значим социальный опыт интеллигентных людей. Их преследуют неудачи, отрежиссированные ими политические спектакли со скандалом срываются, жизнь не желает подчиняться исторически выверенным сценичным образцам. Те государственные деятели, которых интеллигенты принимали за своих и за спасителей отечества, оказываются не интеллигентными, другими. Интеллигенты, не сумевшие предложить на продажу что-то более товарное, чем свою интеллигентность, осознают себя чужаками на празднике реальной политической и экономической жизни, попадают в «бесконечный тупик», теряют смысл своего существования. В массе интеллигентов возникают вопросы о своей исторической роли и месте в историческом процессе. И только немногие из них (Галковский, например) осмеливаются усомниться в праве на существование социальной группы в целом, а значит и государства. Спектакль «свободы и демократии», в который интеллигенты оказываются вовлеченными всей душой, переполненной патриотическими образами, обычно заканчивается трагически для исполнителей первых ролей. Как говорил С.Е. Лец, «отсутствие конца трагедии не освобождает ее участников от необходимости очистить зал». «Товар «интеллигентность» перестает пользоваться спросом, как только на рынке появляются настоящие товары и настоящие деньги, или когда интеллигенции покажут ее место в новом варианте административного рынка.
Обобществление ослабевшего государства и деградация административного рынка неизбежно приводит к экономической, социальной и политической деградации, к политической и военной нестабильности, к потере казалось бы вечных ценностей и исчезновению взлелеянной государством среды привычного интеллигентского общения - творческих союзов (которую сами интеллигенты считают уникальной культурой). В среде интеллигентов рождаются (возрождаются) идеи и темы новой государственности, выражением которых можно считать «Новые Вехи» и аналогичные эпохальные труды. Антиутопии, доминирующие в сознании интеллигентов в начале «нового времени», сменяются новыми утопиями национальной гоударственности и мирового порядка, справедливого распределения и производства, подчиненного великим идеям социального равенства. Дело случая и ситуации, кто и как будет реализовывать эти идеи - коммунисты, фашисты или какие-то другие практики-интерпретаторы интеллигентских рефлексий истории.
Интеллигентская гносеология
Обычное научное знание и методы познания недоступны российским интеллигентам, поскольку это элементы совсем другой, не интеллигентской культуры. Интеллигенты используют вырванные из контекста научного исследования понятия, факты, эмпирические обобщения и диагностические формулы, включая их в свои театрализованные концепции на правах «научно доказанных» предпосылок деятельности. Использование научной атрибутики в нормальном обществе безвредно, поскольку нейтрализуется сложными механизмами научного сообщества и политической практикой, проверяющей идеологемы на адекватность. Но в интеллигентном обществе образы из театрализованной истории неизбежно становятся понятиями объясняющей и утверждающей самое себя идеологемы и не поддаются не верификации, ни фальсификации. Марксизм, фрейдизм, дарвинизм и прочие измы введены в российскую культуру как театрализованные фрагменты чужой истории, а не как результаты теоретической рефлексии опыта изучения различных аспектов жизни. Отсюда и схоластичность интеллигентского научного теоретизирования, могущего, впрочем, давать серьезные результаты в пограничных и вновь формируемых областях знания - как спекулятивные предвосхищения концепций, когда то еще созреющих в другой социальной среде при решении сугубо практических задач. Творчество Верднадского, Чижевского, Любищева тому примером.
Мир интеллигентов наполнен персонифицированными образами историко-художественных произведений (или редуцированными темами научных исследований) и теми отношениями между ними, которые определены режиссерами-постановщиками (в широком смысле этого слова). Каждый «крупный» творец-художник тем и крупен, что вводит новые образы или новые отношения между старыми образами, конструируя тем самым интеллигентскую обьясняющую теорию. Хождение за образами в народ (в экспедицию, посмотреть как живут «простые люди» или самим пожить на природе «простой жизнью») является традиционным занятием российской интеллигенции.
В интеллигентском мире сосуществуют люди и человекоподобные обьекты живой и неживой природы, сообщающиеся между собой. Каждая персона по своему интересна и воспринимается интеллигентами как носитель некоторых архетипических (и исторический определенных) свойств. Обыденные отношения в своем интеллигентском круге в этой логике становятся реализацией некоторых архетипических (исторических) отношений. Обобщение фактов личного общения служит интеллигенту основанием для создания исторически фундированной теории, описывающей как функционирует социум. На основе такого рода представлений о существовании и экспериментальных данных (все из личного опыта) интеллигенты разрабатывают объясняющие и предсказывающие теории.
В интеллигентских рассуждениях обычно присутствуют два уровня реальности: обыденная жизнь с ее конфликтами, склоками, неприятностями и радостями, и высокая обьясняющая теория в форме художественных произведений и их идеальных объектов - художественных образов. Образные идеальные объекты и теоретически - театрализованные отношения между ними позволяют, как представляется интеллигентам, моделировать реальность в искусственной (или искусной) системе, обьясняющей профанам, как устроен мир и почему он устроен именно так. На всем протяжении истории интеллигенции воспроизводится группа, члены которой специализируются на конструировании всеобьемлющих концепций мироздания. В рамках этой группы можно выделить всевдоученых - создателей «общих теорий всего» (космоса, земли, цивилизации и общества в целом и России в частности), и псевдописателей, таких как Александр Зиновьев, авторов персонифицированных логических схем, стилизированных под художественные произведения. Создатели «общих теорий всего» и псевдописатели драматизируют науку, представляют ее другим интеллигентам как открытие «тайн природы и общества», а исследователькую деятельность рассматривают не иначе как «трагедию познания».
Теории такого уровня социологи называют обыденными. Их функция вполне ясна и определенна. Они выступают в роли концептуальных схем, детерминирующих поведение социализированного субьекта и делающими это поведение неслучайным и предсказуемым именно в той мере, в которой оно тривиально. Обыватели-интеллигенты руководствуются в своем поведении расхожими обывательскими теориями (считая их, тем не менее, в высшей степени оригинальными), а нетривиальные интеллигенты - режиссеры (как правило, известные своими прибабахами и причудами) разрабатывают нетривиальные теории, воплощая их в эксцентричных сценических или других художественных образах.
Область применения обыденных теорий для разделящего их человека ничем не ограниченна, и никакие критерии научности к ним неприменимы. Эти теории верны в той мере, в которой существуют люди, их исповедывающие. Эти теории не подлежат научной критике, но только научному (или клиническому) исследованию - как факты социологии (или психиатрии), их описывающих, систематизирующих, исследующих экспериментально и в конечном счете объясняющих.
Эмпирическое многообразие административно-рыночных реалий интеллигенты воспринять не способны (за известными исключениями - творчество А. Стреляного, Б. Можаева, В. Шукшин и немногие другие авторы) прежде всего потому, что оно не выразимо доступными им художественными средствами.
Как уже говорилось выше, основной формой познания мира для интеллигенции является историзованное искусство (отсюда и концептообразующая функция искусствоведения). Но восприятие и переживание окружающего через отождествление с художественными типами (даже нищих интеллигент воспринимает по степени их театральности) не исключает других форм исследовательского отношения к миру. Из многообразия форм собственно познавательного отношения к миру интеллигенты предпочитают редукцию и экспертизу. Часть интеллигентов имеет склонность редуцировать значимую для них историческую и политическую реальности до профессионально знакомой и используют профессиональные, иногда очень качественные знания для обьяснения важных с их точки зрения исторических и политических событий. Иногда это дает выдающиеся результаты (например, исследование пространства иконописи механиком Раушенбахом), но чаще всего попытки редуцировать социальную и экономическую специфику России до закономерностей, описываемых другими областями знания выглядят трагикомически - например, исторические экскурсы специалиста по математической логике и основаниям математики Есенина-Вольпина (где специфика истории и социологии сводится к отношениям между придуманными автором логическими переменными), или этнографические построения профессионального политзэка Льва Гумилева, которому ойкумена представляется совокупностью «зон» и пространств возможных побегов, актуализируемых благодаря особым качествам (пассионарности) рожденных в неволе.
Другая часть интеллигентов, обладающих познавательными интенциями, склонна к экспертизе. Под экспертизой понимается умение высказывать интеллигентское понимание любого вопроса, проблемы, темы в их пространственно-временных, содержательных и нравственных характеристиках. Интеллигентный эксперт, чаще всего основывающий свои суждения на журнально-газетной информации, имеет мнение обо всем (в том числе и о своей способности к экспертизе) и не стесняется высказывать его в любых обстоятельствах. Стремление к экспертизе часто принимает карикатурно-театрализованные, иногда клинические формы (например, одна из программ «Авторского ТВ», в ходе которой интеллигентные эксперты дают оценки и интерпретации фильмам, представляемых режиссерами, также считающими себя экспертами). Политическая сцена в «новые» времена переполнена экспертами, соревнующимися друг с другом в артистичности представления своих оценок и прогнозов. В состав Президентского Совета образца 1993 года вошли, например, наиболее телегеничные интеллигентные эксперты.
Встречаются выдающиеся интеллигентные люди, сочетающие все формы исследовательского отношения к миру (режиссерско-концептуальное, редукционистское и экспертное). Это редукционисты, считающие себя экспертами и реализующие свое отношение к миру в режиссерской деятельности, - такие как Сергей Кургинян. Кургинянов мир - это сцена, на которой под недреманным режисерским оком Кургиняна развертывается спектакль, сконструированный экспертом-Кургиняном на основе редукционисткой (Кургиняновской же) модели фрагмента истории. Оглушительные творческие и политические неудачи таких всесторонне развитых интеллигентов только прибавляют им пыла, амбиций и популярности в родной среде.
Выдающиеся интеллигенты не столь уж редки, как кажется. Во всяком случае, когда у власти появляется потребность в интеллигентском товаре, он сразу же выставляется на продажу. Так случилось с относительно молодыми и очень интеллигентными экономистами, которые волею растерявшейся в перестройке власти стали реформаторами в разваливающемся административно-рыночном государстве. По внешнему виду, социальному происхождению, образованию и опыту работы они более всего подходили под представления власть имущих о революционерах-реформаторах. Их товарность подтверждалась и их западными (и потому авторитетными для власти) коллегами. Придя к власти, интеллигентные реформаторы тут же начали приспосабливать реальность к своим представлениям о том, что должно было быть в России. Естественно, что административно-рыночная реальность начала сопротивляться интеллигентскому насилию над ней, что и привело, в очередной раз, к изгнанию интеллигентов из власти. Те из реформаторов, кто смог пожертвовать интеллигентностью ради сохранения административного веса, превратились в весьма неординарных и талантливых российских чиновников, негативно относящихся к своему интеллигентскому прошлому.
Интеллигентские онтология и этика
Для интеллигентных людей исторические пространство и время, реальная социальная структура и экономические отношения существуют только потому, что они нашли свое художественное (книжно-зрительное) воплощение. Расширение интеллигентской онтологии осуществляется в основном средствами искусства. Серьезным с их точки зрения спектаклем, книгой (научной в том числе) или фильмом считается такое произведение, в котором содержится художественное открытие, то есть осуществляет введение элементов ранее не театрализованной жизни в контект интеллигентных отношений (последние примеры: «архангельский мужик», персонажи Каледина, Трифонова и т.д). Все остальное, не воплощенное в художественных образах, находиться вне сферы интеллигентного бытия, а значит не существует. Открытие мира через искусство и замещение мира искусственным (и искусным) его представлением составляет содержание интеллигентского бытия.
Интеллигенты существуют в двух мирах - в мире искусства, истории и искусственно конструируемых отношениях между ними, и в быту, как правило не регулируемом культурными рамками и потому прямом, бесхитростном и физиологичном. Быт и существование вне трагического искусства вообще для интеллигентов обременительны. Интеллигент должен реализовывать вечные ценности, служить искусству, вечности, абстрактным, но потому и абсолютным реалиям. Презрение к обыденности и каждодневности сочетается у интеллигентов со стремлением к вечному и неизменному - государственному, национальному или культурному.
Разрывность онтологии является необходимым условием существования интеллигенции и явно проступает в ее языке, казенно-патетическом на формальной сцене и площадно-прямым в быту, и в спектре исторических ситуаций, считающихся достойными воплощения в искусстве. У интеллигентов на сцене «кровь--любовь», а в быту «жрать, пить и спать». Иного интеллигентам не дано, и в их содержательной жизни в пору противостояния государству противоестественно сочетаются всеобщие обсуждения театрализованных интерпретаций истории с частными индивидуально-коллективными вегетативными жизненными проявлениями - жраньем, спаньем, совокуплениям и прочими отправлениями физиологических потребностей. Кухню и кровать в интеллигентной семье в семидесятые--восьмидесятые годы ХХ века можно рассматривать как символ единства материального и духовного начал интеллигентности.
Разрывность онтологии интеллигентов заставляет их страдать, но страдания имеют в основном отстраненно эстетический характер переживания того, что интеллигентами рассматривается как сценическое событие. Даже наиболее популярные авторы-«сидельцы» из интеллигентов считают своей задачей эстетизацию лагерного быта (может быть, популярность этих авторов и обьясняется их эстетскими установками). Их произведения не документальны в смысле исторического документа, они построены как художественные произведения. И все для того, чтобы интеллигентные читатели и зрители смогли, почитав и посмотрев, сказать «какой ужас!», выражая свое восхищение эстетикой безобразного.
Этическая компонента бытия в интеллигентском мировосприятии подчинена эстетической. Целью интеллигентского творчества является преодоление разрыва между этическим и эстетическим, эстетизация обыденности, поскольку вне художественной формы обыденность и быт как бы не существует. Эстетизация своего неупорядрядоченного неряшливо-небрежного быта становится, особенно в новые времена, задачей интеллигентных писателей и драматургов. Художественное открытие Трифонова, например, состояло в том, что он сделал предметом художественного описания «другую жизнь», то есть быт интеллигентов. По окончанию «нового времени» кухня и кровать исчезают из поля художественного видения, сменяясь неким обобщенным сортиром (творчество Владимира Сорокина тому примером), в котором удовлетворяются интегрированные (материальные и духовные) потребности. Отечественный постмодернизм в целом можно рассматривать как стремление историзованного искусства включить в себя вегетативную сторону интеллигентского существования и запечатлеть ее в истории для будущих поколений. Небесталанные алкоголики, наркоманы и педерасты, сделавшие свои аномалии предметом художественной интроспекции имеют шанс стать классиками - историческими деятелями новейшей интеллигентской истории России.
Интеллигенция и социально однородное государство неотделимы. Для интеллигенции как порождения интеллигентского пространства смертельно опасно отчуждение экономики от политики и формирование стратифицированного по экономическим признакам общества. Распад административного рынка как основы социального устройства приведет к исчезновению интеллигенции. Для самосохранения интеллигенция должна тем или иным способом стимулировать вопроизведение административно-рыночного государства в форме Российской империи, СССР или какой-то другой. Если ей это удастся, то будущее интеллигенции обеспечено. Интеллигенты продолжат выдавливать из себя раба по капле или ведрами, создавая предпосылки очередной либерализации. В этом смысле показательно поведение многих интеллигентов в октябре 1993 года, сразу после вооруженного разгона российского парламента. Одни из них мгновенно начали самоорганизовываться в привычные по до-перестроечным временам диссидентские структуры, настраиваясь на привычные формы торга с государством и в этом обрели потерянную основу своего существования. Другие, по-видимости напротив, начали воспевать «во славу Великой России» и занялись теоретическим обоснованием и оправданием «сильной президентской власти» и ее актуальных и потенциальных кровопролитных действий. Действия и тех, и других были направлены на воспроизведение привычных отношений между государством и обществом и, следовательно, на воспроизведение пространства интеллигентности.
https://polit.ru/article/2004/09/07/kordon/print/