Г.В.Костырченко, Сталин против космополитов Власть и еврейская интеллигенция в СССР
Из книги Г.В.Костырченко "Сталин против космополитов Власть и еврейская интеллигенция в СССР", М. 2010.
Глава 1. ИСТОКИ ПРОБЛЕМЫ
«ДАЛЬНИЕ - БЛИЖНИЕ» (XIX - первая треть XX вв.) И ЕЕ ВЫЗРЕВАНИЕ (1936-1941)
Феномены русской и советской интеллигенции
Чтобы составить правильное представление о том, какое место занимала интеллигенция еврейского происхождения (ИЕП) сначала в российском, а потом и в советском обществе и какую роль в них играла, важно осознать основное: она была неразрывной частью отечест-венного образованного слоя, и потому социальные характеристики ее идентичности имели отнюдь не меньшее, а в отдельные периоды истории даже большее значение, чем этнические. Эта главная особенность не только обусловливает правомерность использования понятия «русско-еврейская интеллигенция», но и заставляет детальней разобраться в «русских корнях» этого исторического феномена.
Начать с того, что термин «интеллигенция» был предложен в 1860-х гг. русским литератором П. Д. Боборыкиным. В отличие от родственного западного понятия «intellectuels», имевшего сугубо социологический смысл и использовавшегося начиная с эпохи Просвещения применительно к людям умственного труда, это русское нововведение носило более узкий характер и, имея главным образом идейно-политическую и морально-этическую окраску, распространялось только на тех «интеллектуалов», которые оппозиционно, критически относились к власти, причем, главным образом, с лево-либеральных идеологических позиций.
Известный ученый-экономист М. И. Туган-Барановский отмечал: «Под интеллигенцией у нас обычно понимают не вообще представителей умственного труда... а преимущественно людей определенного социального мировоззрения, определенного морального облика. Интеллигент - ... человек, восставший на предрассудки и культурные традиции современного общества, ведущий с ними борьбу во имя
23
идеала всеобщего равенства и счастья. Интеллигент - отщепенец и революционер, враг рутины и застоя, искатель новой правды»1.
Другой русский мыслитель (либерально-религиозного толка) Г. П. Федотов, именуя русскую интеллигенцию «детищем Петровым», уточнял: «Прежде всего ясно, что интеллигенция - категория не профессиональная. <...> Приходится исключить из интеллигенции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринаров (хотя они с гордостью притязают на это имя) и даже профессоров...»2.
Отсюда следует, что согласно дореволюционной семиотике интеллигент это не просто образованный человек, а «критически мыслящая» и, как правило, оппозиционно настроенная по отношению к власти личность, прогрессист, но никак не консерватор. Более того, противостоя в духовной сфере русскому традиционализму, русская интеллигенция еще с конца XVIII века, но особенно с эпохи либеральных реформ Александра II была сильно подвержена идейному влиянию революционного радикализма, коим заражала все российское образованное общество. Философ и литератор В. В. Розанов -тонкий и «гениальный наблюдатель русской души»3, да и еврейской тоже - был, между прочим, во многом прав, утверждая в январе 1913 г.: «Я думаю, русские евреев, а не евреи русских развратили политически, развратили революционно. Бакунин и Чернышевский были раньше «прихода евреев в русскую литературу»4.
После захвата власти большевиками социальная идентичность отечественной интеллигенции претерпела существенные качественные изменения. Поскольку новые хозяева страны почти изначально стали жестко пресекать любые проявления политической оппозиционности, интеллигенты, в большинстве своем враждебно настроенные (особенно на элитарном уровне) к большевикам, были поставлены ими перед судьбоносным выбором*: либо, отстаивая свое свободомыслие, открыто противопоставить себя советскому государству и тогда почти наверняка пасть жертвой «красного террора» или быть изгнанными из страны, либо, коренным образом «перестроившись» и отказавшись от традиционного фрондерства, не только деклариро-
* Следующее знаменитое высказывание В. И. Ленина знаменовало собой неизбежность этой политической дилеммы: «Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно. "Интеллектуальным силам", желающим нести науку народу (а не прислуживать капиталу), мы платим жалование выше среднего. Это факт. Мы их бережем. Это факт. Десятки тысяч офицеров у нас служат Красной Армии и побеждают вопреки сотням изменников». (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 51. С. 48-49).
24
вать лояльность к новой власти, но и - дабы элементарно выжить -пойти к ней на службу как к монопольному в стране работодателю и подателю всех жизненных благ.
Некоторым, избравшим первый вариант, «посчастливилось», как известно, покинуть страну на «философском пароходе» и тем самым остаться в живых. Тем же, кто предпочел второй, пришлось приобщиться к новой, социально пестрой страте «совслужащих», что, впрочем, не помешало властным верхам еще лет двадцать, мягко говоря, сомневаться в их политической благонадежности со всеми вытекающими из этого недоверия последствиями, в том числе и репрессивного характера.
Комментируя результаты этого своеобразного «конкордата», тот же Федотов отмечал в 1926 г., что с установлением советской власти «вековое противостояние интеллигенции и народа заканчивается: западничество становится народным, отрыв от национальной почвы -национальным фактом. Интеллигенция, уничтоженная революцией, не может возродиться, потеряв всякий смысл. Теперь это только категория работников умственного труда или верхушка образованного класса»5. А спустя еще два десятилетия Федотов со всей определенностью подытожил: «Не будет преувеличением сказать, что вся созданная за 200 лет Империи свободолюбивая формация русской интеллигенции исчезла без остатка»6.
Так с русской интеллигенции был совлечен романтический флер претензий на олицетворение совести, «соли» нации. Прагматичные большевики видели в ней в лучшем случае интеллектуальное подспорье в строительстве «нового общества», определив ее социальный статус как «прослойки» между рабочим классом и крестьянством. При Хрущеве, когда отношение верхов к интеллигенции значительно смягчилось, она стала официально именоваться «особым социальным слоем»7.
Впрочем, тогда уже имелась в виду так называемая «народная интеллигенция». Ее формированием большевики озаботились сразу после захвата власти. В своей работе «Удержат ли большевики государственную власть?» В. И. Ленин, подчеркнув, что «мы не утописты», и что «мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством», потребовал «немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством... в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники», призвав к тому, чтобы «к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту»8. Нацеливаясь на создание «своей», «трудовой» интеллигенции, способной служить советской власти не за страх, а за совесть, эта власть «пока»
25
вынуждена была «использовать» «буржуазных спецов», третируя их как «старорежимный» социальный продукт. Особый цинизм в отношении «буржуазной интеллигенции» выказывал тогдашний хозяин Петрограда Г. Е. Зиновьев, который предлагал избавляться от нее, как от «выжатого и не нужного больше лимона»9 по мере того, как будет отпадать в ней надобность.
Окончание Гражданской войны, если и способствовало некоторому смягчению политики большевиков в отношении интеллигенции, то незначительному. В августе 1922 г. XII конференция РКП(б) осудила «эсеро-меныиевистские и мнимо-беспартийные буржуазно-интеллигентские верхи» за попытку использовать легальное прикрытие «в контрреволюционных целях», после чего, собственно, и произошла упомянутая высылка за границу цвета свободомыслящей российской интеллигенции10.
Как известно, репрессивная политика резко усилилась с конца 1920-х гг., когда «буржуазных спецов» уже не отправляли в эмиграцию, а арестовывали по надуманным обвинениям. Тогда ОГПУ с его универсальным охватом всех интеллектуальных сфер - от научно-технической и военной до академической и искусства - поставило на поток фабрикацию политических провокаций, наподобие дел «Про-мпартии», «Союзного бюро меньшевиков», «Трудовой крестьянской партии», «академического» (аресты С. Ф. Платонова, Н. П. Лихачева, других историков старой школы), «Российской национальной партии» («дело славистов»), операции «Весна» (аресты военспецов Красной армии - бывших царских генералов и офицеров)11.
Одновременно с подавлением старой интеллектуальной элиты, процент партийной прослойки в которой так и не превысил двух, взращивалась новая, рабоче-крестьянская, которая как будущий авангард социалистического строительства должна была по духу стать сплошь коммунистической. Для достижения этой цели была создана основанная на классовом подходе многовариантная система подготовки специалистов и управленцев высшей квалификации - от выдвижения пролетариев «от станка» в «красные директора» и направления рабоче-крестьянской молодежи в рабфаки при вузах12 до создания в институтах красной профессуры и Комакадемии «резерва руководящих кадров».
Репрессивно подавляя старую интеллигенцию, Сталин, однако, не собирался изводить ее под корень. Будучи, как марксист, приверженцем теории прогресса, он благоговел перед интеллектом (даже «буржуазным») как его движителем. Однако, столкнувшись с упорной убежденностью буржуазных спецов в том, что большевики всего лишь случайные и временные правители великой России, решил
26
сильнодействующими, репрессивными средствами «излечить» их от синдрома высокомерия и фрондерства. Более того, не желая ставить крест на старой интеллектуальной элите, вождь хотел, загнав ее в политическое стойло заполучить дополнительную «тягловую силу» (знание - сила!) для обновленной колесницы советской государственности, устремлявшейся в будущее по имперскому пути. В марте 1937 г. Сталин четко обозначил следующую политическую грань: «Между нынешними вредителями и диверсантами, среди которых троцкистские агенты фашизма играют довольно активную роль, с одной стороны, и вредителями и диверсантами времен шахтинско-го периода, с другой стороны, имеется существенная разница»13. На деле это означало беспощадное подавление первых и смену гнева на милость в отношении вторых. Подтверждением последнего могут служить отнюдь не исключительные перипетии сложной биографии одного из «вредителей шахтинского периода» историка-академика (кстати, еврейского происхождения) Е. В. Тарле. В начале 1931 г. его как члена мифического «контрреволюционного Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России» арестовали, сослав в Алма-Ату14. Однако вскоре разрешили возвратиться в Ленинград и снова преподавать в ЛГУ. Более того, когда летом 1937 г. за монографию «Наполеон» Тарле, подвергшись разгромной критике, был назван «изолгавшимся контрреволюционным публицистом, который в угоду троцкистам преднамеренно фальсифицирует историю», Сталин взял его под защиту, рекомендовав от имени Президиума АН СССР восстановить ученого в звании академика15.
Этот эпизод - одно из закономерных следствий нового идеологического курса советского руководства, в основе которого лежал отказ от огульного очернительства дореволюционной российской истории и создание пропагандистской парадигмы советского патриотизма, альтернативной революционному ленинскому космополитизму первого пятнадцатилетия советской власти.
С принятием в 1936 г. новой конституции (знаменовала собой построение в СССР основ социализма), формально декларировавшей восстановление гражданских прав и свобод, в том числе и равенства всех перед законом независимо от социального происхождения, статус интеллигенции в обществе существенно повысился. В широко распубликованном постановлении ЦК ВКП(б) «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском "Краткого курса истории ВКП(б)"» от 14 ноября 1938 г., а потом и в выступлении Сталина на XVIII съезде партии в марте 1939 г. не только было заявлено о рождении в результате «культурной революции» упомянутой народной советской интелли
27
генции («всеми своими корнями» связанной с рабочим классом и крестьянством) и о ее «важной роли» в Советском государстве, но и как бы задним числом осуждалось «дикое», «махаевское», «пренебрежительное», «антиленинское» отношение к интеллигенции как таковой16.
Но парадокс ситуации состоял в том, что когда произносились эти примирительные фразы, интеллигенции в прежнем понимании уже не существовало. К тому времени окончательно развеялась дореволюционная семантика слова «интеллигенция», которое в официальной трактовке стало отождествляться с таким понятием, как «служащие». На том же XVIII съезде В. М. Молотов определил численность этой новой «служащей» (государству) интеллигенции в 9,6 млн. человек, включив в ее состав не только высококвалифицированных специалистов (инженеров, учителей средних школ, преподавателей вузов и т. п.), но также медсестер и счетоводов, чей образовательный уровень был существенно ниже. Впрочем, в то время даже среди первых секретарей райкомов партии - также причисленных к интеллигенции -лиц со средним и высшим образованием было менее 29 %17.
Однако, имея в виду предвоенные приоритетные интересы СССР, следует отметить, что к концу 1930-х гг. удалось достигнуть главного: был сформирован, хотя еще во многом «сырой», очень неоднородный, но уже в достаточной степени консолидированный интеллектуальный слой, вполне пригодный для решения стоявших тогда основных государственных задач. И пусть этот слой, в отличие от интеллигенции дореволюционного времени, уже не являлся частью (притом ведущей!) гражданского общества, а был полностью огосударствлен (со всеми вытекающими из этого последствиями, в том числе и негативными), он в целом соответствовал основному своему предназначению - служить инструментом интеллектуального обеспечения нормального и полноценного функционирования индустриального общества, что с учетом приближавшейся войны имело для страны без преувеличения судьбоносное значение.
(продолжение следует)
Глава 1. ИСТОКИ ПРОБЛЕМЫ
«ДАЛЬНИЕ - БЛИЖНИЕ» (XIX - первая треть XX вв.) И ЕЕ ВЫЗРЕВАНИЕ (1936-1941)
Феномены русской и советской интеллигенции
Чтобы составить правильное представление о том, какое место занимала интеллигенция еврейского происхождения (ИЕП) сначала в российском, а потом и в советском обществе и какую роль в них играла, важно осознать основное: она была неразрывной частью отечест-венного образованного слоя, и потому социальные характеристики ее идентичности имели отнюдь не меньшее, а в отдельные периоды истории даже большее значение, чем этнические. Эта главная особенность не только обусловливает правомерность использования понятия «русско-еврейская интеллигенция», но и заставляет детальней разобраться в «русских корнях» этого исторического феномена.
Начать с того, что термин «интеллигенция» был предложен в 1860-х гг. русским литератором П. Д. Боборыкиным. В отличие от родственного западного понятия «intellectuels», имевшего сугубо социологический смысл и использовавшегося начиная с эпохи Просвещения применительно к людям умственного труда, это русское нововведение носило более узкий характер и, имея главным образом идейно-политическую и морально-этическую окраску, распространялось только на тех «интеллектуалов», которые оппозиционно, критически относились к власти, причем, главным образом, с лево-либеральных идеологических позиций.
Известный ученый-экономист М. И. Туган-Барановский отмечал: «Под интеллигенцией у нас обычно понимают не вообще представителей умственного труда... а преимущественно людей определенного социального мировоззрения, определенного морального облика. Интеллигент - ... человек, восставший на предрассудки и культурные традиции современного общества, ведущий с ними борьбу во имя
23
идеала всеобщего равенства и счастья. Интеллигент - отщепенец и революционер, враг рутины и застоя, искатель новой правды»1.
Другой русский мыслитель (либерально-религиозного толка) Г. П. Федотов, именуя русскую интеллигенцию «детищем Петровым», уточнял: «Прежде всего ясно, что интеллигенция - категория не профессиональная. <...> Приходится исключить из интеллигенции всю огромную массу учителей, телеграфистов, ветеринаров (хотя они с гордостью притязают на это имя) и даже профессоров...»2.
Отсюда следует, что согласно дореволюционной семиотике интеллигент это не просто образованный человек, а «критически мыслящая» и, как правило, оппозиционно настроенная по отношению к власти личность, прогрессист, но никак не консерватор. Более того, противостоя в духовной сфере русскому традиционализму, русская интеллигенция еще с конца XVIII века, но особенно с эпохи либеральных реформ Александра II была сильно подвержена идейному влиянию революционного радикализма, коим заражала все российское образованное общество. Философ и литератор В. В. Розанов -тонкий и «гениальный наблюдатель русской души»3, да и еврейской тоже - был, между прочим, во многом прав, утверждая в январе 1913 г.: «Я думаю, русские евреев, а не евреи русских развратили политически, развратили революционно. Бакунин и Чернышевский были раньше «прихода евреев в русскую литературу»4.
После захвата власти большевиками социальная идентичность отечественной интеллигенции претерпела существенные качественные изменения. Поскольку новые хозяева страны почти изначально стали жестко пресекать любые проявления политической оппозиционности, интеллигенты, в большинстве своем враждебно настроенные (особенно на элитарном уровне) к большевикам, были поставлены ими перед судьбоносным выбором*: либо, отстаивая свое свободомыслие, открыто противопоставить себя советскому государству и тогда почти наверняка пасть жертвой «красного террора» или быть изгнанными из страны, либо, коренным образом «перестроившись» и отказавшись от традиционного фрондерства, не только деклариро-
* Следующее знаменитое высказывание В. И. Ленина знаменовало собой неизбежность этой политической дилеммы: «Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников, интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно. "Интеллектуальным силам", желающим нести науку народу (а не прислуживать капиталу), мы платим жалование выше среднего. Это факт. Мы их бережем. Это факт. Десятки тысяч офицеров у нас служат Красной Армии и побеждают вопреки сотням изменников». (Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 51. С. 48-49).
24
вать лояльность к новой власти, но и - дабы элементарно выжить -пойти к ней на службу как к монопольному в стране работодателю и подателю всех жизненных благ.
Некоторым, избравшим первый вариант, «посчастливилось», как известно, покинуть страну на «философском пароходе» и тем самым остаться в живых. Тем же, кто предпочел второй, пришлось приобщиться к новой, социально пестрой страте «совслужащих», что, впрочем, не помешало властным верхам еще лет двадцать, мягко говоря, сомневаться в их политической благонадежности со всеми вытекающими из этого недоверия последствиями, в том числе и репрессивного характера.
Комментируя результаты этого своеобразного «конкордата», тот же Федотов отмечал в 1926 г., что с установлением советской власти «вековое противостояние интеллигенции и народа заканчивается: западничество становится народным, отрыв от национальной почвы -национальным фактом. Интеллигенция, уничтоженная революцией, не может возродиться, потеряв всякий смысл. Теперь это только категория работников умственного труда или верхушка образованного класса»5. А спустя еще два десятилетия Федотов со всей определенностью подытожил: «Не будет преувеличением сказать, что вся созданная за 200 лет Империи свободолюбивая формация русской интеллигенции исчезла без остатка»6.
Так с русской интеллигенции был совлечен романтический флер претензий на олицетворение совести, «соли» нации. Прагматичные большевики видели в ней в лучшем случае интеллектуальное подспорье в строительстве «нового общества», определив ее социальный статус как «прослойки» между рабочим классом и крестьянством. При Хрущеве, когда отношение верхов к интеллигенции значительно смягчилось, она стала официально именоваться «особым социальным слоем»7.
Впрочем, тогда уже имелась в виду так называемая «народная интеллигенция». Ее формированием большевики озаботились сразу после захвата власти. В своей работе «Удержат ли большевики государственную власть?» В. И. Ленин, подчеркнув, что «мы не утописты», и что «мы знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление государством», потребовал «немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять государством... в состоянии только богатые или из богатых семей взятые чиновники», призвав к тому, чтобы «к обучению этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту»8. Нацеливаясь на создание «своей», «трудовой» интеллигенции, способной служить советской власти не за страх, а за совесть, эта власть «пока»
25
вынуждена была «использовать» «буржуазных спецов», третируя их как «старорежимный» социальный продукт. Особый цинизм в отношении «буржуазной интеллигенции» выказывал тогдашний хозяин Петрограда Г. Е. Зиновьев, который предлагал избавляться от нее, как от «выжатого и не нужного больше лимона»9 по мере того, как будет отпадать в ней надобность.
Окончание Гражданской войны, если и способствовало некоторому смягчению политики большевиков в отношении интеллигенции, то незначительному. В августе 1922 г. XII конференция РКП(б) осудила «эсеро-меныиевистские и мнимо-беспартийные буржуазно-интеллигентские верхи» за попытку использовать легальное прикрытие «в контрреволюционных целях», после чего, собственно, и произошла упомянутая высылка за границу цвета свободомыслящей российской интеллигенции10.
Как известно, репрессивная политика резко усилилась с конца 1920-х гг., когда «буржуазных спецов» уже не отправляли в эмиграцию, а арестовывали по надуманным обвинениям. Тогда ОГПУ с его универсальным охватом всех интеллектуальных сфер - от научно-технической и военной до академической и искусства - поставило на поток фабрикацию политических провокаций, наподобие дел «Про-мпартии», «Союзного бюро меньшевиков», «Трудовой крестьянской партии», «академического» (аресты С. Ф. Платонова, Н. П. Лихачева, других историков старой школы), «Российской национальной партии» («дело славистов»), операции «Весна» (аресты военспецов Красной армии - бывших царских генералов и офицеров)11.
Одновременно с подавлением старой интеллектуальной элиты, процент партийной прослойки в которой так и не превысил двух, взращивалась новая, рабоче-крестьянская, которая как будущий авангард социалистического строительства должна была по духу стать сплошь коммунистической. Для достижения этой цели была создана основанная на классовом подходе многовариантная система подготовки специалистов и управленцев высшей квалификации - от выдвижения пролетариев «от станка» в «красные директора» и направления рабоче-крестьянской молодежи в рабфаки при вузах12 до создания в институтах красной профессуры и Комакадемии «резерва руководящих кадров».
Репрессивно подавляя старую интеллигенцию, Сталин, однако, не собирался изводить ее под корень. Будучи, как марксист, приверженцем теории прогресса, он благоговел перед интеллектом (даже «буржуазным») как его движителем. Однако, столкнувшись с упорной убежденностью буржуазных спецов в том, что большевики всего лишь случайные и временные правители великой России, решил
26
сильнодействующими, репрессивными средствами «излечить» их от синдрома высокомерия и фрондерства. Более того, не желая ставить крест на старой интеллектуальной элите, вождь хотел, загнав ее в политическое стойло заполучить дополнительную «тягловую силу» (знание - сила!) для обновленной колесницы советской государственности, устремлявшейся в будущее по имперскому пути. В марте 1937 г. Сталин четко обозначил следующую политическую грань: «Между нынешними вредителями и диверсантами, среди которых троцкистские агенты фашизма играют довольно активную роль, с одной стороны, и вредителями и диверсантами времен шахтинско-го периода, с другой стороны, имеется существенная разница»13. На деле это означало беспощадное подавление первых и смену гнева на милость в отношении вторых. Подтверждением последнего могут служить отнюдь не исключительные перипетии сложной биографии одного из «вредителей шахтинского периода» историка-академика (кстати, еврейского происхождения) Е. В. Тарле. В начале 1931 г. его как члена мифического «контрреволюционного Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России» арестовали, сослав в Алма-Ату14. Однако вскоре разрешили возвратиться в Ленинград и снова преподавать в ЛГУ. Более того, когда летом 1937 г. за монографию «Наполеон» Тарле, подвергшись разгромной критике, был назван «изолгавшимся контрреволюционным публицистом, который в угоду троцкистам преднамеренно фальсифицирует историю», Сталин взял его под защиту, рекомендовав от имени Президиума АН СССР восстановить ученого в звании академика15.
Этот эпизод - одно из закономерных следствий нового идеологического курса советского руководства, в основе которого лежал отказ от огульного очернительства дореволюционной российской истории и создание пропагандистской парадигмы советского патриотизма, альтернативной революционному ленинскому космополитизму первого пятнадцатилетия советской власти.
С принятием в 1936 г. новой конституции (знаменовала собой построение в СССР основ социализма), формально декларировавшей восстановление гражданских прав и свобод, в том числе и равенства всех перед законом независимо от социального происхождения, статус интеллигенции в обществе существенно повысился. В широко распубликованном постановлении ЦК ВКП(б) «О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском "Краткого курса истории ВКП(б)"» от 14 ноября 1938 г., а потом и в выступлении Сталина на XVIII съезде партии в марте 1939 г. не только было заявлено о рождении в результате «культурной революции» упомянутой народной советской интелли
27
генции («всеми своими корнями» связанной с рабочим классом и крестьянством) и о ее «важной роли» в Советском государстве, но и как бы задним числом осуждалось «дикое», «махаевское», «пренебрежительное», «антиленинское» отношение к интеллигенции как таковой16.
Но парадокс ситуации состоял в том, что когда произносились эти примирительные фразы, интеллигенции в прежнем понимании уже не существовало. К тому времени окончательно развеялась дореволюционная семантика слова «интеллигенция», которое в официальной трактовке стало отождествляться с таким понятием, как «служащие». На том же XVIII съезде В. М. Молотов определил численность этой новой «служащей» (государству) интеллигенции в 9,6 млн. человек, включив в ее состав не только высококвалифицированных специалистов (инженеров, учителей средних школ, преподавателей вузов и т. п.), но также медсестер и счетоводов, чей образовательный уровень был существенно ниже. Впрочем, в то время даже среди первых секретарей райкомов партии - также причисленных к интеллигенции -лиц со средним и высшим образованием было менее 29 %17.
Однако, имея в виду предвоенные приоритетные интересы СССР, следует отметить, что к концу 1930-х гг. удалось достигнуть главного: был сформирован, хотя еще во многом «сырой», очень неоднородный, но уже в достаточной степени консолидированный интеллектуальный слой, вполне пригодный для решения стоявших тогда основных государственных задач. И пусть этот слой, в отличие от интеллигенции дореволюционного времени, уже не являлся частью (притом ведущей!) гражданского общества, а был полностью огосударствлен (со всеми вытекающими из этого последствиями, в том числе и негативными), он в целом соответствовал основному своему предназначению - служить инструментом интеллектуального обеспечения нормального и полноценного функционирования индустриального общества, что с учетом приближавшейся войны имело для страны без преувеличения судьбоносное значение.
(продолжение следует)