В.Кожинов, Попытка беспристрастного размышления об интеллигенции - 3
(окончание)
В общем виде все это отчетливо понимал уже упоминавшийся основоположник русской мысли XIX века Чаадаев. Он писал, что присущий России «ход событий… был лишь необходимым последствием порядка вещей, зависящего от самой природы социальной среды, в коей он осуществлялся, или от нравственного склада народа… Раскройте первые страницы нашей истории, размышляйте над ними… и вы увидите, что в формах, в разнообразно сочетающихся условиях нашего национального существования и с самых первых его лет все предвещает это неизбежное развитие общества. Вы увидите, что уже с самой колыбели оно несет в себе зародыш всего того, что возмущает нынеповерхностные умы (выделено мною. - В. К.), вылившиеся в формы, свойственные чуждому миру…
Среди всего этого, - заключает Чаадаев, - вы можете усмотреть и выборное начало, слабое, неопределенное, бессильное… Это выборное начало, наконец, столь ничтожно, что наша история упоминает о нем как будто лишь для того, чтобы показать его ничтожность» [146] (кстати сказать, это свое умозаключение, как явствует из его контекста, Чаадаев противопоставил и славянофильской, и западнической точкам зрения).
Итак, Россия и ее история может кому-либо нравиться или не нравиться, но Чаадаев убежден в «необходимости», «неизбежности» именно такого «порядка вещей» в своей стране и утверждает, в частности, что только «поверхностные умы», заглянувшие в «чуждый мир», «возмущает» этот порядок вещей. Между прочим, Чаадаев высказывал в ту же пору предположение, согласно которому в будущем наука, быть может, разовьется до такой степени, «когда она в области социальных идей оперирует так же беспристрастно и безлично, как она это делает в сфере чистого мышления»; при этом условии «она действительно может влиять на народ». [147]
Конечно, это только гипотеза, да и даже если бы она стала реальностью, все равно «в области социальных идей» едва ли бы возобладало «беспристрастное» и «безличное» познание, ибо в этой «области» идет непрерывная идеологическая борьба.
И, как уже говорилось, одни видят в интеллигенции единственное позитивное явление России, другие - чуть ли не самое негативное. И тех и других можно, воспользовавшись чаадаевским определением, отнести к «поверхностным умам», но это «качество» нередко обусловлено не отсутствием познавательных способностей, а подменойпознания политико-идеологическими оценками.
Разумеется, вполне уместно по-разному оценивать те или иные настроения и волеизъявления интеллигенции; но в целом интеллигенция - необходимая «посредница» между именно тем народом и именно тем государством, которые - опять-таки с необходимостью - существуют в России.
К сожалению, приходится признать, что весьма широко распространен «оценочный» подход и к этим феноменам, и даже к России вообще, в целом. Есть немало авторов и ораторов, которые без колебаний готовы объявить и весь исторический путь России, и тем более какие-либо эпохи ее истории (скажем, допетровскую или, напротив, послепетровскую) «плохими», «неправильными», «ошибочными» и т. п. Перед нами, если вдуматься, совершенно нелепая претензия индивидов, которые в конечном счете убеждены, что если бы бытие великой страны совершалось в соответствии с их субъективными «идеями», Россия предстала бы как нечто принципиально более «позитивное», нежели в действительности. Кстати сказать, сама постановка вопроса об «ошибочности» пути России, в сущности, столь же «легкомысленна», как и объявление «ошибкой» (а индивиды с подобными претензиями имеются) истории человечества в целом и, далее, истории самой Вселенной… Но и «отрицание» интеллигенции, которая явно не могла невозникнуть в России, оказывается именно в ряду этого рода претензий…
* * *
По поводу вышеизложенного вполне вероятно возражение следующего характера: уместно ли говорить об интеллигенции вообще, то есть как о более или менее единой общественной силе? Правомерно ли включать в интеллигенцию во многих отношениях совершенно различные и подчас резко противостоящие друг другу группы и объединения людей?
Ответ на подобные вопросы дает, как мне представляется, именно тезис о «посреднической» роли интеллигенции. Правда, одна часть интеллигенции, так сказать, апеллирует прежде всего к народу (вплоть до призывов его к восстанию), а другая, которую нередко называют «консервативной», - главным образом к государству, стремясь побудить его к изменению его «программы» или же «методов» ее реализации и, в частности, предупреждая о вероятности «бессмысленного и беспощадного» русского бунта.
В высшей степени характерно, что на ранних этапах развития интеллигенции эти два ее устремления совмещаются, выступают в единстве. Так, Александр Радищев и воспевает казнь деспотического властителя:
Возникнет рать повсюду бранна,
Надежда всех вооружит;
В крови мучителя венчанна
Омыть свой стыд уж всяк спешит…
Ликуйте, склепанны народы;
Се право мщенное природы
На плаху возвело царя [148]
- и одновременно предупреждает власть: «Я приметил из многочисленных примеров, что Русской народ очень терпелив, и терпит до самой крайности; но когда конец положит своему терпению, то ничто не может его удержать, чтобы не преклонился на жестокость… Не ведаете ли… коликая нам предстоит гибель, в коликой мы вращаемся опасности…» [149]
Позднее интеллигенция в этом отношении «раздваивается» (подчас даже и «терминологически» - например, на «народников» и «государственников»), но так или иначе представляет собой все же определенное единство, пребывающее между народом и государством (тем самым очерчиваются границы, рамки этого единства). Уже не раз цитированный Чаадаев писал по поводу недовольства людей своего круга (то есть, в конечном счете, интеллигенции) государственными притеснениями: «Правительство делает свое дело, только и всего, давайте делать свое…» [150]
И существенное единство интеллигенции - при всех противоречиях внутри нее - заключается в том, что она «делает свое дело». Как уже сказано, представители интеллигенции, полностью переходившие на сторону государства, в сущности, переставали принадлежать к ней, превращаясь в чиновников различного ранга, хотя часть и таких людей все же настоятельно стремилась продолжать служить делу интеллигенции.
Если внимательно и (насколько это возможно) беспристрастно вглядеться в те высказывания об интеллигенции, в которых ее (как уже говорилось, с совершенно разных позиций) проклинают, выяснится, что речь-то идет, по сути дела, о «крайних» течениях в ней, каковые либо побуждают народ к бунту, либо, напротив, требуют полного примирения с диктатом авторитарного государства, то есть о течениях, пренебрегающих основной миссией интеллигенции, стремящейся способствовать «равновесию» народа и государства.
Что же касается «превознесения» интеллигенции, абсолютизации ее роли, это опять-таки своего рода «крайность». Так, лидер кадетов Милюков (в высшей степени склонный к абсолютизации интеллигенции) в ноябре 1916 года объявил, что российская власть представляет собой агентуру Германии (хотя, по его позднейшему признанию, сам не был в этом «уверен» [151] ), а в мае 1918 года, напротив, попытался призвать германскую армию захватить Петроград и Москву, чтобы свергнуть новую (советскую) власть. В ответ на суждение своего сподвижника В. А. Оболенского: «Народ вам этого не простит», Милюков «холодно» возразил: «Бывают исторические моменты, когда с народом не приходится считаться». [152]
Это убеждение в своем праве «не считаться» ни с государством, ни с народом свойственно определенной части интеллигенции, которую приходится признать в своем роде «экстремистской»; правда, тот же Милюков не похож на экстремиста, но в «экстремальной» ситуации оказался способным на столь крайние волеизъявления. Милюковский экстремизм вызвал «категорическое осуждение» даже самих кадетов, и столь чтимый Павел Николаевич вынужден был оставить пост председателя кадетского ЦК, который он занимал в течение 11 лет (его место занял более «умеренный» князь Павел Долгоруков). [153]
Вместе с тем подобного рода факты свидетельствуют о главном: о «местопребывании» интеллигенции между народом и государством; нарушение этого «статуса» дискредитировало даже такого кумира, как Милюков.
И в основе своей российская интеллигенция так или иначе осуществляла свое «назначение» и до 1917 года, и после него, пусть и имеется масса примеров экстремизма и «предательства».
Вполне закономерно, что в наши дни, когда, как многие еще и сегодня полагают, в России-де создается демократический строй, формируется правовое государство в западном духе, нередко слышатся голоса о неизбежном отмирании интеллигенции. Вопрос только в том, возможна ли демократия западного типа в России? Ведь для ее осуществления необходимо не только создать демократические институты и процедуры, но и кардинально преобразовать сам народ страны…
В заключение позволю себе еще раз процитировать Чаадаева (это особенно уместно, поскольку его великое наследие подверглось грубой фальсификации и вообще остается почти неосвоенным):
«Идея законности, идея права для русского народа - бессмыслица(выделено Чаадаевым. - В. К.)… Никакая сила в мире не заставит нас выйти из того круга идей, на котором построена вся наша история, который… составляет всю поэзию нашего существования» [154] (в том числе, добавлю от себя, поэзию существования интеллигенции, воссозданную во всей ее полноте русской литературой и искусством…).
Примечания:
115
Малая советская энциклопедия. М., 1930. Т. 3; Большая советская энциклопедия. М., Т. 10. С. 311. Не исключено, что в литературное произведение это слово первым ввел Боборыкин. Но в устной речи оно, по всей вероятности, зазвучало раньше (оно, кстати, зафиксировано уже «Толковым словарем живого великорусского языка», созданным В. И. Далем).
116
Волконский С. Г. Записки. СПб., 1902. С. 135-136.
117
См. об этом в моей книге: История Руси и русского Слова. Современный взгляд. М., 1997. С. 449-491.
118
См.: Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции, 4-е изд. М., 1909. С. 162-163.
119
Вехи. С. 164.
120
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 17. С. 208.
121
Капустин М. «Задворки мировой цивилизации» и поиск нового курса // Независимая газета, 6.12.1997. С. 5.
122
См.: Кива А. Затея в духе старых добрых времен; Журавлев Н. Почему я не интеллигент РФ // НГ-сценарии, декабрь 1997. С. 4-5.
123
Вехи. С. 163.
124
См. об этом: Литературное наследство. Т. 56. Белинский В. Г. - М., 1950. С. 513-605.
125
Розанов В. В. О писательстве и писателях. М., 1995. С. 598-599; в последней фразе - ссылка на «Дневник писателя» Достоевского.
126
Там же. С. 502-503.
127
Там же. С. 556-557.
128
По-видимому, не от греческого, а от английского слова, означающего «образец».
129
Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и нацио нальности. М., 1918. С. 6-7, 12-14.
130
Козлов Ю. Пирамидальное сознание. Россия, которую мы потерять не можем // Альманах «Дневник писателя. Июнь - июль 1996. М., 1996. С. 86-94.
131
Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М… 1991. (Репринт 1923 г.). С. 22, 330-332.
132
Там же. С. 56-57.
133
Там же. С. 430, 449.
134
Бердяев Н.А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). М., 1991. С. 253, 285.
135
Там же. С. 7.
136
В сборнике «Пушкин и современная культура». М., 1996. С. 138-161; или в моей книге «Судьба России: вчера, сегодня, завтра». М., 1997.
137
Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т. 2. С. 164-165.
138
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. М., 1949. Т. 2. С. 231-232.
139
Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993. С. 12-28.
140
Ключевский В. О. Сочинения. М., 1958. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. С. 180, 181.
141
Палеолог М. Цит. соч. С. 145-146.
142
Скрынников Р. Г. Иван Грозный. М., 1975. С. 191, а также Альшиц Д. Н. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного. Л., 1988. С. 147.
143
Осиновский И. Н. Томас Мор. М., 1974. С. 62.
144
Новая история (первый период). М., 1972. С. 424.
145
Янин В.Л. Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований // В кн.: Новгородский исторический сборник 1 (2). Л… 1982. С. 93-94.
146
Чаадаев П. Я. Цит. соч. Т. 2. С. 163-164.
147
Там же. С. 192.
148
Путешествие из Петербурга в Москву. СПб., 1790. С. 362-363 (Репринт 1935 г.).
149
Там же. С. 128, 260.
150
Чаадаев П.Я. Цит. соч. Т. 2. С. 96.
151
Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 282.
152
Цит. по кн.: Думова Н. Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром (октябрь 1917-1920 гг.). М., 1982. С. 110
153
Там же. С. 177.
154
Чаадаев П. Я. Цит. соч. Т. 1. С. 494.
http://loveread.ec/read_book.php?id=44287&p=119
В общем виде все это отчетливо понимал уже упоминавшийся основоположник русской мысли XIX века Чаадаев. Он писал, что присущий России «ход событий… был лишь необходимым последствием порядка вещей, зависящего от самой природы социальной среды, в коей он осуществлялся, или от нравственного склада народа… Раскройте первые страницы нашей истории, размышляйте над ними… и вы увидите, что в формах, в разнообразно сочетающихся условиях нашего национального существования и с самых первых его лет все предвещает это неизбежное развитие общества. Вы увидите, что уже с самой колыбели оно несет в себе зародыш всего того, что возмущает нынеповерхностные умы (выделено мною. - В. К.), вылившиеся в формы, свойственные чуждому миру…
Среди всего этого, - заключает Чаадаев, - вы можете усмотреть и выборное начало, слабое, неопределенное, бессильное… Это выборное начало, наконец, столь ничтожно, что наша история упоминает о нем как будто лишь для того, чтобы показать его ничтожность» [146] (кстати сказать, это свое умозаключение, как явствует из его контекста, Чаадаев противопоставил и славянофильской, и западнической точкам зрения).
Итак, Россия и ее история может кому-либо нравиться или не нравиться, но Чаадаев убежден в «необходимости», «неизбежности» именно такого «порядка вещей» в своей стране и утверждает, в частности, что только «поверхностные умы», заглянувшие в «чуждый мир», «возмущает» этот порядок вещей. Между прочим, Чаадаев высказывал в ту же пору предположение, согласно которому в будущем наука, быть может, разовьется до такой степени, «когда она в области социальных идей оперирует так же беспристрастно и безлично, как она это делает в сфере чистого мышления»; при этом условии «она действительно может влиять на народ». [147]
Конечно, это только гипотеза, да и даже если бы она стала реальностью, все равно «в области социальных идей» едва ли бы возобладало «беспристрастное» и «безличное» познание, ибо в этой «области» идет непрерывная идеологическая борьба.
И, как уже говорилось, одни видят в интеллигенции единственное позитивное явление России, другие - чуть ли не самое негативное. И тех и других можно, воспользовавшись чаадаевским определением, отнести к «поверхностным умам», но это «качество» нередко обусловлено не отсутствием познавательных способностей, а подменойпознания политико-идеологическими оценками.
Разумеется, вполне уместно по-разному оценивать те или иные настроения и волеизъявления интеллигенции; но в целом интеллигенция - необходимая «посредница» между именно тем народом и именно тем государством, которые - опять-таки с необходимостью - существуют в России.
К сожалению, приходится признать, что весьма широко распространен «оценочный» подход и к этим феноменам, и даже к России вообще, в целом. Есть немало авторов и ораторов, которые без колебаний готовы объявить и весь исторический путь России, и тем более какие-либо эпохи ее истории (скажем, допетровскую или, напротив, послепетровскую) «плохими», «неправильными», «ошибочными» и т. п. Перед нами, если вдуматься, совершенно нелепая претензия индивидов, которые в конечном счете убеждены, что если бы бытие великой страны совершалось в соответствии с их субъективными «идеями», Россия предстала бы как нечто принципиально более «позитивное», нежели в действительности. Кстати сказать, сама постановка вопроса об «ошибочности» пути России, в сущности, столь же «легкомысленна», как и объявление «ошибкой» (а индивиды с подобными претензиями имеются) истории человечества в целом и, далее, истории самой Вселенной… Но и «отрицание» интеллигенции, которая явно не могла невозникнуть в России, оказывается именно в ряду этого рода претензий…
* * *
По поводу вышеизложенного вполне вероятно возражение следующего характера: уместно ли говорить об интеллигенции вообще, то есть как о более или менее единой общественной силе? Правомерно ли включать в интеллигенцию во многих отношениях совершенно различные и подчас резко противостоящие друг другу группы и объединения людей?
Ответ на подобные вопросы дает, как мне представляется, именно тезис о «посреднической» роли интеллигенции. Правда, одна часть интеллигенции, так сказать, апеллирует прежде всего к народу (вплоть до призывов его к восстанию), а другая, которую нередко называют «консервативной», - главным образом к государству, стремясь побудить его к изменению его «программы» или же «методов» ее реализации и, в частности, предупреждая о вероятности «бессмысленного и беспощадного» русского бунта.
В высшей степени характерно, что на ранних этапах развития интеллигенции эти два ее устремления совмещаются, выступают в единстве. Так, Александр Радищев и воспевает казнь деспотического властителя:
Возникнет рать повсюду бранна,
Надежда всех вооружит;
В крови мучителя венчанна
Омыть свой стыд уж всяк спешит…
Ликуйте, склепанны народы;
Се право мщенное природы
На плаху возвело царя [148]
- и одновременно предупреждает власть: «Я приметил из многочисленных примеров, что Русской народ очень терпелив, и терпит до самой крайности; но когда конец положит своему терпению, то ничто не может его удержать, чтобы не преклонился на жестокость… Не ведаете ли… коликая нам предстоит гибель, в коликой мы вращаемся опасности…» [149]
Позднее интеллигенция в этом отношении «раздваивается» (подчас даже и «терминологически» - например, на «народников» и «государственников»), но так или иначе представляет собой все же определенное единство, пребывающее между народом и государством (тем самым очерчиваются границы, рамки этого единства). Уже не раз цитированный Чаадаев писал по поводу недовольства людей своего круга (то есть, в конечном счете, интеллигенции) государственными притеснениями: «Правительство делает свое дело, только и всего, давайте делать свое…» [150]
И существенное единство интеллигенции - при всех противоречиях внутри нее - заключается в том, что она «делает свое дело». Как уже сказано, представители интеллигенции, полностью переходившие на сторону государства, в сущности, переставали принадлежать к ней, превращаясь в чиновников различного ранга, хотя часть и таких людей все же настоятельно стремилась продолжать служить делу интеллигенции.
Если внимательно и (насколько это возможно) беспристрастно вглядеться в те высказывания об интеллигенции, в которых ее (как уже говорилось, с совершенно разных позиций) проклинают, выяснится, что речь-то идет, по сути дела, о «крайних» течениях в ней, каковые либо побуждают народ к бунту, либо, напротив, требуют полного примирения с диктатом авторитарного государства, то есть о течениях, пренебрегающих основной миссией интеллигенции, стремящейся способствовать «равновесию» народа и государства.
Что же касается «превознесения» интеллигенции, абсолютизации ее роли, это опять-таки своего рода «крайность». Так, лидер кадетов Милюков (в высшей степени склонный к абсолютизации интеллигенции) в ноябре 1916 года объявил, что российская власть представляет собой агентуру Германии (хотя, по его позднейшему признанию, сам не был в этом «уверен» [151] ), а в мае 1918 года, напротив, попытался призвать германскую армию захватить Петроград и Москву, чтобы свергнуть новую (советскую) власть. В ответ на суждение своего сподвижника В. А. Оболенского: «Народ вам этого не простит», Милюков «холодно» возразил: «Бывают исторические моменты, когда с народом не приходится считаться». [152]
Это убеждение в своем праве «не считаться» ни с государством, ни с народом свойственно определенной части интеллигенции, которую приходится признать в своем роде «экстремистской»; правда, тот же Милюков не похож на экстремиста, но в «экстремальной» ситуации оказался способным на столь крайние волеизъявления. Милюковский экстремизм вызвал «категорическое осуждение» даже самих кадетов, и столь чтимый Павел Николаевич вынужден был оставить пост председателя кадетского ЦК, который он занимал в течение 11 лет (его место занял более «умеренный» князь Павел Долгоруков). [153]
Вместе с тем подобного рода факты свидетельствуют о главном: о «местопребывании» интеллигенции между народом и государством; нарушение этого «статуса» дискредитировало даже такого кумира, как Милюков.
И в основе своей российская интеллигенция так или иначе осуществляла свое «назначение» и до 1917 года, и после него, пусть и имеется масса примеров экстремизма и «предательства».
Вполне закономерно, что в наши дни, когда, как многие еще и сегодня полагают, в России-де создается демократический строй, формируется правовое государство в западном духе, нередко слышатся голоса о неизбежном отмирании интеллигенции. Вопрос только в том, возможна ли демократия западного типа в России? Ведь для ее осуществления необходимо не только создать демократические институты и процедуры, но и кардинально преобразовать сам народ страны…
В заключение позволю себе еще раз процитировать Чаадаева (это особенно уместно, поскольку его великое наследие подверглось грубой фальсификации и вообще остается почти неосвоенным):
«Идея законности, идея права для русского народа - бессмыслица(выделено Чаадаевым. - В. К.)… Никакая сила в мире не заставит нас выйти из того круга идей, на котором построена вся наша история, который… составляет всю поэзию нашего существования» [154] (в том числе, добавлю от себя, поэзию существования интеллигенции, воссозданную во всей ее полноте русской литературой и искусством…).
Примечания:
115
Малая советская энциклопедия. М., 1930. Т. 3; Большая советская энциклопедия. М., Т. 10. С. 311. Не исключено, что в литературное произведение это слово первым ввел Боборыкин. Но в устной речи оно, по всей вероятности, зазвучало раньше (оно, кстати, зафиксировано уже «Толковым словарем живого великорусского языка», созданным В. И. Далем).
116
Волконский С. Г. Записки. СПб., 1902. С. 135-136.
117
См. об этом в моей книге: История Руси и русского Слова. Современный взгляд. М., 1997. С. 449-491.
118
См.: Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции, 4-е изд. М., 1909. С. 162-163.
119
Вехи. С. 164.
120
Ленин В. И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. Т. 17. С. 208.
121
Капустин М. «Задворки мировой цивилизации» и поиск нового курса // Независимая газета, 6.12.1997. С. 5.
122
См.: Кива А. Затея в духе старых добрых времен; Журавлев Н. Почему я не интеллигент РФ // НГ-сценарии, декабрь 1997. С. 4-5.
123
Вехи. С. 163.
124
См. об этом: Литературное наследство. Т. 56. Белинский В. Г. - М., 1950. С. 513-605.
125
Розанов В. В. О писательстве и писателях. М., 1995. С. 598-599; в последней фразе - ссылка на «Дневник писателя» Достоевского.
126
Там же. С. 502-503.
127
Там же. С. 556-557.
128
По-видимому, не от греческого, а от английского слова, означающего «образец».
129
Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и нацио нальности. М., 1918. С. 6-7, 12-14.
130
Козлов Ю. Пирамидальное сознание. Россия, которую мы потерять не можем // Альманах «Дневник писателя. Июнь - июль 1996. М., 1996. С. 86-94.
131
Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М… 1991. (Репринт 1923 г.). С. 22, 330-332.
132
Там же. С. 56-57.
133
Там же. С. 430, 449.
134
Бердяев Н.А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). М., 1991. С. 253, 285.
135
Там же. С. 7.
136
В сборнике «Пушкин и современная культура». М., 1996. С. 138-161; или в моей книге «Судьба России: вчера, сегодня, завтра». М., 1997.
137
Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Т. 2. С. 164-165.
138
Пушкин А. С. Полное собрание сочинений. М., 1949. Т. 2. С. 231-232.
139
Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 1993. С. 12-28.
140
Ключевский В. О. Сочинения. М., 1958. Собр. соч.: В 8 т. Т. 5. С. 180, 181.
141
Палеолог М. Цит. соч. С. 145-146.
142
Скрынников Р. Г. Иван Грозный. М., 1975. С. 191, а также Альшиц Д. Н. Начало самодержавия в России. Государство Ивана Грозного. Л., 1988. С. 147.
143
Осиновский И. Н. Томас Мор. М., 1974. С. 62.
144
Новая история (первый период). М., 1972. С. 424.
145
Янин В.Л. Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований // В кн.: Новгородский исторический сборник 1 (2). Л… 1982. С. 93-94.
146
Чаадаев П. Я. Цит. соч. Т. 2. С. 163-164.
147
Там же. С. 192.
148
Путешествие из Петербурга в Москву. СПб., 1790. С. 362-363 (Репринт 1935 г.).
149
Там же. С. 128, 260.
150
Чаадаев П.Я. Цит. соч. Т. 2. С. 96.
151
Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 282.
152
Цит. по кн.: Думова Н. Г. Кадетская контрреволюция и ее разгром (октябрь 1917-1920 гг.). М., 1982. С. 110
153
Там же. С. 177.
154
Чаадаев П. Я. Цит. соч. Т. 1. С. 494.
http://loveread.ec/read_book.php?id=44287&p=119