ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ и УНИВЕРСИТЕТЕ: ИДЕАЛЫ. МИФЫ. ПЕРЕОЦЕНКИ
Томский государственный университет
Кафедра квантовой электроники и фотоники
Научная библиотека
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ и УНИВЕРСИТЕТЕ:
ИДЕАЛЫ. МИФЫ. ПЕРЕОЦЕНКИ
Краткий библиографический указатель
ТОМСК - 1994
Краткий библиографический указатель "Интеллигенция в российском обществе и университете” предназначается преподавателям, студентам, социологам, историкам, культурологам, а также читателям, желающим сравнивать свое представление об интеллигенции и интеллигентности с существующими точками зрения.
Указатель содержит более 480 названий произведений, впервые опубликованных либо перепечатанных в 1988-1994 гг., а также книги 1968-1991 гг. из фонда “Елена", переданного правозащитницей Е.Н. Санниковой в Научную библиотеку ТГУ. Имеется
именной указатель, литература сгруппирована по 18 тематическим разделам и часть ее аннотирована.
Указатель подготовлен в рамках программ "Университеты
России" по разделу 1.1 /научный руководитель НИР - доктор
фиэ.-мат. наук профеооор А Д .Войцеховский/.
Составители: Б.Н.Пойзнвер. Э.В.Сосновская, Т.А.Сухова
Научный редактор: канд. фиэ.-мат. наук, доцент Б.Н.Пойзнер
Автор вступительной статьи: Б.Н.Пойзнер
Электронная библиотека (репозиторий)
Томского государственного университета
С А М А О СЕБЕ
Памяти профессора М.К.Поливанова
Всякую привилегию в мире
духа можно купить лишь
ценою высокой боли.
С.Кьеркегор
... привилегии внутреннего
наблюдателя так же нет,
как и привилегии внешнего.
М.Рыклин
Интеллигенция, университет и книга составляли до сих пор
устойчивую триаду, зеркальный трехгранник в культурном
пространстве, каждая плоскость которого отзывалась на движение в
двух других. Если предлагать родовую эмблему интеллигенции, то
наиболее подходящей будет книга, хотя и теснимая ныне
телелевизором, бедностью и (пока неприметно) компьютером.
Университет - увы, не каждый - ощутим всё ещё как место, где
когда-то царил культ книги, начитанности, учёности. Причем
место, не отделенное рвом от остального мира. Помню из уст
бабушки определение, видимо, имевшее хождение в 1910-е годы:
интеллигент - это сын сапожника, окончивший университет. Сегодня
эта формула тоже пригодна - прежде всего в целях
метрологических: она позволяют измерить, насколько упал
образовательный потенциал университета. Впрочем, в ней можно
расслышать и снисходительную интонацию лица дворянского
происхождения. На ум приходит также сентенция Петруши
Верховенского: жажда образования есть уже жажда
аристократическая. Наконец, здесь возникает повод затеять спор о
том, кто есть интеллигент, что такое интеллигенция, как
складывались ее взаимоотношения с российским обществом в
различные периоды, в чём проявлялась интеллигентность, что же
ценного интеллигенция - сама о себе - написала и что - вычитала и т.п.
/.../
Составители видели свою задачу не в том,
чтобы обеспечить максимальную полноту указателя (это увеличило
бы его объем, засорив малоценными работами), но в том, чтобы
отразить множественность, часто несоизмеримость критериев,
позиций, целей авторов, чтобы не замыкаться в кругу литературных жанров, традиционно отбираемых библиографами. В этом
отношении указатель носит экспериментальный характер. Он задуман
как библиографическая мини-галерея автопортретов и автосилуэтов российской интеллигенции: социологических, исторических,
мемуарных, философских, публицистических, психологических, -
созданных в запале и хладнокровно, искренне и по заказу, дома и
на чужбине, с болью за себя и с чванливым высокомерием, открыто
и тайком, теми, кто изъяснялся свободно, и теми, кто испытывал
"стыд собственного мнения" (Достоевский). Составители сочли
оправданным не исключать работ, посвященных интеллигенции
Украины, Литвы и других "республик", чья культура в XX веке так
или иначе отмечена влиянием русской, а кроме того - некоторых
исследований по проблемам зарубежной интеллигенции. Равным
образом не отвергались сочинения, созданные по канонам
бесславных времен. Вполне вероятно, что сегодня некоторые их
авторы уже прозрели, иные - стоят на своем, а кто-то готов
повторить блоковский выкрик: Молчите, проклятые книги, /Я вас
не писал никогда!
Между тем и эти труды показательны, поскольку определяют амплитуду умственных и нравственных колебаний,
совершаемых теми или иными кругами интеллигенции. Другой резон
отказаться от специального отбора виделся в известных афоризмах
Арт.Шопенгауэра: "Плохих книг никогда не бывает слишком мало,
как не бывает слишком много хорошего. Поэтому в отношении к
чтению важнейшее искусство - НЕ читать".
Кризис книгораспространекия и библиотечного дела,
нарастающий с начала 1990-х гг., отразился на комплектности
фондов Научной библиотеки ТГУ, что привело к пробелам в
указателе, масштаб которых и самим составителям не вполне ясен.
Составители видят несовершенство своего опуса и надеются, что
их просчетов не повторят те. кто предпримут аналогичную попытку в будущем, исходя, возможно, также из "веховского" тезиса
С.Булгакова: "Душа интеллигенции - ключ к грядущим судьбам
русской государственности и общественности".
I. Сложность положения составителей указателя заключалась
и в том, что им был не вполне ясен образ читателя его, хотя
естественно было ожидать, что он решает проблему
самоидентификации. Поздний Вл. Набоков настаивает на том. что
хороший читатель, большой читатель, активный и творческий
читатель - это перечитыватель (re-reader). Рассчитывать на
знакомство читающей публики с большинством предлагаемых здесь
текстов нельзя. По наблюдениям Набокова, читатель лелеет книгу
из-за того, что она приводит ему на ум страну, пейзаж, образ
жизни, которые он ностальгически вызывает в памяти как часть
своего прошлого. Но в каком из современных поколений найдется
заметная доля тех, для кого интеллигентная атмосфера
ассоциируется с их прошлым ?
Исчезновение ее осознано давно. Н.Бердяев летом 1918-го
обнаружил многозначительный признак: "Слишком изменилось
выражение лиц русских людей..." Спустя два года А.Блока поразила смена "человеческой породы". И М.Гершензон в письме к
Вяч.Иванову признавался: я живу подобно чужеземцу, освоившемуся в чужой стране. К середине 1920-х годов Б.Пастернак
подытоживал: Мы были музыкой во льду. /Я говорю про всю среду,
/С которой я имел в виду /Сойти со сцены и сойду. /Здесь места
нет стыду.
Вс.Рождественский нашел простой символ наступившего
состояния культуры: безголосица. Возможно, он выразил больше,
чем чувствовал: Былые карты разбирая, /Скажите детям: вот она,
/Скажйте, что была такая /Большая дикая страна. /Ударил час. До
неба встала /Ее прекрасная беда, /И петь, как нам она певала.
/Ей не придется никогда!
А в "Элегии" Ал.Введенского,
написанной около 1940 г., содержится свидетельство утраты не
только голоса, но и логоса, культуры, мотива жизни: Я с завистью
гляжу на зверя, /ни мыслям, ни делам не веря, /умов произошла
потеря, /бороться нет причины. /Мы всё воспримем как паденье,
/и день и тень и сновиденье, /и даже музыки гуденье /не избежит
пучины.
Еще раз обратимся к Пастернаку. В 1947 г. он писал
О.Фрейденберг: "Мы всё-таки, помимо революции, жили еще во время
общего распада основных форм сознания, поколеблены были все
полезные навыки и понятия, все виды целесообразного умения*.
Руинизация культурной среды, питавшей интеллигенцию и в
ответ обогащаемой ею, завершилась задолго до наших дней. Поэтому цитированные отрывки, скорее всего покажутся читателю
невнятицей. Действительно, в них - рефлексия исчезнувшего мира о
своем скончании. Для современного слуха слово "интеллигенция* -
из надоевшего всем лексикона газетной и телепублицистики.
Впрочем, и лет сорок назад, насколько помню, в устах
среднеразвитого советского гражданина аттестация "интеллигент"
несла оттенок скрытой угрозы и обвинения в органической (в
первую очередь - политической) недоброкачественности, а также
брезгливого и опасливого любопытства, какое, наверное, нынче
сексуальный ортодокс испытывает к стороннику однополой любви.
Но смысл этих слов, превратившихся из инвективы в пароль, а
затем в терминологическую условность, оставался по-прежнему
туманным. Хотя на рубеже I950-60-X гг. отдельные экземпляры
реликтовой интеллигенции еще попадались: в наш город их заносило волнами ссылок и эвакуаций. Благодаря встречам с ними
удавалось распознать русло высохшей реки, уяснить, почему Ницше
предложил: "Меняю всё счастье Запада на русский лад быть
печальным”. Нынешнее же положение безэлитности и разминовения с
прошлым определяемо давним наблюдением Достоевского: *У нас
дошло до того, что России надо учиться, обучаться, как науке,
потому что непосредственное понимание ее в нас утрачено". Он
писал это, когда страна находилась на подъеме, лет за тридцать
до "серебряного века". И с его тревожным итогом перекликается
другой, засвидетельствованный Розановым в дни. когда утрата
распространилась и на объект понимания: "Россия испытала такой
погром и разгром самой себя, перед которым бледнеют все
бедствия, вынесенные нами в нашей многотрудной и терпеливой
истории".
Взаимосвязь интеллигенции с русской культурной и творческой традицией очевидна. Следовательно, усилия составителей
библиографического указателя оправданы приблизительно в той
мере, в какой читатель готов взять на себя бремя ученичества.
Предмет, который указатель поможет ему начать изучать, есть
интеллигентоведение. В номенклатуре научных направлений такого,
кажется, еще нет. Но главное - не в новизне дисциплины, а в
универсальности того, на что решается читатель. Хайдеггер об
этом писал так: "Однако, о чем должен свидетельствовать человек? 0 своей принадлежности к Земле. Она состоит в том, что
человек во всем является наследником и учеником".
Хайдеггеровский императив вполне согласуется с представлением о
том,что ведущее место в формировании интеллигента занимает
фундаментальное образование, распахивающее горизонт
систематического самообразования во многих отраслях знания.
Интегральным критерием интеллигентности чаще всего служил
масштаб образованности, которая в сочетании с личной
одаренностью создает творца высокой культуры, духовного
аристократа. Вторым же мерилом оказывалась общественная позиция: прежде всего готовность помочь народу, чьи запросы были
сформированы совсем иной системой ценностей и культурных
образцов, чем у интеллектуальной элиты; бессребреничество;
жертвенность. (Сегодня содержание таких качеств многим трудно
уразуметь именно потому, что живой носитель их давно исчез,
заместился дипломированным специалистом с накладной
интеллигентностью.) Конфликт этих двух критериев и стоящих за
ними идеалов (vir eruditissimus vs vir bonus) имеет длинную
историю. Ее стоит иллюстрировать парой типичных суждений,
исходящих, однако, от лиц исключительных.
В "Яснополянских записках" (от 6 авг. 1909 г.) Д.Маковицкий приводит диалог со Львом Толстым.
"Л.Н.: я получаю письма от интеллигенции: одни глупости
пишут, а нынче получил два письма от мужиков - полны смысла ...
А.А.Стахович, возражая Л.Н. - Вы сами интеллигент.
Л.И.: Нет, я был офицером и орфографии не знаю. Я рад, что
не интеллигент. Нет ...
Стахович продолжал говорить, что Л.Н. и его предки были
интеллигенты.
Л.Н.: 40 лет тому назад и раньше были декабристы, которые
стыдились, что они крепостники. Теперь же интеллигенты не
сознают греховности своего положения. Теперь 99 из 100
интеллигентов произошли от народа и сидят на его шее, пишут
"Вехи", изрекают слова, рассуждают ... Писателей "Вех" такие
вопросы, которые существенны, не касаются."
И вот свидетельство М.Ардова о том, как Лев Гумилев
пересказывал спор со своим знакомым: "Он мне говорит: "Вы как
интеллигентный человек обязаны . . А я ему отвечаю: "Я человек
не интеллигентный. Интеллигентный человек - это человек слабо
образованный и сострадающий народу. Я образован хорошо и народу не сострадаю".
Дефицит образованности опасен прежде всего тем. что
порождает удовлетворенность крайне упрощенной, примитивной
картиной мира, закрывает доступ к высокой, аристократической по
своему принципу культуре, а это резко снижает возможности
культурного творчества, то есть производства новых смыслов.
Другое прискорбное обстоятельство, связанное с позицией, над
которой иронизирует Гумилев, состоит в том. что интеллигенции
(во всяком случае значительной ее части) не хватило заботы о
самой себе - того, что Сократ именовал epimeleya . Недостаток
(а чаще - отсутствие) заботы о самом себе у интеллигента
настолько соответствовал идеям народничества, движению
"опрощенцев” , учению толстовцев, обстановке военного коммунизма, хорошо темперированной скудости и паскудности последовавшего социализма, что массовый интеллигент и сам поверил в высокую миссию бедного родственника. И не только массовый. "Я -
непризнанный брат, отщепенец в народной семье", - рефлектировал
0.Мандельштам в 1931 г. В том же году и тоже в программном
стихотворении Б.Пастернак оправдывался перед другом: Иль я не
знаю, что, в потемки тычась, /Вовек не вышла б к свету темнота, /И я - урод, и счастье сотен тысяч /Не ближе мне пустого
счастья ста ? Но темнота (viri obscuri) и доныне не вышла к
свету, а та ее часть, что по ошибке вышла, оказалась всего лишь
серостью.
Думается, что непригодность вчерашних и нынешних властей
всех уровней к разумному управлению, их невежество, близорукая
корысть есть органические черты социальной беспородности. К ней
привело изгнание интеллигенции из общественной жизни и страны.
Конфликт был неизбежен. "Надо сказать, что главная масса
интеллигенции старой России оказывается прямым противником
Советской власти", - пожаловался, произнося речь перед
учителями, В.Ульянов-Ленин. (Сам он был показательным случаем
ущербного интеллигента, поскольку чрезвычайно низкая
гуманитарная культура усугублялась в нем патологической
склонностью к насилию и властолюбием. Такое сочетание вооружало
его социальной безответственностью, даже бесшабашностью. По его
адресу Пастернак выразился деликатно: "хоть и без панибратства" с историей "он был накоротке". Если же вспомнить, чем
ответила история на ленинское обхождение с ней, то верней было
бы назвать его амикошонством.) Интеллигентофобия вождя
проявлялась без помех и сделалась содержанием государственной
политики. "В нашей стране, - пишет в задиристом эссе социолог
А.Левинтов, - за счет долгих и постоянных избиений за несколько
поколений интеллигенты выродились в гебефреников: особая форма
шизофрении, проявляющаяся в неспровоцированной смешливости,
инфантильной безответственности и пофигистическом
разрушительстве".
Определяя место интеллигенции в российском "конфликтном
обществе", Левинтов оперирует двумя показателями: мышлением и
коммуникацией (понимаемой как способность к управлению и к
власти), каждый из которых может носить позитивный (+) либо
негативный (-) характер. В итоге предлагается схема социальных
типов:
коммуникация мышление
либерал + +
демагог + -
интеллигент - +
нигилист - -
По мнению Левинтова, благодаря наличию такого уникального
ресурса и явления как интеллигенция, российская ментальность
отличается и от европейской, и от американской, и от азиатской
тем, что в ней господствуют созерцание и воображение. Поэтому
русские попадают в рабство к собственным фантазиям и мифам, а
беспорядок получает статус высшей ценности.
(продолжение следует)
Кафедра квантовой электроники и фотоники
Научная библиотека
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ
В РОССИЙСКОМ ОБЩЕСТВЕ и УНИВЕРСИТЕТЕ:
ИДЕАЛЫ. МИФЫ. ПЕРЕОЦЕНКИ
Краткий библиографический указатель
ТОМСК - 1994
Краткий библиографический указатель "Интеллигенция в российском обществе и университете” предназначается преподавателям, студентам, социологам, историкам, культурологам, а также читателям, желающим сравнивать свое представление об интеллигенции и интеллигентности с существующими точками зрения.
Указатель содержит более 480 названий произведений, впервые опубликованных либо перепечатанных в 1988-1994 гг., а также книги 1968-1991 гг. из фонда “Елена", переданного правозащитницей Е.Н. Санниковой в Научную библиотеку ТГУ. Имеется
именной указатель, литература сгруппирована по 18 тематическим разделам и часть ее аннотирована.
Указатель подготовлен в рамках программ "Университеты
России" по разделу 1.1 /научный руководитель НИР - доктор
фиэ.-мат. наук профеооор А Д .Войцеховский/.
Составители: Б.Н.Пойзнвер. Э.В.Сосновская, Т.А.Сухова
Научный редактор: канд. фиэ.-мат. наук, доцент Б.Н.Пойзнер
Автор вступительной статьи: Б.Н.Пойзнер
Электронная библиотека (репозиторий)
Томского государственного университета
С А М А О СЕБЕ
Памяти профессора М.К.Поливанова
Всякую привилегию в мире
духа можно купить лишь
ценою высокой боли.
С.Кьеркегор
... привилегии внутреннего
наблюдателя так же нет,
как и привилегии внешнего.
М.Рыклин
Интеллигенция, университет и книга составляли до сих пор
устойчивую триаду, зеркальный трехгранник в культурном
пространстве, каждая плоскость которого отзывалась на движение в
двух других. Если предлагать родовую эмблему интеллигенции, то
наиболее подходящей будет книга, хотя и теснимая ныне
телелевизором, бедностью и (пока неприметно) компьютером.
Университет - увы, не каждый - ощутим всё ещё как место, где
когда-то царил культ книги, начитанности, учёности. Причем
место, не отделенное рвом от остального мира. Помню из уст
бабушки определение, видимо, имевшее хождение в 1910-е годы:
интеллигент - это сын сапожника, окончивший университет. Сегодня
эта формула тоже пригодна - прежде всего в целях
метрологических: она позволяют измерить, насколько упал
образовательный потенциал университета. Впрочем, в ней можно
расслышать и снисходительную интонацию лица дворянского
происхождения. На ум приходит также сентенция Петруши
Верховенского: жажда образования есть уже жажда
аристократическая. Наконец, здесь возникает повод затеять спор о
том, кто есть интеллигент, что такое интеллигенция, как
складывались ее взаимоотношения с российским обществом в
различные периоды, в чём проявлялась интеллигентность, что же
ценного интеллигенция - сама о себе - написала и что - вычитала и т.п.
/.../
Составители видели свою задачу не в том,
чтобы обеспечить максимальную полноту указателя (это увеличило
бы его объем, засорив малоценными работами), но в том, чтобы
отразить множественность, часто несоизмеримость критериев,
позиций, целей авторов, чтобы не замыкаться в кругу литературных жанров, традиционно отбираемых библиографами. В этом
отношении указатель носит экспериментальный характер. Он задуман
как библиографическая мини-галерея автопортретов и автосилуэтов российской интеллигенции: социологических, исторических,
мемуарных, философских, публицистических, психологических, -
созданных в запале и хладнокровно, искренне и по заказу, дома и
на чужбине, с болью за себя и с чванливым высокомерием, открыто
и тайком, теми, кто изъяснялся свободно, и теми, кто испытывал
"стыд собственного мнения" (Достоевский). Составители сочли
оправданным не исключать работ, посвященных интеллигенции
Украины, Литвы и других "республик", чья культура в XX веке так
или иначе отмечена влиянием русской, а кроме того - некоторых
исследований по проблемам зарубежной интеллигенции. Равным
образом не отвергались сочинения, созданные по канонам
бесславных времен. Вполне вероятно, что сегодня некоторые их
авторы уже прозрели, иные - стоят на своем, а кто-то готов
повторить блоковский выкрик: Молчите, проклятые книги, /Я вас
не писал никогда!
Между тем и эти труды показательны, поскольку определяют амплитуду умственных и нравственных колебаний,
совершаемых теми или иными кругами интеллигенции. Другой резон
отказаться от специального отбора виделся в известных афоризмах
Арт.Шопенгауэра: "Плохих книг никогда не бывает слишком мало,
как не бывает слишком много хорошего. Поэтому в отношении к
чтению важнейшее искусство - НЕ читать".
Кризис книгораспространекия и библиотечного дела,
нарастающий с начала 1990-х гг., отразился на комплектности
фондов Научной библиотеки ТГУ, что привело к пробелам в
указателе, масштаб которых и самим составителям не вполне ясен.
Составители видят несовершенство своего опуса и надеются, что
их просчетов не повторят те. кто предпримут аналогичную попытку в будущем, исходя, возможно, также из "веховского" тезиса
С.Булгакова: "Душа интеллигенции - ключ к грядущим судьбам
русской государственности и общественности".
I. Сложность положения составителей указателя заключалась
и в том, что им был не вполне ясен образ читателя его, хотя
естественно было ожидать, что он решает проблему
самоидентификации. Поздний Вл. Набоков настаивает на том. что
хороший читатель, большой читатель, активный и творческий
читатель - это перечитыватель (re-reader). Рассчитывать на
знакомство читающей публики с большинством предлагаемых здесь
текстов нельзя. По наблюдениям Набокова, читатель лелеет книгу
из-за того, что она приводит ему на ум страну, пейзаж, образ
жизни, которые он ностальгически вызывает в памяти как часть
своего прошлого. Но в каком из современных поколений найдется
заметная доля тех, для кого интеллигентная атмосфера
ассоциируется с их прошлым ?
Исчезновение ее осознано давно. Н.Бердяев летом 1918-го
обнаружил многозначительный признак: "Слишком изменилось
выражение лиц русских людей..." Спустя два года А.Блока поразила смена "человеческой породы". И М.Гершензон в письме к
Вяч.Иванову признавался: я живу подобно чужеземцу, освоившемуся в чужой стране. К середине 1920-х годов Б.Пастернак
подытоживал: Мы были музыкой во льду. /Я говорю про всю среду,
/С которой я имел в виду /Сойти со сцены и сойду. /Здесь места
нет стыду.
Вс.Рождественский нашел простой символ наступившего
состояния культуры: безголосица. Возможно, он выразил больше,
чем чувствовал: Былые карты разбирая, /Скажите детям: вот она,
/Скажйте, что была такая /Большая дикая страна. /Ударил час. До
неба встала /Ее прекрасная беда, /И петь, как нам она певала.
/Ей не придется никогда!
А в "Элегии" Ал.Введенского,
написанной около 1940 г., содержится свидетельство утраты не
только голоса, но и логоса, культуры, мотива жизни: Я с завистью
гляжу на зверя, /ни мыслям, ни делам не веря, /умов произошла
потеря, /бороться нет причины. /Мы всё воспримем как паденье,
/и день и тень и сновиденье, /и даже музыки гуденье /не избежит
пучины.
Еще раз обратимся к Пастернаку. В 1947 г. он писал
О.Фрейденберг: "Мы всё-таки, помимо революции, жили еще во время
общего распада основных форм сознания, поколеблены были все
полезные навыки и понятия, все виды целесообразного умения*.
Руинизация культурной среды, питавшей интеллигенцию и в
ответ обогащаемой ею, завершилась задолго до наших дней. Поэтому цитированные отрывки, скорее всего покажутся читателю
невнятицей. Действительно, в них - рефлексия исчезнувшего мира о
своем скончании. Для современного слуха слово "интеллигенция* -
из надоевшего всем лексикона газетной и телепублицистики.
Впрочем, и лет сорок назад, насколько помню, в устах
среднеразвитого советского гражданина аттестация "интеллигент"
несла оттенок скрытой угрозы и обвинения в органической (в
первую очередь - политической) недоброкачественности, а также
брезгливого и опасливого любопытства, какое, наверное, нынче
сексуальный ортодокс испытывает к стороннику однополой любви.
Но смысл этих слов, превратившихся из инвективы в пароль, а
затем в терминологическую условность, оставался по-прежнему
туманным. Хотя на рубеже I950-60-X гг. отдельные экземпляры
реликтовой интеллигенции еще попадались: в наш город их заносило волнами ссылок и эвакуаций. Благодаря встречам с ними
удавалось распознать русло высохшей реки, уяснить, почему Ницше
предложил: "Меняю всё счастье Запада на русский лад быть
печальным”. Нынешнее же положение безэлитности и разминовения с
прошлым определяемо давним наблюдением Достоевского: *У нас
дошло до того, что России надо учиться, обучаться, как науке,
потому что непосредственное понимание ее в нас утрачено". Он
писал это, когда страна находилась на подъеме, лет за тридцать
до "серебряного века". И с его тревожным итогом перекликается
другой, засвидетельствованный Розановым в дни. когда утрата
распространилась и на объект понимания: "Россия испытала такой
погром и разгром самой себя, перед которым бледнеют все
бедствия, вынесенные нами в нашей многотрудной и терпеливой
истории".
Взаимосвязь интеллигенции с русской культурной и творческой традицией очевидна. Следовательно, усилия составителей
библиографического указателя оправданы приблизительно в той
мере, в какой читатель готов взять на себя бремя ученичества.
Предмет, который указатель поможет ему начать изучать, есть
интеллигентоведение. В номенклатуре научных направлений такого,
кажется, еще нет. Но главное - не в новизне дисциплины, а в
универсальности того, на что решается читатель. Хайдеггер об
этом писал так: "Однако, о чем должен свидетельствовать человек? 0 своей принадлежности к Земле. Она состоит в том, что
человек во всем является наследником и учеником".
Хайдеггеровский императив вполне согласуется с представлением о
том,что ведущее место в формировании интеллигента занимает
фундаментальное образование, распахивающее горизонт
систематического самообразования во многих отраслях знания.
Интегральным критерием интеллигентности чаще всего служил
масштаб образованности, которая в сочетании с личной
одаренностью создает творца высокой культуры, духовного
аристократа. Вторым же мерилом оказывалась общественная позиция: прежде всего готовность помочь народу, чьи запросы были
сформированы совсем иной системой ценностей и культурных
образцов, чем у интеллектуальной элиты; бессребреничество;
жертвенность. (Сегодня содержание таких качеств многим трудно
уразуметь именно потому, что живой носитель их давно исчез,
заместился дипломированным специалистом с накладной
интеллигентностью.) Конфликт этих двух критериев и стоящих за
ними идеалов (vir eruditissimus vs vir bonus) имеет длинную
историю. Ее стоит иллюстрировать парой типичных суждений,
исходящих, однако, от лиц исключительных.
В "Яснополянских записках" (от 6 авг. 1909 г.) Д.Маковицкий приводит диалог со Львом Толстым.
"Л.Н.: я получаю письма от интеллигенции: одни глупости
пишут, а нынче получил два письма от мужиков - полны смысла ...
А.А.Стахович, возражая Л.Н. - Вы сами интеллигент.
Л.И.: Нет, я был офицером и орфографии не знаю. Я рад, что
не интеллигент. Нет ...
Стахович продолжал говорить, что Л.Н. и его предки были
интеллигенты.
Л.Н.: 40 лет тому назад и раньше были декабристы, которые
стыдились, что они крепостники. Теперь же интеллигенты не
сознают греховности своего положения. Теперь 99 из 100
интеллигентов произошли от народа и сидят на его шее, пишут
"Вехи", изрекают слова, рассуждают ... Писателей "Вех" такие
вопросы, которые существенны, не касаются."
И вот свидетельство М.Ардова о том, как Лев Гумилев
пересказывал спор со своим знакомым: "Он мне говорит: "Вы как
интеллигентный человек обязаны . . А я ему отвечаю: "Я человек
не интеллигентный. Интеллигентный человек - это человек слабо
образованный и сострадающий народу. Я образован хорошо и народу не сострадаю".
Дефицит образованности опасен прежде всего тем. что
порождает удовлетворенность крайне упрощенной, примитивной
картиной мира, закрывает доступ к высокой, аристократической по
своему принципу культуре, а это резко снижает возможности
культурного творчества, то есть производства новых смыслов.
Другое прискорбное обстоятельство, связанное с позицией, над
которой иронизирует Гумилев, состоит в том. что интеллигенции
(во всяком случае значительной ее части) не хватило заботы о
самой себе - того, что Сократ именовал epimeleya . Недостаток
(а чаще - отсутствие) заботы о самом себе у интеллигента
настолько соответствовал идеям народничества, движению
"опрощенцев” , учению толстовцев, обстановке военного коммунизма, хорошо темперированной скудости и паскудности последовавшего социализма, что массовый интеллигент и сам поверил в высокую миссию бедного родственника. И не только массовый. "Я -
непризнанный брат, отщепенец в народной семье", - рефлектировал
0.Мандельштам в 1931 г. В том же году и тоже в программном
стихотворении Б.Пастернак оправдывался перед другом: Иль я не
знаю, что, в потемки тычась, /Вовек не вышла б к свету темнота, /И я - урод, и счастье сотен тысяч /Не ближе мне пустого
счастья ста ? Но темнота (viri obscuri) и доныне не вышла к
свету, а та ее часть, что по ошибке вышла, оказалась всего лишь
серостью.
Думается, что непригодность вчерашних и нынешних властей
всех уровней к разумному управлению, их невежество, близорукая
корысть есть органические черты социальной беспородности. К ней
привело изгнание интеллигенции из общественной жизни и страны.
Конфликт был неизбежен. "Надо сказать, что главная масса
интеллигенции старой России оказывается прямым противником
Советской власти", - пожаловался, произнося речь перед
учителями, В.Ульянов-Ленин. (Сам он был показательным случаем
ущербного интеллигента, поскольку чрезвычайно низкая
гуманитарная культура усугублялась в нем патологической
склонностью к насилию и властолюбием. Такое сочетание вооружало
его социальной безответственностью, даже бесшабашностью. По его
адресу Пастернак выразился деликатно: "хоть и без панибратства" с историей "он был накоротке". Если же вспомнить, чем
ответила история на ленинское обхождение с ней, то верней было
бы назвать его амикошонством.) Интеллигентофобия вождя
проявлялась без помех и сделалась содержанием государственной
политики. "В нашей стране, - пишет в задиристом эссе социолог
А.Левинтов, - за счет долгих и постоянных избиений за несколько
поколений интеллигенты выродились в гебефреников: особая форма
шизофрении, проявляющаяся в неспровоцированной смешливости,
инфантильной безответственности и пофигистическом
разрушительстве".
Определяя место интеллигенции в российском "конфликтном
обществе", Левинтов оперирует двумя показателями: мышлением и
коммуникацией (понимаемой как способность к управлению и к
власти), каждый из которых может носить позитивный (+) либо
негативный (-) характер. В итоге предлагается схема социальных
типов:
коммуникация мышление
либерал + +
демагог + -
интеллигент - +
нигилист - -
По мнению Левинтова, благодаря наличию такого уникального
ресурса и явления как интеллигенция, российская ментальность
отличается и от европейской, и от американской, и от азиатской
тем, что в ней господствуют созерцание и воображение. Поэтому
русские попадают в рабство к собственным фантазиям и мифам, а
беспорядок получает статус высшей ценности.
(продолжение следует)