отец
Есть в моем отце что то трагикомичное. Тяга к одиночеству и желание исполнять свои мечты во что бы то ни стало, неумеючи, гранича с абсурдом.
Всю свою жизнь, сколько я себя помню, он мечтал о деревне, выйдя на пенсию. О домике, о баньке, о помидорах в парниках.Он мечтал о беззаботности и заслуженном отдыхе. Но не думал, что все случится внезапно и таким образом.
И вот он здесь. Три года как покинутый всем миром, принудительно выброшенный на обочину трудовой деятельности, в самый неожиданный момент, потому что срок его годности вышел.
В общем, мечта его осуществилась: он следит чтоб не развалился дом, который строил аж мой прадед, он топит свою маленькую баньку, которая занимает получастка и подвязывает свои парниковые помидоры.
Время здесь встало, застыло, повисло в воздухе, в старом покосившемся деревянном заборе, в кронах седых, много вековых елей за окном, в пыли покрывал на втором этаже на списаных в тиль из наших многочисленных квартир, в ликах старых икон в углу над камином, в морщинах отцовского лица. Он здесь всегда. И зимой, и летом, и сейчас, пока дачный сезон ещё до конца не открыт, он, как отшельник, один во всей деревне среди ещё непробудившегося ото сна зимы сада.
Грохот моего мотоцикла звучит здесь диссонансом. Я снова здесь, где прошло все моё детство. И первое что я чувствую - это запахи: сырой от талого снега земли, дымки над лесом, прошлогодней гниющей листвы, дерева старого дома, дымка из камина... И то, как постарел отец. Как сад, в котором голые деревья, подернутые мхом, не дают понять какое время года: то ли ранняя весна, то ли поздняя осень.
После бани мы сидим у камина и пьём виски. С уходом на пенсию, он стал одной из немногих вещей, которой я могу порадовать старика. Он рассказывает мне про древо нашей семьи, про прадедов и революцию, про то, что 14го апреля он впервые в своей жизни вышел на работу, а я разглядываю его осунувшееся лицо, седые виски, слабеющие руки со старческими пятнами, словно следами приближающейся смерти.
Да, тут мертвецкая тишина.
Лишь потрескивание в камине угольков и скрип оседающего дома. Ни звука со стороны - и я понимаю что он дремлет. Скрестив руки на животе, по-старчески уронив голову на грудь. Скрипя половицами ухожу спать.
На утро уезжала в дожь. И через капли на зеркале заднего вида, смотрела как еще долго стоял у открытых ворот, оперевшись на них одной рукой, старик.
Домой ехала по почти заброшенным в связи с открытием новых развязок лесным дорожкам. Пустые, однополосые, разбитые они стали так же не нужны. Я вспоминала, как училась на них ездить. Как впервые воткнула вторую передачу и дух захватило от "неимоверной скорости".
Я ехала и думала, отчего же, каждый раз когда я готова сказать своему отцу, что люблю его, он словно специально делает так, что я молчу?
Есть в нем что то трагикомичное.
Его очень сложно любить.
Пожалуй в этом, я слишком сильно на него похожа.
Всю свою жизнь, сколько я себя помню, он мечтал о деревне, выйдя на пенсию. О домике, о баньке, о помидорах в парниках.Он мечтал о беззаботности и заслуженном отдыхе. Но не думал, что все случится внезапно и таким образом.
И вот он здесь. Три года как покинутый всем миром, принудительно выброшенный на обочину трудовой деятельности, в самый неожиданный момент, потому что срок его годности вышел.
В общем, мечта его осуществилась: он следит чтоб не развалился дом, который строил аж мой прадед, он топит свою маленькую баньку, которая занимает получастка и подвязывает свои парниковые помидоры.
Время здесь встало, застыло, повисло в воздухе, в старом покосившемся деревянном заборе, в кронах седых, много вековых елей за окном, в пыли покрывал на втором этаже на списаных в тиль из наших многочисленных квартир, в ликах старых икон в углу над камином, в морщинах отцовского лица. Он здесь всегда. И зимой, и летом, и сейчас, пока дачный сезон ещё до конца не открыт, он, как отшельник, один во всей деревне среди ещё непробудившегося ото сна зимы сада.
Грохот моего мотоцикла звучит здесь диссонансом. Я снова здесь, где прошло все моё детство. И первое что я чувствую - это запахи: сырой от талого снега земли, дымки над лесом, прошлогодней гниющей листвы, дерева старого дома, дымка из камина... И то, как постарел отец. Как сад, в котором голые деревья, подернутые мхом, не дают понять какое время года: то ли ранняя весна, то ли поздняя осень.
После бани мы сидим у камина и пьём виски. С уходом на пенсию, он стал одной из немногих вещей, которой я могу порадовать старика. Он рассказывает мне про древо нашей семьи, про прадедов и революцию, про то, что 14го апреля он впервые в своей жизни вышел на работу, а я разглядываю его осунувшееся лицо, седые виски, слабеющие руки со старческими пятнами, словно следами приближающейся смерти.
Да, тут мертвецкая тишина.
Лишь потрескивание в камине угольков и скрип оседающего дома. Ни звука со стороны - и я понимаю что он дремлет. Скрестив руки на животе, по-старчески уронив голову на грудь. Скрипя половицами ухожу спать.
На утро уезжала в дожь. И через капли на зеркале заднего вида, смотрела как еще долго стоял у открытых ворот, оперевшись на них одной рукой, старик.
Домой ехала по почти заброшенным в связи с открытием новых развязок лесным дорожкам. Пустые, однополосые, разбитые они стали так же не нужны. Я вспоминала, как училась на них ездить. Как впервые воткнула вторую передачу и дух захватило от "неимоверной скорости".
Я ехала и думала, отчего же, каждый раз когда я готова сказать своему отцу, что люблю его, он словно специально делает так, что я молчу?
Есть в нем что то трагикомичное.
Его очень сложно любить.
Пожалуй в этом, я слишком сильно на него похожа.