Не те голубые глаза. Боскасл, Корнуолл
Никогда еще попытка перечитать книгу не оканчивалась таким оглушительным провалом. Когда-то проглоченный не пережеванным четырех(?)томник Томаса Харди, вдруг мощно воззвал к ревизии. Искать книгу я начала раньше, в надежде внезапно купить ее задешево в благотворительном магазине. Интернет упорно подсовывал мне некий сборник, но в нем не было, согласно описанию, ничего подобного, и я решила, что это произведение пришло ко мне из параллельной вселенной и принадлежит ей (это интересный феномен и он заслужил отдельного поста), так что я единственный живой свидетель ее существования. Поиск “по ключевым словам” в следующей попытке дал только один результат: Пара голубых глаз. “Синего мама еще не купала”. И вот, наконец, книга доставлена из библиотечных подземелий.
В самом начале чтения меня стали одолевать неприятные подозрения, что несмотря на присутствие в анамнезе архитектора и молодой неискушенной девицы, содержание как-то не очень похоже на ожидаемое, а именно: несостоявшаяся помолвка есть, а детективной истории нет. Уже поняв, что я ошиблась, я решила, что роман многообещающий на предмет попранных прав женщин. “Совершенно другая” книга, которая началась в стиле “sweet and sickly”, оказалась заслуживающей внимания, а именно, возмутила меня до глубины души.
Это можно объяснить только моей юностью и неразборчивостью, но когда-то мне Харди очень нравился. Тот самый четырехтомник содержал Возвращение на родину - вполне себе интересное повествование, Вдали от шумной толпы - захватывающее, Тесс, - однозначно, мрачная штука. Поковырявшись в Под деревом зеленым, я вежливо поразилась, как талантливо автор написал целую книжку ни о чем. Остальное я либо не помнила, либо так и не прочитала. Кажется там не было Джуд незаметный (или я его не заметила) - хмм, судя по описанию, сейчас бы я отреагировала как “доктор, да вы больной!”.
Сейчас я смелее в оценках и могу заявить (шепотом), что сейчас Харди мне скорее не нравится. Во-первых, мне неприятна его “достоевщина” (эээ, это, возможно не то, что вы подумали), а именно эта залихватская манера его героев бросать свою жизнь под хвост коту. Во-вторых, его толстовщина, когда все самые неприглядные поступки герои совершают с логичными и часто “добрыми” намерениями или из ложной “безысходности” и/или “морального превосходства”. В третьих, его андерсеновщина, когда за все неприятности ответственность и наказание несет женщина, даже если точно виноват мужчина.
Обычно я избегаю слишком близкого знакомства с авторами, их книги от этого только выигрывают, поверьте мне! Только сейчас , заглянув одним глазом в его викибиографию, я обнаружила, что он тоже архитектор! рано потерял первую жену и и поэтому старается похоронить каждую женщину, которая появляется на страницах его книг. Некоторым удается вырваться, но не все могут похвастаться беззаботностью существования, вымоленного у смерти.
В добавление к перечисленным серьезным недостаткам, Харди отпугивает тем, что как и он сам, его герои под самое горлышко залиты невероятным набором латыни, мифологии, литературы и,... совсем уж нестерпимо, поэзии. Так как большинству советских людей не преподавали классическую литературу и искусство даже по недоразумению, находить в книгах слишком уж культурных, по сравнению с читателем, героев - почти невыносимая мука.
Вероятная причина такого высокобровия Харди - стремление доказать, что пропитаться культурой способен любой, кто поставил перед собой такую цель, и что отсутствие университетского образования по причине низкого происхождения - не помеха. Нисколько не сомневаясь в похвальности такого стремления и его результате, я все же нахожу такую концентрацию перлов чрезмерной. Со мной согласен и Генри Джеймс, который заметил, что такое изобилие замысловатых и зубодробительных словечек - демонстрация дурного вкуса и вульгарности, пусть и ненамеренная и продиктованная лучшими намерениями.
Более продвинутые и осведомленные критики, чем моя жалкая персона, замечали, что роман не выдержан в стиле - комическое смешано с трагедией - (хотя находятся и те, кто одобряет это как личный почерк писателя), к тому же сюжетная линия изобилует странными изломами, совершенно не обоснованными с точки зрения логики. Моя оценка, вероятно, более эмоциональная, чем научно-литературная. Мне, собственно, наплевать на стиль. Но я никак не могу уловить то, в чем обвиняли Харди современники: потворствование сексуальной свободе, женской эмансипации и пр.и пр. Если и так, то свою точку зрения на женский вопрос он достаточно умело замаскировал собственным (и героев) мужским шовинизмом.
Приступая к статье о романе, я планировала написать и обогатить ее своими фотографиями из Дорсета, в котором бывала несколько раз. В Дорсете родился и прожил часть жизни Томас Харди. И если быть внимательным, то таблички “здесь.... Томас Харди” можно найти в этом графстве повсеместно. Сам писатель считал себя частью так называемого Уэссекса, который включал земли западных графств Дорсета, Хампшира, Вилтшира и Сомерсета.
Но роман Пара голубых глаз имеет отношение к Корнуоллу и совсем уж западному краешку Девона, так что и иллюстрировать его надо бы фотографиями соответствующих мест. Поэтому, добро пожаловать туда!
В романе названия мест хитро зашифрованы, но въедливые ученые легко разгрызли даже не очевидные аллюзии. Так было установлено сходство Боскасла с Замком Ботерел (собственно говоря, это и есть его оригинальное название), Тинтаджела с Дандаджелом, Эксонбери с Эксетером, Камелтона с Камелфордом и Старлея с Бьюдом. Некоторые названия получены путем искажения, урезания настоящих имен, так что можно угадать. Несомненно, Харди не первый и не последний писатель, кто создал страну для собственных произведений, которая отлично вписалась в границы существующих графств, а если точнее, Западной страны саксов (Wessex). Для описания и понимания событий в книге это не имеет существенного значения, однако Харди, будучи архитектором, видимо, не допускал неясности в вопросах картографии.
Тинтаджел я приберегу для следующего поста (неведомо, когда я его напишу), для него понадобятся рыцари и стол с круглой столешницей. Героиню книги Тинтаджел вдохновил на написание куртуазного романа, возможно, с хорошей примесью мистики, но бедняжку никак не поддержали в этом близкие, а кое-кто вообще поставил на этой затее жирный крест, как с литературной, так и с социальной точек зрения. Так что остановимся на Боскасле, тем более, что по угрюмости мезансцены он мало в чем уступает Тинтаджелу.
Как я уже замечала, довольно глупо подходить к социальной жизни прошлого с современными мерками и стандартами. Например, с точки зрения феминизма. И тому феминизму не так много лет, а до практического установления некоторых норм в законах некоторых стран дошло совсем уж недавно.
Но в данном случае феминизм - избыточная мера оценки произошедшего в книге, характеров ее героев и принципов, на которых строятся их поступки. Ситуация, только по недосмотру ее автора, не приведшая к явной трагедии (хотя, это смотря чье разбитое сердце препарировать), сложилась потому, что нарушились элементарные базовые законы гуманизма и законы порядочности, а вовсе не правила приличия. Если человек эгоист, или тиран, или патологический, или лгун, такая уж ли большая разница мужчина это или женщина?
Я стараюсь также избежать очевидной ошибки осуждения героев повествований, потому что веди они себя по-другому, не было бы книги. И опять же в данном случае существенно необходимо найти “виновников” и... нет, не наказать их (наказание они носят в себе самих), а сформулировать их прегрешения и заклеймить их (прегрешения) для предостережения будущим поколениям и извлечения полезного урока: как нельзя поступать с другим человеческим существом. Раз уж Библия не справилась с помощью “как вы не хотели бы, чтобы поступили с вами”.
Элфриде не посчастливилось в течение короткого времени (весь временной диапазон событий укладывается в 3 года, один из которых происходит уже за кулисами, пока главные действующие лица “в отпуске”, нарваться на двух совершенно неопытных любовников. Итого, вместе с ней, трое несмышленышей. Попрошу заметить, что слово “любовник” здесь и на протяжении всего поста (если не указано другое) применено строго в соответствии с лексикой 19 века, когда make love обозначало ухаживать, а любовник девушки - это тот, кто в эту девушку влюблен. Точка.
Первый из поклоннико Элфриды, Стивен Смит, юн и благороден, несмотря на простое происхождение; второй - гораздо старше, куда ученее и с родословной у него все в порядке. Стивен является, очевидно, альтер-эго писателя. Совпадают и профессия, и простонародные корни, а исследователи биографии и библиографии найдут куда больше сходства. Генри Найт, /эсквайр/, работать не обязан, поэтому он изучает все, что попадет под руку, пишет эссе и путешествует к собственному удовольствию. По случайному стечению обстоятельств Найт является дистанционным преподавателем-корреспондентом Стивена Смита, каковое обстоятельство, тем не менее, не привело к прояснению некоторых фактов между тремя участниками треугольника, что могло бы исключить именно такой исход трагедии, хотя не ее саму.
Не волнуйтесь, я все объясню, хотя постараюсь избежать слишком уж явных спойлеров. Или не объясню...
И Стивен и Генри оба влюбили в себя молодую девушку, один своим обожанием, другой - своей независимостью от ее чар. Любовь к Стивену длилась, пока он был рядом, любовь к Генри разгорелась, когда он “взял паузу”. И Стивен, и Генри лишили бедняжку Элфриду возможности принять взвешенное решение: первый своей горячностью, второй своей холодной категоричностью.
Мое возмущение поспешностью действий Смита, который, как мне казалось, вынудил Элфриду принять его руку и сердце, как единственного “действующего” претендента, улетучилось, когда я сравнила его с Найтом. Никак нельзя вменять Смиту в вину его неопытность, но еще безнадежнее - делать причиной всех бед Элфриды. Обнаружив, без всякого предупреждения, что Элфрида оставила его, предпочтя более взрослого соперника, на много ступеней социальной лестницы выше его, Смит поступает благородно, “замяв для ясности” любые притязания на Элфриду и не выдав ни словом, ни взглядом существовавшую когда-то между ними привязанность. Это натуральное благородство, а также зеленая молодость извиняют его ошибки. Невиновен, ваша честь.
Девушка неизбежно учится “читать” людей и разбираться в самой себе, ее осведомленность и разумность выигрывают от каждого нового человека в ее окружении. Если Стивен Смит покорил ее (слишком легко) одним лишь признанием в любви и мальчишеским обожанием, то Генри Найт добился своего еще легче, подвергая сомнению ее очарование и строя “комплименты” на противоречии между тем, чего она ожидала, и что получала. Ее любовь к Найту была неотвратима именно потому, что она продвинулась в своем опыте любви, которому она была благодарна простаку Смиту. Так что без одного шага не было бы и другого. Но именно Найт, по сути, осознанно использовал ее неопытность.
И тут мы сталкиваемся с причиной катастрофического недоразумения между героями. Опыт - странная штука. Независимо от того, как тяжело или, напротив, легко он нам дался, совершенно невозможно от него избавиться, отменить. Более всего это справедливо в отношении любви. Все ее аспекты, начиная от молчаливого переживания, а далее первого трепета прикосновения рук и поцелуя, до, собственно, акта физического воплощения, подпадают под этот суровый закон.
Самый невинный, мимолетный, случайный первый поцелуй никогда не сможет повториться. Даже если заменить все декорации и “подсунуть” другого целовальщика/целовательницу. Даже если это тот же самый. Второй поцелуй уже проходит в категории “и все остальные”.
В самом наличии опыта нет ничего страшного или осуждающего. Это просто данность.
То же можно сказать и про (ой ой!) и половой акт. И, теперь уже по меркам современности, в этом тоже нет ничего выдающегося. И поцелуй, и физическое соитие, пожалуй, слишком уж переоценены человечеством. Но вот переоценивать первый прецедент такого рода как самоценность, а утрату невинности и обретение опыта как трагедию - это непростительная глупость, почти преступление. Возьмем паузу, чтобы обдумать это.
Будучи человеком практическим, молодой Харди выбирал между двумя профессиями - архитектора и литератора - только с точки зрения того, насколько хорошо они обеспечат его жизнь. Окончательный выбор он сделал только тогда, когда литературный труд (та самая книга, о которой идет здесь речь) принесла ему 200 фунтов стерлингов гонорара. Опять же с точки зрения практичности он заключил, что, вероятно, совмещать эти профессии будет нецелесообразно и нанесет ущерб его благополучию в целом. Кроме того, как литератор, Харди мог рассчитывать на стабильный доход только от беллетристики, а именно, сериальных романов. Душа его тяготела к поэзии, но именно поэзия стала едва ли не побочным выражением его творческого таланта, практически, хобби.
Карьера писателя давала не только деньги, но и удовлетворяла потребность в социальном положении обеспеченного человека с классическим университетским образованием, которого у Харди не случилось по серьезной причине (либо нехватки средств, либо недостаточно благородного происхождения, скорее всего и того, и другого).
Несмотря на определенные успехи в профессии архитектора, Харди не ощущал ее как призвание, как любимое дело. Долгое время он изнывал от вечной позиции ассистента, подающего надежды, между тем как посвятил своей работе и обучению половину жизни (до того, как сменил архитектуру на литературное поприще). Нет, он никогда “не кончал университетов”, но школу прошел хорошую, сдавал квалификационные экзамены и побеждал в архитектурных конкурсах. Тем не менее, уступая “практичности” и настояниям матери, мечтавшей о блестящей карьере для своего умного мальчика, Харди сделал все возможное для обретения финансовой уверенности.
Составив имя в литературе, Харди все больше отделял себя от всяческих ассоциаций с преждней профессией, где успех художника-архитектора зависел от денег, происхождения, связей и положения на социальной и профессиональной лестнице. “Работая” писателем, он получал автономию от “коллег” и профессиональной этики, которую дает только позиция творца-одиночки.
Одиночка вынужден производить продукт целиком, от начала до конца. В его труде нет места специализации и разделению обязанностей. У меня смутное ощущение, ничем не подтвержденное, кроме некоторых выдернутых фраз из книги, что Харди внутренне сопротивлялся требованиям времени и экономики и считал, что разделение труда ущербно по определению. Необходимость специализации выхолащивает целостность и разносторонность таланта. Вот например эта фраза, про то, что отец Стивена Смита был из тех неуклюжих работяг, который непременно сделает булавку самостоятельно, от начала до конца, заслужив этим презрение от Адама Смита и уважение от Маколея, как настоящий художник.
Сам же Стивен Смит (все совпадения случайны), наживший профессиональный капитал в уравнивающей все классы и происхождения Индии, как раз автором определяется как “один из многих” специалистов, утративших личную своеобразность в пользу эффективности, “как хамелеон сменяющий цвет” в угоду заказчика. Кроме того, такую адаптивность Харди считает типично... женской и потому не слишком респектабельно чертой. Вот это спекуляция! И, похоже, мы опять возвращаемся к героям.
Если Стивен Смит, как и его протагонист, - чересчур практичный человек, то Генри Найт настолько оторван от реальной жизни, насколько это возможно. Социальное неравенство между ними состоит, в частности, и в том, что Смит, лишенный возможности получить университетское образование, жаждет его, или, во всяком случае ощущает недостаток оного.
Найт же, классически образованный, не имеет практического применения своим знаниям, кроме, разве что, усердного и бескорыстного “излучения” их в окружающую среду. Его литературоведческие изыскания и художественные обзоры никто при всем желании уязвить не назовет работой, так что с этой стороной небездельной жизни все в порядке (хотя, как представитель среднего класса, он подвизается барристером в Лондонских иннах). Он совершенный человек-капсула: самодостаточный и самодовольный. На каждую тему у него найдется ворох латинских и греческих изречений и аллюзий из соответствующих случаю аллюзий. Земное знание и сравнения он отвергает как несостоятельные и грубые. Опыт настоящей жизни с реальными людьми и их недостатками и страстями - отсутствует. Тот самый парадокс, когда образование и знание (мудрость) не обозначают одного и того же.
А вот дополнительная характеристика из предисловия: “Превосходя интеллектуально и социально невинного Смита (который к слову сказать продолжал двигаться вперед в ином, невинном мире), Найт перестал развиваться и так и “повис” без движения, как его тело над утесом (сцена из книги). Но хотя Найт, строго говоря, профессионал, он обездвижен собственным идеализмом. Можно сказать, что он окаменелость некой до-профессиональной формы жизни, чисто умственная сущность, и скоро будет оставлен далеко позади новым поколением “интеллекта-в-действии”.
Генри Найт демонстрирует полное отсутствие “приспособляемости”, гибкости, а значит имеет право называться типичным мужчиной?!.
Интересная интерпретация невыносимо и нереально длинной главы про спасение доблестного Найта от смерти на утесе, опасности которой он подвергся по собственной глупости к тому же. Еще интереснее, что Харди, с которого, кажется, более чем подробно списан Смит, олицетворяющий все его философию, вдруг признается, что в нем гораздо больше от Генри Найта, чем от Смита. Ну и дела....
Генри Найт, по замечанию того же предисловия, лишен опыта отношений, причем его неопытность чуть ли не катастрофичнее неопытности Смита и даже Элфриды. Потому что они неопытны... осознанно и ищут знания по предмету “любовь”, пусть даже путем ошибок и недоразумений, а Генри Найт отвергает саму возможность получения этого опыта и его целесообразность.
Здесь надо бы упомянуть о следующем. Хорас Моул, профессор Кембриджского университета - условный прототип Генри Найта (в части корреспонденского менторства и старшего товарища, оказавшего серьезное влияние на самого Харди). Совершил суицид в 1873 после 10 лет дружбы с архитектором (и писателем). Мне вдруг стало интересно, заканчиваются ли на упомянутых параллели с Хорасом Моулом. Ну не покончил же он с собой ни с того ни с сего. Кстати, хотя это и богопротивно, но хотя бы подумать об этом интересном способе “азвоздам”, после того, что он натворил, мог бы и Генри Найт. Ну хотя бы на недельку-другую потерять сон и аппетит, а?...Увы нам!
Элфрида в смятении, оттого что она лжет Генри относительно своей полной невинности, не понимая хорошенько, где же она была, эта красная черта. Генри же отодвигает эту черту совершенно по-библейски чуть ли не к факту рождения грешницы. Хотя неудивительно, что влюбленная девушка поднимает как знамена все идеи своего героя, даже самые идиотские. Мне хорошо знакома, в том числе и из собственного примера, эта тяга “отдаться” мнению человека без малейшей доли критики или ревизионизма. К сожалению, могу констатировать, что это чаще случается с девушками, которые (положительная черта) умеют любить безусловно и (и это плохо) с готовностью подчиняются “авторитетам”. Став постарше, женщины начинают вырабатывать свою точку зрения, при этом вполне мирно сосуществуя с супругом, при условии, что он не законченный тиран.
А вот Генри Найту, со всей его начитанностью и классическим образованием, могла бы прийти в голову блестящая мысль, что любой опыт, полученный с любовником (в старомодном и новом смыслах) обнуляется с новым. И что Элфрида для него так же невинна, как и его любовь для нее. Тем более, что первое детское чувство отличается не только невинностью его выражения, но и предельной скоротечностью и отсутствием последствий.
Эта мысль пришла мне без подсказки, но я была приятно поощрена совпадением мнений с теми самими осведомленными критиками. Да, и Эйнджел Клер, и Генри Найт держали себя в слишком строгом “карантине”, не допуская никаких пятнышек на репутации своих возлюбленных. Можно найти много лестных эпитетов для их девственной природы: аскетизм, добродетель, “чистоту помыслов”, непорочность. А я не постесняюсь: это монашеская импотенция, которая заявляет: я не хочу/не могу, значит и вам нельзя. Или лучше использовать только что изобретенный мной термин: токсическая девственность? С момента прочтения книги я уже поуспокоилась. Но тогда моей первой мыслью было: да будут прокляты девственники, готовые смешать людей с грязью за малейшее несовершенство!
В наше время это зовут асексуальностью, с которой можно жить, если не трогать других (хехе). Честный человек женился бы с таким диагнозом должен за милю обходить дома с незамужними девушками, а если ему по родственной необходимости случится оказаться в таком доме, - надевать на грудь табличку “I am not marriage material”, и чтобы буковки были покрупнее.
Еще одну интересную параллель можно провести с рассказом Дж. Лондона Когда боги смеются. Если долго лелеять невинность, то может наступить момент, когда опыт перестает быть желанным. Ну и все, оставим их в покое, этих дурачков.
Вернемся в Боскасл.
Деревня Боскасл была семейством Боттро (Bottreaux), построившим замок в тихом корнуольском местечке на правах норманских завоевателей между 1154 и 1189 годами.
Чуть позже замок с насыпным холмом и рвом “оброс” деревней, в которой Эдвард II в 1312 году милостиво разрешил благородному семейству Боттро держать рынок, а также проводить ярмарки в честь дня Св. Джеймса. От замка мало что осталось, и хотя это туристическое преступление не посетить руины, но гавань оказалась гораздо заманчивее.
Именно в этом месте (деревня Боскасл) реки Милл Лит и Иордан (!) добавляют свои воды к более крупной Валенси и все вместе “вытекают” в море. Как это частенько случается в высоко-приливной Англии, нет ничего необычного, если вода иногда начинает двигаться вспять, и море закачивает соленую воду обратно в устье реки, так что движение между морем и рекой реверсивное.
В книге деревня Замок Ботерел упоминается как порт. Недипломированный архитектор Стивен Смит прибывает на родину как раз туда, что свидетельствует о достаточной вместимости сооружений для кораблей дальнего плавания и эксплуатировании его не только в качестве рыболовецкого сооружения. Это значимая деталь, которая безошибочно определяет место, назови его автор совсем уж странно.
Во время постройки порта в 1584 году сэром Ричардом Гренвиллом это была единственная значительная гавань в радиусе 20 миль. Она надежно укрыта естественными каменными стенами. Порт также активно использовали для нужд промышлености и торговли, ввозя через него уголь, и известняк, и отправляя сланец, добываемый в регионе. Шрамы от каменоломен сланца - основной деятельности региона - до сих пор украшают суровые утесы от Боскасла до Тревалги.
В 16 веке с легкой руки чрезмерно наблюдательного и нелояльного туриста город обрел репутацию “грязного и дурно управляемого”. К счастью, причина этой довольно чувствительной критики давно в прошлом. Город выглядит хотя аскетичным и мрачным, благодаря погоде, но вполне чистым и ухоженным и готовым к любому туристскому капризу.
Постоялый двор Веллингтон-инн, построенный вблизи гавани в том же 16 веке, получил в 1836 году, в качестве добровольного дара новую меблировку, включая церковные лампы, от нашего доброго знакомого... архитектора Томаса Харди, а также витражные окна.
Популярное и вполне безопасное в наше время увлечением атрибутами ведьмовства, отразилось в открытии множества тематических магазинчиков по всей стране, хотя тут надо уточнить, что имеется в виду Великобритания, ведь Корнуолл можно считать отдельной страной, по примеру Уэльса. В магазинах на полном серьезе продают колдовские книги, горшочки для варения зелья с “набором ингредиентов”, магические кристалы и ароматические курения.
Именно это последнее чудо маркетинга держит меня подальше от таких мест, не хуже старомодной аллергии на ведьм, в силу индивидуальной непереносимости ароматов. Магазинами новая мода не ограничивается, в деревне функционирует Музей ведьм. Впрочем, я туда так и не заглянула - в оба моих посещения музей был закрыт, не повезло.
Для поддержки туризма, а также для сохранения Боскасла для потомков и нас, современников, я надеюсь, значительная часть земель в деревне и вокруг нее передана Фонду национального наследия (читайте: автостоянки строго платные, даже если вы заехали по делам).
Является это заслугой Фонда или местного исторического общества, но одно из происшествий не будет забыто еще очень долго. 16 августа 2004 года в деревне случилось наводнение. Вопреки моей осторожной догадке, что могло быть виновато море, беда пришла с другой стороны. В течение двух недель, предшествующих событию, постоянными дождями была сильно пропитана почва. Дренажная система из-за крутизны склона была забита землей и сланцем. Невероятное количество “жидких” осадков (60 мм, фактически месячная норма) выпало всего за два часа и привело к ураганному сходу водных потоков совместными стараниями Валенси и Иордана.
Впрочем, море тоже внесло свою лепту в виде необычно высокого штормового прилива. Водой было сметено все, что было недостаточно прочным. Машины (числом 75 плюс 5 “караванов”), 6 зданий, лодки, внешние сооружения были смыты в направлении гавани. Разрушен мост. Дороги были покрыты девятифутовым слоем грязи. Был снесен туристический центр, основа экономического благополучия деревни - туризм, также как и другие виды бизнеса (числом около 100), понесли колоссальные потери. После чего местное население добавило к катастрофе дополнительный ущерб, подав многочисленные заявки на страховое возмещение. Но... ни один человек не погиб. Спасибо двадцать первому веку и современным системам предупреждения и спасения. В эвакуации приняли участие морская авиация и Королевские воздушные силы (RAF) при помощи Авиационного координационного центра спасения в Кинлоccе (Шотландия).
В настоящее время население деревни насчитывает примерно 1000 человек.
Ну вот опять начался дождь, в этих местах это обычное явление. Пора прощаться с Боскаслом.
Оглянемся еще раз на тихую деревню и обманчиво спокойную почти обмелевшую реку и вспомним о бедняжке Элфриде. Любовь Генри Найта прошлась по ней как бурный поток, что смел все незакрепленное имущество Боскасла в дождливую ночь. Без жертв, увы не обошлось.
Надеюсь, что читатель, вооруженный знанием, не даст никому разрушить свою жизнь в угоду высоким, и оттого особенно опасным идеалам.
Про те самые синие глаза придется писать в другой статье.
В самом начале чтения меня стали одолевать неприятные подозрения, что несмотря на присутствие в анамнезе архитектора и молодой неискушенной девицы, содержание как-то не очень похоже на ожидаемое, а именно: несостоявшаяся помолвка есть, а детективной истории нет. Уже поняв, что я ошиблась, я решила, что роман многообещающий на предмет попранных прав женщин. “Совершенно другая” книга, которая началась в стиле “sweet and sickly”, оказалась заслуживающей внимания, а именно, возмутила меня до глубины души.
Это можно объяснить только моей юностью и неразборчивостью, но когда-то мне Харди очень нравился. Тот самый четырехтомник содержал Возвращение на родину - вполне себе интересное повествование, Вдали от шумной толпы - захватывающее, Тесс, - однозначно, мрачная штука. Поковырявшись в Под деревом зеленым, я вежливо поразилась, как талантливо автор написал целую книжку ни о чем. Остальное я либо не помнила, либо так и не прочитала. Кажется там не было Джуд незаметный (или я его не заметила) - хмм, судя по описанию, сейчас бы я отреагировала как “доктор, да вы больной!”.
Сейчас я смелее в оценках и могу заявить (шепотом), что сейчас Харди мне скорее не нравится. Во-первых, мне неприятна его “достоевщина” (эээ, это, возможно не то, что вы подумали), а именно эта залихватская манера его героев бросать свою жизнь под хвост коту. Во-вторых, его толстовщина, когда все самые неприглядные поступки герои совершают с логичными и часто “добрыми” намерениями или из ложной “безысходности” и/или “морального превосходства”. В третьих, его андерсеновщина, когда за все неприятности ответственность и наказание несет женщина, даже если точно виноват мужчина.
Обычно я избегаю слишком близкого знакомства с авторами, их книги от этого только выигрывают, поверьте мне! Только сейчас , заглянув одним глазом в его викибиографию, я обнаружила, что он тоже архитектор! рано потерял первую жену и и поэтому старается похоронить каждую женщину, которая появляется на страницах его книг. Некоторым удается вырваться, но не все могут похвастаться беззаботностью существования, вымоленного у смерти.
В добавление к перечисленным серьезным недостаткам, Харди отпугивает тем, что как и он сам, его герои под самое горлышко залиты невероятным набором латыни, мифологии, литературы и,... совсем уж нестерпимо, поэзии. Так как большинству советских людей не преподавали классическую литературу и искусство даже по недоразумению, находить в книгах слишком уж культурных, по сравнению с читателем, героев - почти невыносимая мука.
Вероятная причина такого высокобровия Харди - стремление доказать, что пропитаться культурой способен любой, кто поставил перед собой такую цель, и что отсутствие университетского образования по причине низкого происхождения - не помеха. Нисколько не сомневаясь в похвальности такого стремления и его результате, я все же нахожу такую концентрацию перлов чрезмерной. Со мной согласен и Генри Джеймс, который заметил, что такое изобилие замысловатых и зубодробительных словечек - демонстрация дурного вкуса и вульгарности, пусть и ненамеренная и продиктованная лучшими намерениями.
Более продвинутые и осведомленные критики, чем моя жалкая персона, замечали, что роман не выдержан в стиле - комическое смешано с трагедией - (хотя находятся и те, кто одобряет это как личный почерк писателя), к тому же сюжетная линия изобилует странными изломами, совершенно не обоснованными с точки зрения логики. Моя оценка, вероятно, более эмоциональная, чем научно-литературная. Мне, собственно, наплевать на стиль. Но я никак не могу уловить то, в чем обвиняли Харди современники: потворствование сексуальной свободе, женской эмансипации и пр.и пр. Если и так, то свою точку зрения на женский вопрос он достаточно умело замаскировал собственным (и героев) мужским шовинизмом.
Приступая к статье о романе, я планировала написать и обогатить ее своими фотографиями из Дорсета, в котором бывала несколько раз. В Дорсете родился и прожил часть жизни Томас Харди. И если быть внимательным, то таблички “здесь.... Томас Харди” можно найти в этом графстве повсеместно. Сам писатель считал себя частью так называемого Уэссекса, который включал земли западных графств Дорсета, Хампшира, Вилтшира и Сомерсета.
Но роман Пара голубых глаз имеет отношение к Корнуоллу и совсем уж западному краешку Девона, так что и иллюстрировать его надо бы фотографиями соответствующих мест. Поэтому, добро пожаловать туда!
В романе названия мест хитро зашифрованы, но въедливые ученые легко разгрызли даже не очевидные аллюзии. Так было установлено сходство Боскасла с Замком Ботерел (собственно говоря, это и есть его оригинальное название), Тинтаджела с Дандаджелом, Эксонбери с Эксетером, Камелтона с Камелфордом и Старлея с Бьюдом. Некоторые названия получены путем искажения, урезания настоящих имен, так что можно угадать. Несомненно, Харди не первый и не последний писатель, кто создал страну для собственных произведений, которая отлично вписалась в границы существующих графств, а если точнее, Западной страны саксов (Wessex). Для описания и понимания событий в книге это не имеет существенного значения, однако Харди, будучи архитектором, видимо, не допускал неясности в вопросах картографии.
Тинтаджел я приберегу для следующего поста (неведомо, когда я его напишу), для него понадобятся рыцари и стол с круглой столешницей. Героиню книги Тинтаджел вдохновил на написание куртуазного романа, возможно, с хорошей примесью мистики, но бедняжку никак не поддержали в этом близкие, а кое-кто вообще поставил на этой затее жирный крест, как с литературной, так и с социальной точек зрения. Так что остановимся на Боскасле, тем более, что по угрюмости мезансцены он мало в чем уступает Тинтаджелу.
Как я уже замечала, довольно глупо подходить к социальной жизни прошлого с современными мерками и стандартами. Например, с точки зрения феминизма. И тому феминизму не так много лет, а до практического установления некоторых норм в законах некоторых стран дошло совсем уж недавно.
Но в данном случае феминизм - избыточная мера оценки произошедшего в книге, характеров ее героев и принципов, на которых строятся их поступки. Ситуация, только по недосмотру ее автора, не приведшая к явной трагедии (хотя, это смотря чье разбитое сердце препарировать), сложилась потому, что нарушились элементарные базовые законы гуманизма и законы порядочности, а вовсе не правила приличия. Если человек эгоист, или тиран, или патологический, или лгун, такая уж ли большая разница мужчина это или женщина?
Я стараюсь также избежать очевидной ошибки осуждения героев повествований, потому что веди они себя по-другому, не было бы книги. И опять же в данном случае существенно необходимо найти “виновников” и... нет, не наказать их (наказание они носят в себе самих), а сформулировать их прегрешения и заклеймить их (прегрешения) для предостережения будущим поколениям и извлечения полезного урока: как нельзя поступать с другим человеческим существом. Раз уж Библия не справилась с помощью “как вы не хотели бы, чтобы поступили с вами”.
Элфриде не посчастливилось в течение короткого времени (весь временной диапазон событий укладывается в 3 года, один из которых происходит уже за кулисами, пока главные действующие лица “в отпуске”, нарваться на двух совершенно неопытных любовников. Итого, вместе с ней, трое несмышленышей. Попрошу заметить, что слово “любовник” здесь и на протяжении всего поста (если не указано другое) применено строго в соответствии с лексикой 19 века, когда make love обозначало ухаживать, а любовник девушки - это тот, кто в эту девушку влюблен. Точка.
Первый из поклоннико Элфриды, Стивен Смит, юн и благороден, несмотря на простое происхождение; второй - гораздо старше, куда ученее и с родословной у него все в порядке. Стивен является, очевидно, альтер-эго писателя. Совпадают и профессия, и простонародные корни, а исследователи биографии и библиографии найдут куда больше сходства. Генри Найт, /эсквайр/, работать не обязан, поэтому он изучает все, что попадет под руку, пишет эссе и путешествует к собственному удовольствию. По случайному стечению обстоятельств Найт является дистанционным преподавателем-корреспондентом Стивена Смита, каковое обстоятельство, тем не менее, не привело к прояснению некоторых фактов между тремя участниками треугольника, что могло бы исключить именно такой исход трагедии, хотя не ее саму.
Не волнуйтесь, я все объясню, хотя постараюсь избежать слишком уж явных спойлеров. Или не объясню...
И Стивен и Генри оба влюбили в себя молодую девушку, один своим обожанием, другой - своей независимостью от ее чар. Любовь к Стивену длилась, пока он был рядом, любовь к Генри разгорелась, когда он “взял паузу”. И Стивен, и Генри лишили бедняжку Элфриду возможности принять взвешенное решение: первый своей горячностью, второй своей холодной категоричностью.
Мое возмущение поспешностью действий Смита, который, как мне казалось, вынудил Элфриду принять его руку и сердце, как единственного “действующего” претендента, улетучилось, когда я сравнила его с Найтом. Никак нельзя вменять Смиту в вину его неопытность, но еще безнадежнее - делать причиной всех бед Элфриды. Обнаружив, без всякого предупреждения, что Элфрида оставила его, предпочтя более взрослого соперника, на много ступеней социальной лестницы выше его, Смит поступает благородно, “замяв для ясности” любые притязания на Элфриду и не выдав ни словом, ни взглядом существовавшую когда-то между ними привязанность. Это натуральное благородство, а также зеленая молодость извиняют его ошибки. Невиновен, ваша честь.
Девушка неизбежно учится “читать” людей и разбираться в самой себе, ее осведомленность и разумность выигрывают от каждого нового человека в ее окружении. Если Стивен Смит покорил ее (слишком легко) одним лишь признанием в любви и мальчишеским обожанием, то Генри Найт добился своего еще легче, подвергая сомнению ее очарование и строя “комплименты” на противоречии между тем, чего она ожидала, и что получала. Ее любовь к Найту была неотвратима именно потому, что она продвинулась в своем опыте любви, которому она была благодарна простаку Смиту. Так что без одного шага не было бы и другого. Но именно Найт, по сути, осознанно использовал ее неопытность.
И тут мы сталкиваемся с причиной катастрофического недоразумения между героями. Опыт - странная штука. Независимо от того, как тяжело или, напротив, легко он нам дался, совершенно невозможно от него избавиться, отменить. Более всего это справедливо в отношении любви. Все ее аспекты, начиная от молчаливого переживания, а далее первого трепета прикосновения рук и поцелуя, до, собственно, акта физического воплощения, подпадают под этот суровый закон.
Самый невинный, мимолетный, случайный первый поцелуй никогда не сможет повториться. Даже если заменить все декорации и “подсунуть” другого целовальщика/целовательницу. Даже если это тот же самый. Второй поцелуй уже проходит в категории “и все остальные”.
В самом наличии опыта нет ничего страшного или осуждающего. Это просто данность.
То же можно сказать и про (ой ой!) и половой акт. И, теперь уже по меркам современности, в этом тоже нет ничего выдающегося. И поцелуй, и физическое соитие, пожалуй, слишком уж переоценены человечеством. Но вот переоценивать первый прецедент такого рода как самоценность, а утрату невинности и обретение опыта как трагедию - это непростительная глупость, почти преступление. Возьмем паузу, чтобы обдумать это.
Будучи человеком практическим, молодой Харди выбирал между двумя профессиями - архитектора и литератора - только с точки зрения того, насколько хорошо они обеспечат его жизнь. Окончательный выбор он сделал только тогда, когда литературный труд (та самая книга, о которой идет здесь речь) принесла ему 200 фунтов стерлингов гонорара. Опять же с точки зрения практичности он заключил, что, вероятно, совмещать эти профессии будет нецелесообразно и нанесет ущерб его благополучию в целом. Кроме того, как литератор, Харди мог рассчитывать на стабильный доход только от беллетристики, а именно, сериальных романов. Душа его тяготела к поэзии, но именно поэзия стала едва ли не побочным выражением его творческого таланта, практически, хобби.
Карьера писателя давала не только деньги, но и удовлетворяла потребность в социальном положении обеспеченного человека с классическим университетским образованием, которого у Харди не случилось по серьезной причине (либо нехватки средств, либо недостаточно благородного происхождения, скорее всего и того, и другого).
Несмотря на определенные успехи в профессии архитектора, Харди не ощущал ее как призвание, как любимое дело. Долгое время он изнывал от вечной позиции ассистента, подающего надежды, между тем как посвятил своей работе и обучению половину жизни (до того, как сменил архитектуру на литературное поприще). Нет, он никогда “не кончал университетов”, но школу прошел хорошую, сдавал квалификационные экзамены и побеждал в архитектурных конкурсах. Тем не менее, уступая “практичности” и настояниям матери, мечтавшей о блестящей карьере для своего умного мальчика, Харди сделал все возможное для обретения финансовой уверенности.
Составив имя в литературе, Харди все больше отделял себя от всяческих ассоциаций с преждней профессией, где успех художника-архитектора зависел от денег, происхождения, связей и положения на социальной и профессиональной лестнице. “Работая” писателем, он получал автономию от “коллег” и профессиональной этики, которую дает только позиция творца-одиночки.
Одиночка вынужден производить продукт целиком, от начала до конца. В его труде нет места специализации и разделению обязанностей. У меня смутное ощущение, ничем не подтвержденное, кроме некоторых выдернутых фраз из книги, что Харди внутренне сопротивлялся требованиям времени и экономики и считал, что разделение труда ущербно по определению. Необходимость специализации выхолащивает целостность и разносторонность таланта. Вот например эта фраза, про то, что отец Стивена Смита был из тех неуклюжих работяг, который непременно сделает булавку самостоятельно, от начала до конца, заслужив этим презрение от Адама Смита и уважение от Маколея, как настоящий художник.
Сам же Стивен Смит (все совпадения случайны), наживший профессиональный капитал в уравнивающей все классы и происхождения Индии, как раз автором определяется как “один из многих” специалистов, утративших личную своеобразность в пользу эффективности, “как хамелеон сменяющий цвет” в угоду заказчика. Кроме того, такую адаптивность Харди считает типично... женской и потому не слишком респектабельно чертой. Вот это спекуляция! И, похоже, мы опять возвращаемся к героям.
Если Стивен Смит, как и его протагонист, - чересчур практичный человек, то Генри Найт настолько оторван от реальной жизни, насколько это возможно. Социальное неравенство между ними состоит, в частности, и в том, что Смит, лишенный возможности получить университетское образование, жаждет его, или, во всяком случае ощущает недостаток оного.
Найт же, классически образованный, не имеет практического применения своим знаниям, кроме, разве что, усердного и бескорыстного “излучения” их в окружающую среду. Его литературоведческие изыскания и художественные обзоры никто при всем желании уязвить не назовет работой, так что с этой стороной небездельной жизни все в порядке (хотя, как представитель среднего класса, он подвизается барристером в Лондонских иннах). Он совершенный человек-капсула: самодостаточный и самодовольный. На каждую тему у него найдется ворох латинских и греческих изречений и аллюзий из соответствующих случаю аллюзий. Земное знание и сравнения он отвергает как несостоятельные и грубые. Опыт настоящей жизни с реальными людьми и их недостатками и страстями - отсутствует. Тот самый парадокс, когда образование и знание (мудрость) не обозначают одного и того же.
А вот дополнительная характеристика из предисловия: “Превосходя интеллектуально и социально невинного Смита (который к слову сказать продолжал двигаться вперед в ином, невинном мире), Найт перестал развиваться и так и “повис” без движения, как его тело над утесом (сцена из книги). Но хотя Найт, строго говоря, профессионал, он обездвижен собственным идеализмом. Можно сказать, что он окаменелость некой до-профессиональной формы жизни, чисто умственная сущность, и скоро будет оставлен далеко позади новым поколением “интеллекта-в-действии”.
Генри Найт демонстрирует полное отсутствие “приспособляемости”, гибкости, а значит имеет право называться типичным мужчиной?!.
Интересная интерпретация невыносимо и нереально длинной главы про спасение доблестного Найта от смерти на утесе, опасности которой он подвергся по собственной глупости к тому же. Еще интереснее, что Харди, с которого, кажется, более чем подробно списан Смит, олицетворяющий все его философию, вдруг признается, что в нем гораздо больше от Генри Найта, чем от Смита. Ну и дела....
Генри Найт, по замечанию того же предисловия, лишен опыта отношений, причем его неопытность чуть ли не катастрофичнее неопытности Смита и даже Элфриды. Потому что они неопытны... осознанно и ищут знания по предмету “любовь”, пусть даже путем ошибок и недоразумений, а Генри Найт отвергает саму возможность получения этого опыта и его целесообразность.
Здесь надо бы упомянуть о следующем. Хорас Моул, профессор Кембриджского университета - условный прототип Генри Найта (в части корреспонденского менторства и старшего товарища, оказавшего серьезное влияние на самого Харди). Совершил суицид в 1873 после 10 лет дружбы с архитектором (и писателем). Мне вдруг стало интересно, заканчиваются ли на упомянутых параллели с Хорасом Моулом. Ну не покончил же он с собой ни с того ни с сего. Кстати, хотя это и богопротивно, но хотя бы подумать об этом интересном способе “азвоздам”, после того, что он натворил, мог бы и Генри Найт. Ну хотя бы на недельку-другую потерять сон и аппетит, а?...Увы нам!
Элфрида в смятении, оттого что она лжет Генри относительно своей полной невинности, не понимая хорошенько, где же она была, эта красная черта. Генри же отодвигает эту черту совершенно по-библейски чуть ли не к факту рождения грешницы. Хотя неудивительно, что влюбленная девушка поднимает как знамена все идеи своего героя, даже самые идиотские. Мне хорошо знакома, в том числе и из собственного примера, эта тяга “отдаться” мнению человека без малейшей доли критики или ревизионизма. К сожалению, могу констатировать, что это чаще случается с девушками, которые (положительная черта) умеют любить безусловно и (и это плохо) с готовностью подчиняются “авторитетам”. Став постарше, женщины начинают вырабатывать свою точку зрения, при этом вполне мирно сосуществуя с супругом, при условии, что он не законченный тиран.
А вот Генри Найту, со всей его начитанностью и классическим образованием, могла бы прийти в голову блестящая мысль, что любой опыт, полученный с любовником (в старомодном и новом смыслах) обнуляется с новым. И что Элфрида для него так же невинна, как и его любовь для нее. Тем более, что первое детское чувство отличается не только невинностью его выражения, но и предельной скоротечностью и отсутствием последствий.
Эта мысль пришла мне без подсказки, но я была приятно поощрена совпадением мнений с теми самими осведомленными критиками. Да, и Эйнджел Клер, и Генри Найт держали себя в слишком строгом “карантине”, не допуская никаких пятнышек на репутации своих возлюбленных. Можно найти много лестных эпитетов для их девственной природы: аскетизм, добродетель, “чистоту помыслов”, непорочность. А я не постесняюсь: это монашеская импотенция, которая заявляет: я не хочу/не могу, значит и вам нельзя. Или лучше использовать только что изобретенный мной термин: токсическая девственность? С момента прочтения книги я уже поуспокоилась. Но тогда моей первой мыслью было: да будут прокляты девственники, готовые смешать людей с грязью за малейшее несовершенство!
В наше время это зовут асексуальностью, с которой можно жить, если не трогать других (хехе). Честный человек женился бы с таким диагнозом должен за милю обходить дома с незамужними девушками, а если ему по родственной необходимости случится оказаться в таком доме, - надевать на грудь табличку “I am not marriage material”, и чтобы буковки были покрупнее.
Еще одну интересную параллель можно провести с рассказом Дж. Лондона Когда боги смеются. Если долго лелеять невинность, то может наступить момент, когда опыт перестает быть желанным. Ну и все, оставим их в покое, этих дурачков.
Вернемся в Боскасл.
Деревня Боскасл была семейством Боттро (Bottreaux), построившим замок в тихом корнуольском местечке на правах норманских завоевателей между 1154 и 1189 годами.
Чуть позже замок с насыпным холмом и рвом “оброс” деревней, в которой Эдвард II в 1312 году милостиво разрешил благородному семейству Боттро держать рынок, а также проводить ярмарки в честь дня Св. Джеймса. От замка мало что осталось, и хотя это туристическое преступление не посетить руины, но гавань оказалась гораздо заманчивее.
Именно в этом месте (деревня Боскасл) реки Милл Лит и Иордан (!) добавляют свои воды к более крупной Валенси и все вместе “вытекают” в море. Как это частенько случается в высоко-приливной Англии, нет ничего необычного, если вода иногда начинает двигаться вспять, и море закачивает соленую воду обратно в устье реки, так что движение между морем и рекой реверсивное.
В книге деревня Замок Ботерел упоминается как порт. Недипломированный архитектор Стивен Смит прибывает на родину как раз туда, что свидетельствует о достаточной вместимости сооружений для кораблей дальнего плавания и эксплуатировании его не только в качестве рыболовецкого сооружения. Это значимая деталь, которая безошибочно определяет место, назови его автор совсем уж странно.
Во время постройки порта в 1584 году сэром Ричардом Гренвиллом это была единственная значительная гавань в радиусе 20 миль. Она надежно укрыта естественными каменными стенами. Порт также активно использовали для нужд промышлености и торговли, ввозя через него уголь, и известняк, и отправляя сланец, добываемый в регионе. Шрамы от каменоломен сланца - основной деятельности региона - до сих пор украшают суровые утесы от Боскасла до Тревалги.
В 16 веке с легкой руки чрезмерно наблюдательного и нелояльного туриста город обрел репутацию “грязного и дурно управляемого”. К счастью, причина этой довольно чувствительной критики давно в прошлом. Город выглядит хотя аскетичным и мрачным, благодаря погоде, но вполне чистым и ухоженным и готовым к любому туристскому капризу.
Постоялый двор Веллингтон-инн, построенный вблизи гавани в том же 16 веке, получил в 1836 году, в качестве добровольного дара новую меблировку, включая церковные лампы, от нашего доброго знакомого... архитектора Томаса Харди, а также витражные окна.
Популярное и вполне безопасное в наше время увлечением атрибутами ведьмовства, отразилось в открытии множества тематических магазинчиков по всей стране, хотя тут надо уточнить, что имеется в виду Великобритания, ведь Корнуолл можно считать отдельной страной, по примеру Уэльса. В магазинах на полном серьезе продают колдовские книги, горшочки для варения зелья с “набором ингредиентов”, магические кристалы и ароматические курения.
Именно это последнее чудо маркетинга держит меня подальше от таких мест, не хуже старомодной аллергии на ведьм, в силу индивидуальной непереносимости ароматов. Магазинами новая мода не ограничивается, в деревне функционирует Музей ведьм. Впрочем, я туда так и не заглянула - в оба моих посещения музей был закрыт, не повезло.
Для поддержки туризма, а также для сохранения Боскасла для потомков и нас, современников, я надеюсь, значительная часть земель в деревне и вокруг нее передана Фонду национального наследия (читайте: автостоянки строго платные, даже если вы заехали по делам).
Является это заслугой Фонда или местного исторического общества, но одно из происшествий не будет забыто еще очень долго. 16 августа 2004 года в деревне случилось наводнение. Вопреки моей осторожной догадке, что могло быть виновато море, беда пришла с другой стороны. В течение двух недель, предшествующих событию, постоянными дождями была сильно пропитана почва. Дренажная система из-за крутизны склона была забита землей и сланцем. Невероятное количество “жидких” осадков (60 мм, фактически месячная норма) выпало всего за два часа и привело к ураганному сходу водных потоков совместными стараниями Валенси и Иордана.
Впрочем, море тоже внесло свою лепту в виде необычно высокого штормового прилива. Водой было сметено все, что было недостаточно прочным. Машины (числом 75 плюс 5 “караванов”), 6 зданий, лодки, внешние сооружения были смыты в направлении гавани. Разрушен мост. Дороги были покрыты девятифутовым слоем грязи. Был снесен туристический центр, основа экономического благополучия деревни - туризм, также как и другие виды бизнеса (числом около 100), понесли колоссальные потери. После чего местное население добавило к катастрофе дополнительный ущерб, подав многочисленные заявки на страховое возмещение. Но... ни один человек не погиб. Спасибо двадцать первому веку и современным системам предупреждения и спасения. В эвакуации приняли участие морская авиация и Королевские воздушные силы (RAF) при помощи Авиационного координационного центра спасения в Кинлоccе (Шотландия).
В настоящее время население деревни насчитывает примерно 1000 человек.
Ну вот опять начался дождь, в этих местах это обычное явление. Пора прощаться с Боскаслом.
Оглянемся еще раз на тихую деревню и обманчиво спокойную почти обмелевшую реку и вспомним о бедняжке Элфриде. Любовь Генри Найта прошлась по ней как бурный поток, что смел все незакрепленное имущество Боскасла в дождливую ночь. Без жертв, увы не обошлось.
Надеюсь, что читатель, вооруженный знанием, не даст никому разрушить свою жизнь в угоду высоким, и оттого особенно опасным идеалам.
Про те самые синие глаза придется писать в другой статье.