(no subject)
Прекрасное от Сопредельной Библиотеки.
Вечер. На скамейке штрафников сидит четырёхлетняя дочь Дежурной По Залу, удалённая с поля за нарушение тишины. Некоторое время тихо, сквозь зубы тянет ноту протеста, а потом отвлекается на сидящего неподалёку сисадмина.
ДОЧЬ ДЕЖУРНОЙ. Дя-дя, а кто в этой комнате живёт?
СИСАДМИН. Угу.
ДОЧЬ ДЕЖУРНОЙ. Дя-дя! Ну, кто в этой комнате живёт?
СИСАДМИН. Сервер.
ДОЧЬ ДЕЖУРНОЙ. Сева?
СИСАДМИН. Угу.
ДОЧЬ ДЕЖУРНОЙ. А как этого Севу зовут?
СИСАДМИН. Угу.
ДОЧЬ ДЕЖУРНОЙ. А я знаю, как! Витя, да?
СИСАДМИН. Угу.
Дочь дежурной видит, что дело безнадёжное, надувает губы и отодвигается на другой конец штрафной скамьи.
А на следующий день на файл-серверной красуется аккуратная табличка:
«ВИТЯ».
Это большая ошибка - думать, что сисадмины не реагируют на внешние раздражители. На самом деле вся нужная информация у них автоматически записывается на жёстком диске и никогда не пропадает даром.
**
А я поняла, что книги, живущие в моём зале, я могу узнать уже не только по цвету переплётов и трещинкам на корешках.
И даже не по цвету и толщине ниток, торчащих из этих корешков.
Я узнаю их по осанке и манере держать себя на полке. Клянусь вам, и то, и другое сугубо индивидуально и до невозможности характерно.
Я поняла это, когда в одном из отсеков зала внезапно погас свет, и я убедилась, что пока к нам добирается электрик, я могу узнавать книги на ощупь, по позам и силуэтам, почти безошибочно извлекать и выносить на свет по требованию.
Кажется, есть такая китайская сказка о студенте, который писал в темноте иероглифы в то время, как его мать в той же темноте, с погашенным светильником пекла хлебцы. Пока иероглифы у юноши не стали такими же ровными и правильными, как хлебцы у матери, считалось, что он не овладел ещё искусством каллиграфии и должен продолжать учиться.
И Робин Гуд, помнится, стрелял с завязанными глазами в шестипенсовую монетку… Чёрт. Как приятно, однако, тоже оказаться участником чего-то такого… мифологического.
Хотя, конечно, со светом гораздо удобнее.
Вечер. На скамейке штрафников сидит четырёхлетняя дочь Дежурной По Залу, удалённая с поля за нарушение тишины. Некоторое время тихо, сквозь зубы тянет ноту протеста, а потом отвлекается на сидящего неподалёку сисадмина.
ДОЧЬ ДЕЖУРНОЙ. Дя-дя, а кто в этой комнате живёт?
СИСАДМИН. Угу.
ДОЧЬ ДЕЖУРНОЙ. Дя-дя! Ну, кто в этой комнате живёт?
СИСАДМИН. Сервер.
ДОЧЬ ДЕЖУРНОЙ. Сева?
СИСАДМИН. Угу.
ДОЧЬ ДЕЖУРНОЙ. А как этого Севу зовут?
СИСАДМИН. Угу.
ДОЧЬ ДЕЖУРНОЙ. А я знаю, как! Витя, да?
СИСАДМИН. Угу.
Дочь дежурной видит, что дело безнадёжное, надувает губы и отодвигается на другой конец штрафной скамьи.
А на следующий день на файл-серверной красуется аккуратная табличка:
«ВИТЯ».
Это большая ошибка - думать, что сисадмины не реагируют на внешние раздражители. На самом деле вся нужная информация у них автоматически записывается на жёстком диске и никогда не пропадает даром.
**
А я поняла, что книги, живущие в моём зале, я могу узнать уже не только по цвету переплётов и трещинкам на корешках.
И даже не по цвету и толщине ниток, торчащих из этих корешков.
Я узнаю их по осанке и манере держать себя на полке. Клянусь вам, и то, и другое сугубо индивидуально и до невозможности характерно.
Я поняла это, когда в одном из отсеков зала внезапно погас свет, и я убедилась, что пока к нам добирается электрик, я могу узнавать книги на ощупь, по позам и силуэтам, почти безошибочно извлекать и выносить на свет по требованию.
Кажется, есть такая китайская сказка о студенте, который писал в темноте иероглифы в то время, как его мать в той же темноте, с погашенным светильником пекла хлебцы. Пока иероглифы у юноши не стали такими же ровными и правильными, как хлебцы у матери, считалось, что он не овладел ещё искусством каллиграфии и должен продолжать учиться.
И Робин Гуд, помнится, стрелял с завязанными глазами в шестипенсовую монетку… Чёрт. Как приятно, однако, тоже оказаться участником чего-то такого… мифологического.
Хотя, конечно, со светом гораздо удобнее.