Пластырь от душевных ран
Ангельское дитя в золотых кудряшках и белоснежных, расшитых бисером перьях, лежит ничком, уткнувшись лицом в асфальт, и упоенно рыдает, пиная ногами воздух.
Две женщины стоят поодаль и изо всех сил не видят и не слышат этого в воспитательных целях. Ещё чуть поодаль стоят два суровых молодых человека лет восьми-девяти и раздражённо морщатся, косясь в сторону бурного ангельского горя. Наконец один из них не выдерживает, подходит к страдалице, рывком переводит её в сидячее положение и суёт ей какую-то книжку, извлечённую из портфеля.
- Хватит орать. На, лучше, посмотри, какие картинки страшные….
Дитя тотчас умолкает, как выключенное, втягивает в себя горе вместе со слезами и всхлипываниями и погружается в страшный, непостижимый мир «Учебника английского языка». Поистине дивное зрелище: белые, выпачканные в пыли синтетические перья, размазанная по лицу и уже потихоньку тающая обида, сосредоточенно отвисшая губа и распахнутые глаза, застывшие в исследовательском изумлении
Мама всё-таки подходит, поднимает её с асфальта и усаживает в коляску. А она даже не замечает этого - она уже не здесь, а вся там, внутри текста, который ещё не может прочитать.
Интересно, найдётся ли в будущем книга, которая так же утешит её уже в другом, более позднем, взрослом горе?... Я вдруг вспомнила себя то ли на третьем, то ли на четвёртом курсе, мрачно собирающую по полу институтского коридора осколки только что разбитого сердца и почти с облегчением осознающую, что жизнь - кончена и больше ничего в ней уже не будет…. Ну, разве что завтрашний семинар, к которому всё-таки надо подготовиться.
…Какой там семинар? Разумеется, едва завернув в библиотечную дверь, я тотчас взяла томик Гарсиа Лорки и зависла над ним в уголке, глотая слёзы и прижимая локоть к груди с впившимися изнутри сердечными осколками… У Лорки очень мало стихов о любви. И все они , как на подбор, - странные, отстранённые и лунно-ледяные. Я прикладывала этот лёд к своим душевным ранам и чувствовала, как он впитывает боль и снимает жар, и на место туповатой горестной обречённости приходит нежная меланхолическая тоска - пожалуй, скорее отрадная, чем мучительная. Огни от настольных ламп тихо расплывались и двоились в радужной дымке под шелест страниц, кто-то сзади шипел и жаловался, что какие-то черти унесли у него методичку по общему библиотековедению, а я беззвучно бормотала, раскачиваясь в мысленном трансе:
"Луна, луна моя, скройся -
Не то вернутся цыгане
Возьмут они твоё сердце
И серебра начеканят.."
"Не бойся, мальчик, не бойся
Взгляни, хорош ли мой танец?
Когда вернутся цыгане,
Ты будешь спать и не встанешь."
«Хватит орать! Посмотри лучше, какие страшные картинки!»
Бог знает, каким странным образом я исцелялась через эти самые картинки, но - исцелялась. И вместо тоски и опустошённости чувствовала прилив сил и желание жить дальше. И, пугаясь этих картинок и растворяясь в них, сердце как-то незаметно склеилось само собой и стало, как новенькое, а горе, как оказалось, вовсе не стоило того, чтобы падать на асфальт и биться в истерике, болтая ногами.
Скажите, а в вашей жизни были книги, которые в тяжёлый момент исцеляли вам душу, как пластырь, приложенный к ране? Ведь наверняка же были. Расскажите, - если только это не очень личное.
Две женщины стоят поодаль и изо всех сил не видят и не слышат этого в воспитательных целях. Ещё чуть поодаль стоят два суровых молодых человека лет восьми-девяти и раздражённо морщатся, косясь в сторону бурного ангельского горя. Наконец один из них не выдерживает, подходит к страдалице, рывком переводит её в сидячее положение и суёт ей какую-то книжку, извлечённую из портфеля.
- Хватит орать. На, лучше, посмотри, какие картинки страшные….
Дитя тотчас умолкает, как выключенное, втягивает в себя горе вместе со слезами и всхлипываниями и погружается в страшный, непостижимый мир «Учебника английского языка». Поистине дивное зрелище: белые, выпачканные в пыли синтетические перья, размазанная по лицу и уже потихоньку тающая обида, сосредоточенно отвисшая губа и распахнутые глаза, застывшие в исследовательском изумлении
Мама всё-таки подходит, поднимает её с асфальта и усаживает в коляску. А она даже не замечает этого - она уже не здесь, а вся там, внутри текста, который ещё не может прочитать.
Интересно, найдётся ли в будущем книга, которая так же утешит её уже в другом, более позднем, взрослом горе?... Я вдруг вспомнила себя то ли на третьем, то ли на четвёртом курсе, мрачно собирающую по полу институтского коридора осколки только что разбитого сердца и почти с облегчением осознающую, что жизнь - кончена и больше ничего в ней уже не будет…. Ну, разве что завтрашний семинар, к которому всё-таки надо подготовиться.
…Какой там семинар? Разумеется, едва завернув в библиотечную дверь, я тотчас взяла томик Гарсиа Лорки и зависла над ним в уголке, глотая слёзы и прижимая локоть к груди с впившимися изнутри сердечными осколками… У Лорки очень мало стихов о любви. И все они , как на подбор, - странные, отстранённые и лунно-ледяные. Я прикладывала этот лёд к своим душевным ранам и чувствовала, как он впитывает боль и снимает жар, и на место туповатой горестной обречённости приходит нежная меланхолическая тоска - пожалуй, скорее отрадная, чем мучительная. Огни от настольных ламп тихо расплывались и двоились в радужной дымке под шелест страниц, кто-то сзади шипел и жаловался, что какие-то черти унесли у него методичку по общему библиотековедению, а я беззвучно бормотала, раскачиваясь в мысленном трансе:
"Луна, луна моя, скройся -
Не то вернутся цыгане
Возьмут они твоё сердце
И серебра начеканят.."
"Не бойся, мальчик, не бойся
Взгляни, хорош ли мой танец?
Когда вернутся цыгане,
Ты будешь спать и не встанешь."
«Хватит орать! Посмотри лучше, какие страшные картинки!»
Бог знает, каким странным образом я исцелялась через эти самые картинки, но - исцелялась. И вместо тоски и опустошённости чувствовала прилив сил и желание жить дальше. И, пугаясь этих картинок и растворяясь в них, сердце как-то незаметно склеилось само собой и стало, как новенькое, а горе, как оказалось, вовсе не стоило того, чтобы падать на асфальт и биться в истерике, болтая ногами.
Скажите, а в вашей жизни были книги, которые в тяжёлый момент исцеляли вам душу, как пластырь, приложенный к ране? Ведь наверняка же были. Расскажите, - если только это не очень личное.