Не самое главное о Реформатском
В октябре этого года мы отмечали 110-летие со дня рождения Александра Александровича Реформатского.
Опять же - многие из тех, кто к нам приходит, воспринимают его исключительно как потрёпанную книжку в суровом сером переплёте с белыми буквами «Введение в языковедение». - «Дайте нам, пожалуйста, Реформатского» - «Конечно. Вам какое издание?».
На самом деле - ярчайшая, изумительная личность. Кто-то вспоминает о нём с дрожью, кто-то - захлёбываясь от непритворного восторга. Традиционно неправдоподобный по широте и разнообразию круг интересов - от истории русской культуры, русского быта до охоты и шахмат, от музыки и стихосложения до теории машинного перевода. Однако, по его собственному признанию, по-настоящему всю жизнь он был влюблен в лингвистику, в слово, даже в фонему, учение о которой легло в основу его лингвистической концепции.
В языкознании как и в других областях, Реформатского всегда интересовали самые сложные проблемы: соотношение синхронии и диахронии, системность языка, проблема отношения языка и речи. Он изучал их в высшей степени профессионально, глубоко, - и в то же время умел изложить свои открытия так, что они были абсолютно понятны любому простому смертному и даже студенту. Приведенный им на одной из лекций - разумеется, с ходу, экспромтом, - пример на роль интонации врезался в память навечно:
- Какой это трамвай?
- «А»
- А?
- «А»!
- А-а-а-а!
«Анна Андреевна Ахматова говорила: «А ведь так, как говорит Реформатский, не говорит уже больше никто!» Имела ли она ввиду его прекрасное московское произношение? Да, но не только. Реформатский блестяще владел искусством беседы, и тут проявлялась одна из характерных его черт: уменье совмещать казалось бы несовместимое. Элементы разноплановых языковых стилей - русское просторечье и «иностранщина» (латынь, немецкий, чаще - французский), слова высокие и торжественные, а рядом - шутка, каламбур, - сплавлялись в его устах не только свободно, но органично. А еще голос. А еще интонация. В его речи была магия…» (Из воспоминаний Наталии Ильиной)
«Кряжистый, с осанистой уже седевшей бородой, сугубо земной, нередко задорно смеющийся, с замечательной русской речью, не брезгующей и самыми что ни на есть забористыми площадными словцами, часто или обычно под хмельком, он меньше всего вязался с представлением об академической чинной благополучности... Они [молодые работники института] никак не могли взять в толк, зачем это он прилюдно матерится и объясняет по телефону какие-то потаённые, как им казалось, подробности своей жизни. <...>
На заседания к Зиндеру в его лабораторию из Москвы мы ездили часто вместе. Мне запомнился наш обед вдвоём в хорошем ленинградском ресторане. Реформатский заказывает водку. Я выбираю суп и предлагаю ему сделать тоже. - «Нет. Я себя ограничиваю». - Тот же ответ и на вопрос о втором. Ограничение весь обед для него свело к водке и какой-то скудной к ней закуске. Тогда же Александр Александрович рассказывал мне о начале своего дня. Ещё лёжа в постели, нужно иметь возможность протянуть руку к стоящему рядом стакану водки. Его осушишь - появляются силы для всего последующего. <...> (Из воспоминаний Вяч. Вс. Иванова)
«Однажды весной в Институт русского языка пришел один молодой ученый, очень настойчивый, и обратился к А. А. Реформатскому с просьбой опубликовать свой научный трактат по топонимике. Реформатский долго пытался объяснить в вежливой форме несостоятельность данного научного труда. Но дотошный молодой человек не сдавался. Тогда Реформатский сказал: "А не пойти ли вам, батенька…!" Слышавшие это студенты заволновались, что же теперь будет: "Вы же его послали!" На что Реформатский ответил: "Заметьте - я ему только предложил...".» (Из анекдотов об А. Реформатском)
«В первые годы нашего знакомства и, смею сказать, дружбы А.А. был уже пожилым человеком; хотя по возрасту он и годился мне в отцы (Маша, дочь А.А., немного меня моложе), он был вполне бодр и крепок. Он играл в теннис, охотился, не пропускал ни одного стоящего концерта в Консерватории, выписывал кучу газет, в том числе "64", потому что был любителем шахмат. Он знал и любил тогдашних молодых поэтов, выделяя Беллу Ахмадулину - для него Беллочку, чаровницу, соседку по даче в Красной Пахре. Он любил и знал русские церковные песнопения, которые в то время не исполнялись практически нигде. Оперу, а в особенности русскую оперную сцену, какой он ее застал в юности, он знал профессионально». (Из воспоминаний Р. Фрумкиной)
Ну, вот. А вы говорите - «серая книжечка».
