Немного о котах на государственной службе
"Британский премьер-министр Дэвид Кэмерон взял на службу кота Ларри и поселил его на Даунинг-стрит 10
Коту Ларри - четыре года, на Даунинг Стрит он приехал из приюта для бездомных животных. Таким образом, Кэмерон восстановил традицию, согласно которой в резиденции должен быть кот.
Из «Новостей»
_____________
В каждой библиотеке есть коты. Эта древняя кошачья привилегия основана на мифе о том, что в каждой библиотеке есть мыши, с которыми надо бороться. Борьба с мышами - это вообще очень важный мотив, присутствующий фактически в каждом библиотечном предании. Поэтому когда в библиотеку приходит устраиваться кот, его, как правило, берут без резюме и рекомендаций. После этого кот быстренько обживается, устанавливает в коллективе мягкую, но железную диктатуру со строго дифференцированными иерархическими отношениями, после чего день-деньской спит в подшивках «Московских ведомостей» или «Таймс», лишь изредка отвлекаясь от этого занятия, чтобы принять отчёты и подношения от подчинённых. За всю свою жизнь я видела только одного кота, который действительно ловил в хранилище мышей и носил их трупы в дирекцию. Звали его Фридрих, и куда он потом девался, понятия не имею. Остальные библиотечные коты, которых я знала, вели довольно рассеянный образ жизни и никаким мышами, разумеется, не интересовались, справедливо полагая, что в библиотеке и без того немало интересного.
Первым из тех, с кем меня познакомили, когда я пришла на работу, был Ираклий. У него практически отсутствовал хвост, а оба уха были значительно короче, чем полагается. Я не знаю, что заставило его на старости лет оставить уличный разбой и обратиться к спасению души - возможно, какое-нибудь трагическое событие в жизни или талантливый уличный проповедник. Как бы там ни было, он осел у нас и более не возвращался к прежним занятиям.
Он был бархатно-серым, колченогим и полным хмурого самоуважения. По утрам часто можно было наблюдать, как Марина Вениаминовна несёт через читальный зал тарелку с печёнкой, а за ней полусонной, развинченной трусцой следует Ираклий. Он ни разу не уронил своего достоинства и не перешёл на галоп, даже если она прибавляла шагу и оказывалась далеко впереди него. Он знал себе цену и превосходно владел собой.
Читатели его обожали. По вечерам кто-нибудь из дежурных по залу обязательно заглядывал в рабочую комнату и осведомлялся:
- Простите, Ираклий здесь?
- А в чём дело? - строго спрашивала за Ираклия Марина Вениаминовна.
- Его там читатель спрашивает.
Ираклий неохотно вставал с подшивки «Таймса» и выходил в читальный зал. Через некоторое время его можно было видеть в уголке в объятиях какого-нибудь оборванного интеллигентного старичка. Старичок что-то шептал Ираклию в обрубленное ухо и виновато улыбался, а Ираклий хмурился и кивал. Мышь шуршала в глубине хранилища, и мигала под потолком вечно неисправная лампа.
Ираклий жил у нас два года, а потом переехал жить в Марине Вениаминовне. Его сменил чёрный, как уголь, негодяй и красавец Марат. Он был дик, злобен и неотразим в своих ослепительных белых усах и белой же манишке на ярком, иссиня-вороном фоне остального облачения. Его присутствие сильно сказывалось на атмосфере зала - особенно по утрам, до начала проветривания. Он выл, скакал по стеллажам, пытался точить когти о раритетное издание энциклопедии «Лярусс» и жрал фикусы. К тому же, как многие особи его склада, он был оголтелым расистом. Очевидно, он считал, что быть чёрным - это исключительно котовая привилегия, недозволенная более никому. После того, как он едва не изувечил двух читателей из Зимбабве и одного из Северного Камеруна, его сослали в цоколь. Там он, говорят, жил широко и весело, водил в гости подружек, показывал им порнографические журналы из бывшего спецхрана, катался в грузовом лифте и разыгрывал с местными библиотекаршами сюжеты из Эдгара По. Во времена его правления мало кто из обитателей других этажей решался заходить в цоколь без особой надобности.. Местные же цокольные старушки, напротив, были горячо у нему привязаны и очень горевали, когда после очередного ночного кутежа на дальних помойках за Котельнической он не вернулся в библиотеку.
Третий из памятных мне котов по имени Паша, напротив, был тих, умилен и придурковат. В отличие от Марата он нежно любил иностранцев, день-деньской крутился возле них, пел, плакал и линял им на брюки. Он не скрывал своего желания как можно скорее покинуть эту страну и ради его осуществления не гнушался никакими унижениями. Впрочем, в его стремлении эмигрировать было не так много эгоизма, как нам казалось вначале. Это стало понятно, когда он родил за шкафом общего читального зала шестерых младенцев пыльного мангового цвета. Тогда мы поняли, что Пашку просто тревожило их будущее: на дворе как раз были девяностые. Роды принимали Марина Вениаминовна и профессор из Северного Камеруна. Впоследствии он же усыновил одного из Пашкиных отпрысков. Судьбу остальных мне проследить не удалось. А Пашка ещё некоторое время жила всё в том же цоколе, и там до сих пор встречаются подшивки "Таймс" с прилипшими клочками шерсти пыльного мангового цвета.
А ещё у нас одно время жила маленькая чёрная кошка египетского телосложения, с узким, многозначительным лицом богини Баст. Видеть её можно было только во внутреннем дворике и только очень поздним вечером или очень ранним утром. Она ни с кем не общалась, не пила молока и не давала чесать себя за ухом. Потом она и вовсе исчезла. Говорят, её взял себе наш электрик. После этого он как-то быстро уволился и, по слухам, сперва сильно разбогател, а затем спился.
Потом у нас некоторое время жил Винтаж. Из всех известных мне библиотечных котов он был наиболее библиотечный. Его всегда можно было найти на одном и том же месте в книгохранилище. Он лежал, уткнувшись подбородком в третье издание «Капитала» или в «Историю лингвистических учений» Алпатова, и его коричневый мех золотился под лампой и пахнет старой бумагой и формалином. На носу у него были пятна штемпельной краски, а на подошвах - размазанные белые следы корректирующей жидкости «угро». Как все библиотекари, он был старомоден, глуховат, говорил демонстративно тихим, сдавленным голосом, то и дело мёрз и любил пропустить стаканчик. Вообще он был довольно уравновешенный, благостный тип, и лишь одно неизменно выводило его из себя: когда кто-то пытался взять у него книгу..
Коту Ларри - четыре года, на Даунинг Стрит он приехал из приюта для бездомных животных. Таким образом, Кэмерон восстановил традицию, согласно которой в резиденции должен быть кот.
Из «Новостей»
_____________
В каждой библиотеке есть коты. Эта древняя кошачья привилегия основана на мифе о том, что в каждой библиотеке есть мыши, с которыми надо бороться. Борьба с мышами - это вообще очень важный мотив, присутствующий фактически в каждом библиотечном предании. Поэтому когда в библиотеку приходит устраиваться кот, его, как правило, берут без резюме и рекомендаций. После этого кот быстренько обживается, устанавливает в коллективе мягкую, но железную диктатуру со строго дифференцированными иерархическими отношениями, после чего день-деньской спит в подшивках «Московских ведомостей» или «Таймс», лишь изредка отвлекаясь от этого занятия, чтобы принять отчёты и подношения от подчинённых. За всю свою жизнь я видела только одного кота, который действительно ловил в хранилище мышей и носил их трупы в дирекцию. Звали его Фридрих, и куда он потом девался, понятия не имею. Остальные библиотечные коты, которых я знала, вели довольно рассеянный образ жизни и никаким мышами, разумеется, не интересовались, справедливо полагая, что в библиотеке и без того немало интересного.
Первым из тех, с кем меня познакомили, когда я пришла на работу, был Ираклий. У него практически отсутствовал хвост, а оба уха были значительно короче, чем полагается. Я не знаю, что заставило его на старости лет оставить уличный разбой и обратиться к спасению души - возможно, какое-нибудь трагическое событие в жизни или талантливый уличный проповедник. Как бы там ни было, он осел у нас и более не возвращался к прежним занятиям.
Он был бархатно-серым, колченогим и полным хмурого самоуважения. По утрам часто можно было наблюдать, как Марина Вениаминовна несёт через читальный зал тарелку с печёнкой, а за ней полусонной, развинченной трусцой следует Ираклий. Он ни разу не уронил своего достоинства и не перешёл на галоп, даже если она прибавляла шагу и оказывалась далеко впереди него. Он знал себе цену и превосходно владел собой.
Читатели его обожали. По вечерам кто-нибудь из дежурных по залу обязательно заглядывал в рабочую комнату и осведомлялся:
- Простите, Ираклий здесь?
- А в чём дело? - строго спрашивала за Ираклия Марина Вениаминовна.
- Его там читатель спрашивает.
Ираклий неохотно вставал с подшивки «Таймса» и выходил в читальный зал. Через некоторое время его можно было видеть в уголке в объятиях какого-нибудь оборванного интеллигентного старичка. Старичок что-то шептал Ираклию в обрубленное ухо и виновато улыбался, а Ираклий хмурился и кивал. Мышь шуршала в глубине хранилища, и мигала под потолком вечно неисправная лампа.
Ираклий жил у нас два года, а потом переехал жить в Марине Вениаминовне. Его сменил чёрный, как уголь, негодяй и красавец Марат. Он был дик, злобен и неотразим в своих ослепительных белых усах и белой же манишке на ярком, иссиня-вороном фоне остального облачения. Его присутствие сильно сказывалось на атмосфере зала - особенно по утрам, до начала проветривания. Он выл, скакал по стеллажам, пытался точить когти о раритетное издание энциклопедии «Лярусс» и жрал фикусы. К тому же, как многие особи его склада, он был оголтелым расистом. Очевидно, он считал, что быть чёрным - это исключительно котовая привилегия, недозволенная более никому. После того, как он едва не изувечил двух читателей из Зимбабве и одного из Северного Камеруна, его сослали в цоколь. Там он, говорят, жил широко и весело, водил в гости подружек, показывал им порнографические журналы из бывшего спецхрана, катался в грузовом лифте и разыгрывал с местными библиотекаршами сюжеты из Эдгара По. Во времена его правления мало кто из обитателей других этажей решался заходить в цоколь без особой надобности.. Местные же цокольные старушки, напротив, были горячо у нему привязаны и очень горевали, когда после очередного ночного кутежа на дальних помойках за Котельнической он не вернулся в библиотеку.
Третий из памятных мне котов по имени Паша, напротив, был тих, умилен и придурковат. В отличие от Марата он нежно любил иностранцев, день-деньской крутился возле них, пел, плакал и линял им на брюки. Он не скрывал своего желания как можно скорее покинуть эту страну и ради его осуществления не гнушался никакими унижениями. Впрочем, в его стремлении эмигрировать было не так много эгоизма, как нам казалось вначале. Это стало понятно, когда он родил за шкафом общего читального зала шестерых младенцев пыльного мангового цвета. Тогда мы поняли, что Пашку просто тревожило их будущее: на дворе как раз были девяностые. Роды принимали Марина Вениаминовна и профессор из Северного Камеруна. Впоследствии он же усыновил одного из Пашкиных отпрысков. Судьбу остальных мне проследить не удалось. А Пашка ещё некоторое время жила всё в том же цоколе, и там до сих пор встречаются подшивки "Таймс" с прилипшими клочками шерсти пыльного мангового цвета.
А ещё у нас одно время жила маленькая чёрная кошка египетского телосложения, с узким, многозначительным лицом богини Баст. Видеть её можно было только во внутреннем дворике и только очень поздним вечером или очень ранним утром. Она ни с кем не общалась, не пила молока и не давала чесать себя за ухом. Потом она и вовсе исчезла. Говорят, её взял себе наш электрик. После этого он как-то быстро уволился и, по слухам, сперва сильно разбогател, а затем спился.
Потом у нас некоторое время жил Винтаж. Из всех известных мне библиотечных котов он был наиболее библиотечный. Его всегда можно было найти на одном и том же месте в книгохранилище. Он лежал, уткнувшись подбородком в третье издание «Капитала» или в «Историю лингвистических учений» Алпатова, и его коричневый мех золотился под лампой и пахнет старой бумагой и формалином. На носу у него были пятна штемпельной краски, а на подошвах - размазанные белые следы корректирующей жидкости «угро». Как все библиотекари, он был старомоден, глуховат, говорил демонстративно тихим, сдавленным голосом, то и дело мёрз и любил пропустить стаканчик. Вообще он был довольно уравновешенный, благостный тип, и лишь одно неизменно выводило его из себя: когда кто-то пытался взять у него книгу..