Чик-чирик: как пропадают в аргентинском, и Уитмен.
Следующим пунктом в плане у меня Аргентина. Далекая страна, где говорят на красивом, эмоциональном испанском языке, где карта перевернута вверх ногами, и где коренные жители - были самые настоящие индейцы. Страна, названная именем серебра.
Я начала что-то искать. Взяла проверить самое первое имя. И пропала.
Этот голос как будто говорил о том, что никогда не было. Помимо слов песни, - это был теплый ветер, свобода на крыльях громадной птицы, и сила. Там было что-то вроде проскакивающего иногда в звуке бархата. Так еще случилось, что слушала я это в наушниках, и совершенно не хотела искать ничего далее. И пусть потом совершенно не хотелось ни спать, ни писать пост о ком-то еще - ладно уж. Прочие товарищи подождут. И пусть магия потом отступила, как проходит закат, что-то все же осталось.
Мерсе́дес Со́са (Haydée Mercedes Sosa).
Какое-то близкое эхо есть у Уитмена.
В этом:
Жил малыш.
Когда он выходил на свою ежедневную прогулку,
и оглядывался вокруг,
то на что бы он ни смотрел
с жалостью, любопытством, страхом или любовью,
он становился этим предметом,
и это предмет становился частью его
на один день или на одно мгновение дня,
...на целый год или на циклы тянущихся лет.
Ранние незабудки становились частью малыша,
И трава, и красивая герань, и клевер,
и маленькие колибри,
и мартовские ягнята, и поросята с розовыми грудками...
кобыла с жеребятами, смеющиеся толпы во дворах,
люди у скользкого входа в пруд,
любопытные рыбки среди темно-зеленых камней,
и водяные мельницы с тяжелыми
стальными верхушками...
все становилось частью этого малыша.
И апрельские и майские полевые всходы
становились малышом...
и зимняя пшеница,
и светло-каштановые кукурузные ростки,
и съедобные коренья в огородах,
и яблони, и цветы яблонь,
и сочные яблоки, падающие с веток...
и лесная малина... и подорожник;
и старый пьяница по дороге домой
из таверны, где он недавно лежал без памяти,
И торопливая учительница... и дружелюбные дети,
и грустные дети... и аккуратные девочки-горожанки...
и все изменения в городах и селениях,
куда бы он ни шел.
И даже родители малыша - мужчина, зачавший его, выстрелив отцовской смесью
среди ночи... и женщина, выносившая малыша в своей сумке
перед тем, как он появился на свет...
они дали ему гораздо больше этого,
и давали ежедневно... и они, и то, что исходило от них
становилось частью малыша.
Его мать... и тарелки, и блюдца, поставленные
на обеденный стол,
Мать... и потоки прекрасных слов...
и чистая косынка, и фартук,
и здоровый материнский аромат,
отлетавший от ее волос и платья
когда она проходила мимо;
Его отец: сильный, мужественный, независимый,
строгий, рассерженный, несправедливый,
и удар, и окрик, и просьба, и заманчивая
ложь,
И предметы домашнего обихода, и разговор, и лавка старьевщика,
мебель... и желания переполненного сердца,
Любовь неподкупная... и чувство неизменной реальности,
мысли о том, что и это только мечта,
Сомнения днем и ночью, желание
узнать "как это?" и "что это?"...
Существует ли то, что кажется реальным
или это только вспышки и искры?
Мужчины и женщины на дорогах,
если не вспышки и искры,
то тогда кто?
И сами дороги, фасады серых домов...
товары на широких витринах, лица,
телеги, причалы, толпы на переправах;
Вид деревни, когда солнце падает
за зеленый холм... вереницы изломанных рек...
И тени... и лучи света в гущах летних дождей...
свет, падающий на крыши... и белая и коричневая
черепица...
очертания, отсветы, силуэты;
шхуна неподалеку, уходящая с отливом...
лодка на мели среди береговых камней,
Бег и танец темно-синих волн - растерянный всплеск,
и красочные облака... и багровая мачта,
оставленная кем-то словно в одинокой
бесконечной грезе;
склон горизонта, сизый пеликан на фоне солнца,
сгустки ила в аромате соленых водорослей;
все эти явления и кажущиеся явления, да,
Все это становилось частью малыша, который
ежедневно выходил,
и впредь будет выходить ежедневно,
становилось собственностью малыша, будь то
он или она,
кто гнался за всем этим
день за днем, час за часом -
всегда.
Cтих взят отсюда.
У Уитмена еще много такого есть - как будто радуешься, и никак не можешь полностью выразить то, насколько радуешься. Как любовь, о которой никогда нельзя говорить, или любовь, которой не показывают. Как солнце и мир, переполняющие до краев и больше, и грозящие вырваться и смыть все потопом, снести, - если не начать этим делиться. И любовь эта тоже - не к человеку, но к миру. К каждой маленькой или большой детали, звезде или облаку. Невысказанное, но написанное. Прожитое, пережитое, и меняющее все, как меняет философский камень; но превращающее не в золото, но в жизнь. Ведь если это не высказать - то оно превратится в крик. И будет спирать, как кузнечные меха изнутри. А если высказать, - то в молитву. "Спасибо. Тебе. Мир."