Русский дом || «Красная звезда» 3 февраля 1942 года
Еще небо не остыло над горящим городом и пролетающие облака казались жар-птицами, еще тень повешенной качалась над площадью, еще слышались на окраинах крики немцев, как удаляющийся собачий лай, а жители уже входили в свой город.
Мать несет ребенка, она приоткрывает его лицо и как бы показывает горящий город, в свете пожара готовит из него мстителя.
Старик тянет на санках свое ложе, на котором он думал в лесу умереть, а теперь возвращается в город жить. Еще пригодится его жизнь!
Дети идут по знакомым улицам, от которых остались только камни мостовой, и удивляются - где же их дома?
Стены города лежат поверженные. Лишь черные трубы глядят в небо. Одни трубы остаются от сожженных городов, как символ бессмертия очага.
Тротуары в крови, будто ночью выпал кровавый дождь.
По улицам валяются убитые немцы с черными лицами, ощерившие зубы, похожие на хорьков и на волков.
Люди идут по длинным сожженным улицам. Они подходят к знакомым калиткам, но калитки никуда не ведут. Остался один только порог!
Среди них в эту ночь шла старая женщина, мать красноармейца, и всех встречных спрашивала, цел ли ее домик у мостика. Стретиловская улица, красный петух на крыльце. Но никто не знал, цел ли ее домик.
Старая женщина приходит к своему домику с голубыми оконцами, в которые всегда виднелись белые занавески и фикусы. Лестница во флигелек, а там крашеные полы, белая кафельная печь, на которой греется всем известный кот Митрофан, и большая, вся в золотой меди, торжественная икона в свете лампадки, которая не потухала ни разу за все шестьдесят лет, какие помнит старуха.
Она подымается на крыльцо:
- Цып, цып. цып…
Но никто не прибегает. Даже петушок на крыльце и тот исчез - и деревянного петуха, наверно, немцы сожрали.
Она окликает соседок:
- Марья!
Никто не отвечает.
- Анисимовна!
И лишь два черных глаза смотрят на нее с крыши. Это кот Митрофан, ободранный и обгоревший, с обрубленным хвостом.
- Митрофан, Митрофан! - сказала старуха и вдруг заплакала.
Дверь была раскрыта настежь, видно, из нее только-что бежали. Черная каска лежала на пороге, как череп немца. А на лестнице - брошенная намыленная кисточка, нашивки, гербы немецкие и подтяжки.
Лестница вела как бы в небо, крыша была снесена. Старая женщина поднималась и видела звезды. Она узнала их. Это были звезды ее дома. Они всегда стояли над ее домом.
И здесь, наверху, двери были настежь, и она вошла в комнату. Это была смесь свинюшника, псарни и гнусного немецкого хлева. Она зажгла спичку, но спичка потухла от смрада.
Люди русские! Поглядите, что сделала немчура из русской избы. Русская светелка, такая белая и светлая, что казалось из окошка твоего лебеди вылетают! Загадил, зачадил, очернил тебя немец. Заплевал твои стены. Намалевал на них свои немецкие фигурки. Украл твои белые занавесы на лошадиные попоны. Изломал прялку, измял, разбросал, изорвал святую постель твою.
Будто стадо рогатых кабанов тут прыгало до потолка, плясало и колотило копытами о стены. Стены порублены и побиты, заплеваны до потолка, чернилами забрызганы, похабными словами исписаны, немецкими хохочущими рожами измалеваны. Старая женщина схватилась за сердце, - ей послышалось хрюканье - будто рожи эти ожили. На дверях углем нарисованы такие картинки, увидев которые даже кот Митрофан замяукал от стыда и совести.
Комод, шкафы и столы - все вытащили на середину, все ножами поизрезали и ножами же написали такие слова, что только дерево и камень могли выдержать.
Посдирали кожу с кресел, прокололи перины и подушки и выпустили пух на все четыре стороны света, повырывали все дверные ручки, посрывали цепочки с висячей лампы, посдирали даже медные бляшки с иконы.
Широкая деревянная кровать, где родилась она сама, где лежала и услышала первый крик своего ребенка, где дочь родила ей внука, где все их поколение Ерофеевых видело свои первые сны, - порублена на щепы и сожжена немцами. Серебряное зеркало, перед которым прошли все ее годы, отражения всей ее жизни, - оно видело ее маленькой девочкой с косичками, и невестой в сиянии венчальных свечей, и матерью, окруженной детьми, которым она отрезала ломти хлеба, и старухой в белом чепце, - зеркало это побито, будто бодал его немец рогами.
Выкатили немцы все кадки и сожрали соленья, выбросили все банки и вылизали варенья, выставили из печи все горшки и кастрюли. Все выкатили, выставили, в ряд построили и нагадили и в кадки, и в банки, и в корыта, и в горшки, и в кастрюли.
Старая женщина не выдержала и заплакала. Родной дом, родной очаг, где вся жизнь прошла, где снились ей сны вещие, где прошли все утра и все сумерки, где один и тот же сверчок просыпался каждый год и играл на своей скрипке одну и ту же песню и под музыку эту проходила жизнь - опозорен, осквернен немецкой поганью.
Плачет и воет ветер в трубе, и кажется ей, эта труба плачет вместе с ней по опозоренному, опоганенному очагу.
И когда выплакала сердце, взяла она швабру и все начисто замела и бросила в костер. Топором вырубила немецкие слова и картинки, острым ножом соскоблила, огнем выжгла. Вымыла, выскоблила немецкую пакость, дымом прокурила весь дом. Подряд десять дней по утрам открывала окна на восток, впускала ветер и восходящее солнце. А когда побелила стены и открыла окна, показалось, будто это в комнате восходит солнце. Покрасила наличники, старика попросила петуха вырезать, поставила на свое место на крыльцо - пусть кукарекает, встретит сына с войны!
Ярко горели свечи в чистом пустом доме. Одна ходила по дому мать красноармейца и вдруг остановилась перед большим портретом. Старый конник, буденновец, изображенный в раме на коне, с занесенным клинком, был весь изрешечен пулями, будто немцы боялись, как бы он ночью не выскочил из рамы и не посек их в капусту.
Но и весь простреленный пулями, он скакал так же лихо, с буркой на плечах и в папахе, - не впервые ему слышать свист пуль. И старая женщина, глядя на своего мужа, воображала своего сына с такими же усами, такой же папахой и со шпорами, скачущего на коне в неведомых ей землях. Ей даже показалось, что она слышит топот копыт и треньканье шпор. По лестнице подымались кавалеристы.
Вошел первый, похожий на ее сына, но вошел второй - тоже похожий на ее сына, и третий, тоже похожий. И она поняла, что это все ее сыновья, и приняла, как родных детей. И они ее тоже называли - мать.
Истопила мать жарко печь и ночью вставала и укрывала их бурками, как бывало в детстве укрывала своего сына. Но им снилось, что они скачут, и они все время сбрасывали с себя бурки. А мать молилась перед иконой за судьбу красных кавалеристов.
* * *
Раскройте окна и двери, люди русские! Настежь ворота! Проветрим города, где был немец!
Мы идем жить! || Борис ЯМПОЛЬСКИЙ. ТИХВИН.
+ + + + + + + + + + + + + + + + + + + + +
Резкое обострение внутренних трудностей в Германии
НЬЮ-ЙОРК, 2 февраля. (ТАСС). Как передает стамбульский корреспондент гавоты «Крисчен сайенс монитор», журналисты, прибывшие из Германии и оккупированных ею стран после об'явления ею войны США, сообщают, что во всех этих странах усиливаются недовольство и антигерманский саботаж. Журналисты указывают, что недовольство обострилось настолько, что по своему значению оно равно еще одному фронту против Гитлера. Бывший американский посланник в Софии Эрл заявил корреспонденту, что гитлеровская пропаганда, скрывает от германского народа поражения немцев на советско-германском фронте. Однако, по словам журналиста одной нейтральной страны, недавно прибывшего из оккупированной части Европы, население Германии после того, как у него потребовали под угрозой казни сдачи теплых вещей, начало отдавать себе отчет в серьезности положения немцев на советско-германском фронте.
За последнее время во всей Германии и особенно в Берлине нормы выдачи продовольствия непрерывно сокращаются. Одежду достать невозможно. Все носят одежду из эрзацев. Почти каждая семья в Германии потеряла отца, мужа или сына на советско-германском фронте, и это еще более усиливает острое недовольство войной и уныние среди населения. После смещения Браухича и самоназначения на этот пост Гитлера многие германские интеллигенты заявляли, что Германия сейчас полностью находится в руках психопата.
Журналист заявил также, что недавно в Вене на одном заводе по производству ручных гранат имела место крупная забастовка. Когда власти попытались заставить рабочих продолжать работу, последние подожгли завод, который совершенно уничтожен. После оккупации Австрии немцы построили на Дунае большие нефтехранилища. Недавно австрийские патриоты просверлили дыры в нефтехранилищах и выпустили всю нефть в Дунай. Поступают сообщения также о волнениях в самой Германии. Две недели тому назад полиция в Штуттгарте пыталась арестовать одну женщину, стоявшую в очереди за хлебом. Другие женщины, стоявшие в очереди, напали на полицейских и ранили нескольких из них.
+ + + + + + +
Источник: « Красная звезда» №27, 3 февраля 1942 года
# М.Леснов. В застенках немецких комендантов || «Красная звезда» №277, 25 ноября 1942 года
# Н.Шванков. Немецкие коменданты и подкоменданты || «Красная звезда» №271, 18 ноября 1942 года
# П.Крайнов. Немецкие коменданты грабят Орловскую область || «Красная звезда» №283, 2 декабря 1942 года