Грозный Иван Лунгина
Александр Адлер (Alexandre Adler), "Le Figaro", Франция.
2010 год будет годом России во Франции. Это станет не только официальным поводом освежить в памяти русские балеты, живопись Полякова и Ланского или творчество Эренбурга, но и встречей двух культур, которая позволит нам заглянуть в будущее. Суть дебатов, которые ведут во Франции русофилы и русофобы, как и всегда, сводится к состоянию свобод в России. Оптимисты, к которым относит себя Ваш покорный слуга, полагают, что политическое развитие, возможно, и не двигалось семимильными шагами, но всегда присутствовало на этой обширной пограничной части Европы, которая, хотя и поглядывает в сторону своих турецко-иранских и китайских соседей, но главные черты национального самосознания черпает из своей сильной и постоянно утверждаемой европейской идентичности.
Пессимисты же, напротив, полагают, что захватнические войны монголов в XIII веке и создание воинственного русского княжества, которое смогло победить мусульманских варваров-азиатов, только переняв их обычаи и принцип государственного устройства, все еще оказывает мощное воздействие на судьбу этого истинно евразийского народа, чье противодействие либеральному Западу со временем только усилится.
Порою, чтобы рассудить подобный спор, орлиный глаз художника оказывается куда полезнее умствований идеологов. Тем более, что именно этой теме и посвящен новый фильм про Ивана Грозного, который предлагает нашему вниманию Павел Лунгин, пойдя по стопам своего именитого предшественника Эйзенштейна. Иван Грозный - тот самый великий князь Московии, который первым был провозглашен царем, т.е Цезарем, прямым наследником императора Византии и основателем Третьего и последнего Рима, на этот раз - в Москве. Он не позволил иезуитам из соседней Польши, (находившейся на апогее могущества, верной союзнице католической Испании в деле контрреформаторства) обратить в свою веру тех многочисленных молодых русских дворян, которые хотели таким образом освободиться от гнета централизованного государства.
Личность Ивана - приверженца скоропалительных мер, не проявлявшего сильного рвения в религиозных вопросах, союзника протестантской Северной Европы - не могла не импонировать Сталину. Стареющий диктатор повелел Эйзенштейну создать картину, прославляющую российское деспотическое государство, жесткое по отношению к врагам, переживающее непростой период своей истории, и этот заказ не мог не вызвать беспокойства у гения кинематографа, чье здоровье уже было подорвано.
Взявшись за эту задачу, в самый разгар антисемитской кампании, Эйзенштейн создал фильм, свою последнюю картину, исполненную пластики потрясающей красоты. Правда, обезоруживающая прямота, с которой в фильме были показаны чистки, очень быстро навлекла на голову своего создателя страшные неприятности.
Итак, Павел Лунгин подхватил кисть, выпавшую из рук своего великого предшественника (сердечный приступ не позволил Эйзенштейну довести дело до конца) и завершил эту необыкновенную картину, которая в Москве всегда считалась произведением, на котором лежит проклятье. Так на свет появился абсолютный шедевр, глубокое и суровое повествование (в создании которого, как и всегда у Лунгина, участвует ансамбль талантливейших актеров), которое очевидно дает нам ключи к так называемой загадке России.
Лунгин смещает фокус своей картины, делает его иным, чем в жестоком рассказе Эйзенштейна, шепотом поведавшем нам об ужасе и бесчинствах. И, действительно, появление главного героя, которым становится не Иван, а Патриарх, его Альтер Эго, двойник и Немезида, сразу изменяет всю перспективу. Так Сталин как исторический персонаж предстает перед нами не в образе непогрешимого и таинственного вождя, творящего судьбу страны, исходя из принципа «счастье в преступлении», а в облике несчастного человека, вполне уязвимого, в частности в семейной жизни.
Иван Лунгина тоже человечен, человечен до такой степени, что приказывает убить Патриарха. В действительности же Лунгин хочет сказать нам, что где-то, совсем глубоко, существует другой источник русской свободы - источник духовный. Говоря иными словами, несмотря на очевидный уход в тень и политические провалы западного либерализма, которому он принадлежит всеми фибрами своей души, эта ситуация может переломиться, если он откроется этой глубинной народной свободе, которую русское христианство смогло сберечь и чудодейственным образом пронести сквозь века. Возврат к романтическому популизму? Нет, потому что этот постмодернистский фильм избегает всякого манихейства, и показывает царя и патриарха побегами одного мистического древа, которых неподвластные им силы вынуждают вести бой до последней капли крови.
Независимость духовности, независимость политики, независимость нравственности перед лицом безудержной государственной тирании, которая уничтожает даже тех, кто почитает себя ее властителями - эти рассуждения великого кинематографиста исполнены оптимизма в метаисторическом плане, пусть даже на экране перед нами разворачиваются кровавые трагические картины. Лунгин достойно завершил дело Эйзенштейна и не попался ни в одну из ловушек, которые могли подстерегать любого, взявшегося за эту тему. Лунгин убежден, что садисты будут укрощены, а преступление никогда - слышите, никогда! - не сможет принести счастья.
Источник: "Голос России".
_____________________________________
Павел Лунгин и Иван Грозный ("Le Figaro", Франция)
Страсти по "Царю" ("Новая Неделя", Набережные Челны)
"Царь" Мамонов разыгрался от души ("Невское время", Санкт-Петербург)
Русский двадцатый век - со всей его горькой правдой ("The New York Times", США)
«Мой отец Александр Солженицын» ("The Times", Великобритания)