Алхимия как предчувствие
Из книги "Трагедия профессора Персикова" https://author.today/work/327946/edit/content:
"Химия, бесспорно, - наука фактов, подобно тому как алхимия - наука причин. /Фулканелли. Философские обители./
Символическую природу литературного языка И.- В. Гете в ХХ в. обозначил К. Юнг в своей характеристике «Фауста»: ««Фауст» Гете - это алхимическая драма от начала до конца, если бы даже образованный человек наших дней имел бы об этом самое смутное представление». Но можно ли назвать Гете алхимиком? По его собственному признанию в автобиографической работе «Поэзия и правда», он действительно не просто читал трактаты, но и пытался практиковать как алхимик: «Мы принялись штудировать Теофраста Парацельса, Базилия Валентина, не пренебрегая также Гельмонтом, Старкеем и другими, чтобы, вникнув в их учения и предписания, применить таковые на деле. Мне больше всего пришлась по душе «Аurea catena Homeri», где природа, хоть и на несколько фантастический лад, изображена в прекрасном взаимодействии и единстве». Практиковал Гете недолго и неудачно, а вот основная мысль наиболее понравившегося Гете алхимического труда «Золотая цепь Гомера», розенкрейцерской книги XVIII в., «Природного и Химического трактата», разъясняющего мастеру «чудесный и простой порядок природы вещей», «пути всех творений» и пути разрушения природных вещей, связь этого порядка с событиями в мире Небесном, - пожалуй, лучше всего характеризует роль алхимии в его литературном и научном творчестве, современному читателю позволяя увидеть глубину подразумеваемого Гете образа Фауста - поэта, инженера и мага.
Судя по интересу к этому трактату, Гете интересовало использование алхимического универсального принципа «что наверху, то и внизу», что нашло отображение в его следовании творческой задаче «овнешнять внутреннее», т.е. в созерцаемом реальном видеть отображение его внутренней жизни, что у автора «Золотой цепи Гомера» А. Кирхвегера именовалось знанием путей всех творений.
Для И.-В. Гете, по замечанию М. Бахтина, «все, что существенно, может быть и должно быть зримо; все незримое - несущественно <…> Самые сложные и отвлеченные понятия и идеи…всегда могут быть представлены в зримой форме». Следуя античным примерам, в которых глубокие идеи были представлены пластично и реально, Гете таинственно-чудесное - «offentlich Geheimnis» («священно-откровенная тайна», в его определении), магическое, считал непременно постигаемым человеком.
Этим принципом своего творчества он поддерживал ведущую задачу романтизма и его «универсального знания» - отобразить таинственную суть явлений мира, как сформулировал это Н. Берковский, оживляя в словах, ставших абстрактными понятиями, их «эмпирическую», «чувственную» основу. Метафора в этом случае приобретает дополнительную функцию познания - углубленного понимания природы, а поэзия уравнивается с науками, постигавшими пути творения и разрушения природных вещей - алхимией и натурфилософией.
Для нас важно определение алхимии, близкое хронологически булгаковской эпохе: «Алхимия - средневековая наука, положившая начало современной химии: стремилась к открытию жизненного эликсира, возвращающего молодость, врачующего все болезни, а также философского камня или искусства превращения неблагородных металлов в благородные, внеполового создания человека и пр.; начало науке этой надо искать в древнем Египте; при всех своих заблуждениях, она навела алхимиков на многие серьезные открытия, сделавшиеся позднее достоянием химии».
Алхимия как «предощущение, предвидение, прозрение» современной науки, являясь наукой о бытии, о происходящих в природе процессах, ведущих к изменению формы и внутренней структуры всех вещей (трансмутациях), считала общими принципы перемен в мире материальном и духовном. Об алхимическом опусе, оказавшем влияние на И.-В. Гете, переводчик труда писал: «Трактат фон Веллинга состоит из трех частей: о Соли, Сере и Меркурии. В каждой части… излагается и объясняется как развитие внешнего, осязаемого мира, так и внутреннего, духовного. Одновременно читатель увидит, что две, так сказать, стороны нашего бытия... неразрывно взаимосвязаны, что можно представить себе… наподобие ленты Мебиуса…».
Алхимическое таинство - Великое Делание - как практическое искусство достижения высших целей трансмутации имело тройную цель. Л. Пуассон в работе 1912 г. о символах и сути алхимии указывал, что в мире материальном целью Великого Делания было преобразование металлов до Золота или Философского Камня (он же - «жизненный эликсир») - особой субстанции, которая может даровать человеку безбедную и счастливую жизнь, здоровье и даже бессмертие; в мире духовном - моральное совершенствование человека; в мире божественном - созерцание Бога в его славе. Во втором из этих значений человеческая душа считалась аналогом «перегонного куба» алхимика, в ней в испытаниях и дерзаниях происходила «выработка добродетелей» - особого духовного «золота». Общие законы трансмутации живого в его телесной и духовной форме сближали алхимию с натурфилософией, представлявшей мир связным целым, в котором духовные процессы изометричны процессам материально-природным.
Алхимия как «царица всех наук» до переломного для нее XVIII века и повергшего ее в небытие века XIX определяла «каркас» знания в обобщенном смысле в самых разных его областях, предлагала широко используемую методологию, которой пользовались и натурфилософы, и мудрецы-философы, и поэты. В «Химическом словаре» XVIII в. еще можно было прочесть описания элементов алхимического толка; итальянский историк химической науки М. Джуа отмечал присутствие алхимических символов и терминов в академической науке Франции XVIII в.; в Англии же историки литературы XIX в. писали по поводу алхимических знаний поэтов предшествующих двух веков: «Кажется, все наши ранние поэты знали что-нибудь об алхимии»; историки науки также указывали на связь образов английских алхимических трактатов XVII- XVIII вв. и образов в поэзии этого периода.
Соединение линий материальных и духовных в алхимии, ставшей «духом» натурфилософии, определило главенство метода аналогии, который соприроден также поэзии, живущей метафорами и символами. Поиск поэзией сути явлений - их «сердца» - происходил по схемам алхимии как искусства. «Алхимия - это прежде всего искусство, а не техника… это Царское Искусство, как говорили средневековые алхимики, и его герметический, сокровенный характер есть не что иное, как знак уважения к Живому: можно дотронуться до кого-либо путем простого физического прикосновения, но это даст лишь поверхностное, мимолетное и преходящее знание. Если же мы соприкоснемся с его сердцем, то нам откроется его истинное измерение, измерение существа, тело которого - не более чем оболочка, одежда», - писал Ф. Шварц. Основы алхимического мифа, «науки Гермеса», как называли алхимию, превращали его в своего рода «царь-миф», т.к. он создавался из переосмысленной, но оставшейся узнаваемой в нем древней египетской, азиатской и античной традиции.
Вымысел в этом мифе, как и в любом другом, служил для олицетворения какой-нибудь идеи и строился на синтезе образов
из древнеегипетских, переднеазиатских, древнегреческих, древнеримских мифов при объяснении сути алхимических таинств.
Именно здесь видится родство «царь-мифа» и мистики романтизма. Существование у романтиков «живого, положительного чувства присутствия "бесконечного, божеского во всем конечном», как писал в уже известном нам определении В. Жирмунский, их вера в то, что миф позволяет отобразить нечто важное в природе и человеке, присутствующее в них всегда, определяет общий источник творчества для литераторов и алхимиков - некие высшие истины, производные от божественного начала.
«Весь этот Universum, окружающий нас, где мы живем и где являемся его центром, представляет собой гигантскую реторту, в которой происходит алхимическое Делание. Алхимия не является каким-то отдельным учением, как это представляют практически все, и не побоимся сказать также, и все справочники и энциклопедии, напротив, она воистину является всеобъемлющим учением, заключающим в себе все существующее», - писал переводчик труда Г. Веллинга, демонстрируя погруженность в тематику герметического знания, а Фулканелли, самый известный, пожалуй, знаток алхимических символов XX в., отмечал, что алхимик «со своими слабыми средствами делает в меньших размерах и в строго ограниченной области то, что Бог совершил в космическом масштабе»."
"Химия, бесспорно, - наука фактов, подобно тому как алхимия - наука причин. /Фулканелли. Философские обители./
Символическую природу литературного языка И.- В. Гете в ХХ в. обозначил К. Юнг в своей характеристике «Фауста»: ««Фауст» Гете - это алхимическая драма от начала до конца, если бы даже образованный человек наших дней имел бы об этом самое смутное представление». Но можно ли назвать Гете алхимиком? По его собственному признанию в автобиографической работе «Поэзия и правда», он действительно не просто читал трактаты, но и пытался практиковать как алхимик: «Мы принялись штудировать Теофраста Парацельса, Базилия Валентина, не пренебрегая также Гельмонтом, Старкеем и другими, чтобы, вникнув в их учения и предписания, применить таковые на деле. Мне больше всего пришлась по душе «Аurea catena Homeri», где природа, хоть и на несколько фантастический лад, изображена в прекрасном взаимодействии и единстве». Практиковал Гете недолго и неудачно, а вот основная мысль наиболее понравившегося Гете алхимического труда «Золотая цепь Гомера», розенкрейцерской книги XVIII в., «Природного и Химического трактата», разъясняющего мастеру «чудесный и простой порядок природы вещей», «пути всех творений» и пути разрушения природных вещей, связь этого порядка с событиями в мире Небесном, - пожалуй, лучше всего характеризует роль алхимии в его литературном и научном творчестве, современному читателю позволяя увидеть глубину подразумеваемого Гете образа Фауста - поэта, инженера и мага.
Судя по интересу к этому трактату, Гете интересовало использование алхимического универсального принципа «что наверху, то и внизу», что нашло отображение в его следовании творческой задаче «овнешнять внутреннее», т.е. в созерцаемом реальном видеть отображение его внутренней жизни, что у автора «Золотой цепи Гомера» А. Кирхвегера именовалось знанием путей всех творений.
Для И.-В. Гете, по замечанию М. Бахтина, «все, что существенно, может быть и должно быть зримо; все незримое - несущественно <…> Самые сложные и отвлеченные понятия и идеи…всегда могут быть представлены в зримой форме». Следуя античным примерам, в которых глубокие идеи были представлены пластично и реально, Гете таинственно-чудесное - «offentlich Geheimnis» («священно-откровенная тайна», в его определении), магическое, считал непременно постигаемым человеком.
Этим принципом своего творчества он поддерживал ведущую задачу романтизма и его «универсального знания» - отобразить таинственную суть явлений мира, как сформулировал это Н. Берковский, оживляя в словах, ставших абстрактными понятиями, их «эмпирическую», «чувственную» основу. Метафора в этом случае приобретает дополнительную функцию познания - углубленного понимания природы, а поэзия уравнивается с науками, постигавшими пути творения и разрушения природных вещей - алхимией и натурфилософией.
Для нас важно определение алхимии, близкое хронологически булгаковской эпохе: «Алхимия - средневековая наука, положившая начало современной химии: стремилась к открытию жизненного эликсира, возвращающего молодость, врачующего все болезни, а также философского камня или искусства превращения неблагородных металлов в благородные, внеполового создания человека и пр.; начало науке этой надо искать в древнем Египте; при всех своих заблуждениях, она навела алхимиков на многие серьезные открытия, сделавшиеся позднее достоянием химии».
Алхимия как «предощущение, предвидение, прозрение» современной науки, являясь наукой о бытии, о происходящих в природе процессах, ведущих к изменению формы и внутренней структуры всех вещей (трансмутациях), считала общими принципы перемен в мире материальном и духовном. Об алхимическом опусе, оказавшем влияние на И.-В. Гете, переводчик труда писал: «Трактат фон Веллинга состоит из трех частей: о Соли, Сере и Меркурии. В каждой части… излагается и объясняется как развитие внешнего, осязаемого мира, так и внутреннего, духовного. Одновременно читатель увидит, что две, так сказать, стороны нашего бытия... неразрывно взаимосвязаны, что можно представить себе… наподобие ленты Мебиуса…».
Алхимическое таинство - Великое Делание - как практическое искусство достижения высших целей трансмутации имело тройную цель. Л. Пуассон в работе 1912 г. о символах и сути алхимии указывал, что в мире материальном целью Великого Делания было преобразование металлов до Золота или Философского Камня (он же - «жизненный эликсир») - особой субстанции, которая может даровать человеку безбедную и счастливую жизнь, здоровье и даже бессмертие; в мире духовном - моральное совершенствование человека; в мире божественном - созерцание Бога в его славе. Во втором из этих значений человеческая душа считалась аналогом «перегонного куба» алхимика, в ней в испытаниях и дерзаниях происходила «выработка добродетелей» - особого духовного «золота». Общие законы трансмутации живого в его телесной и духовной форме сближали алхимию с натурфилософией, представлявшей мир связным целым, в котором духовные процессы изометричны процессам материально-природным.
Алхимия как «царица всех наук» до переломного для нее XVIII века и повергшего ее в небытие века XIX определяла «каркас» знания в обобщенном смысле в самых разных его областях, предлагала широко используемую методологию, которой пользовались и натурфилософы, и мудрецы-философы, и поэты. В «Химическом словаре» XVIII в. еще можно было прочесть описания элементов алхимического толка; итальянский историк химической науки М. Джуа отмечал присутствие алхимических символов и терминов в академической науке Франции XVIII в.; в Англии же историки литературы XIX в. писали по поводу алхимических знаний поэтов предшествующих двух веков: «Кажется, все наши ранние поэты знали что-нибудь об алхимии»; историки науки также указывали на связь образов английских алхимических трактатов XVII- XVIII вв. и образов в поэзии этого периода.
Соединение линий материальных и духовных в алхимии, ставшей «духом» натурфилософии, определило главенство метода аналогии, который соприроден также поэзии, живущей метафорами и символами. Поиск поэзией сути явлений - их «сердца» - происходил по схемам алхимии как искусства. «Алхимия - это прежде всего искусство, а не техника… это Царское Искусство, как говорили средневековые алхимики, и его герметический, сокровенный характер есть не что иное, как знак уважения к Живому: можно дотронуться до кого-либо путем простого физического прикосновения, но это даст лишь поверхностное, мимолетное и преходящее знание. Если же мы соприкоснемся с его сердцем, то нам откроется его истинное измерение, измерение существа, тело которого - не более чем оболочка, одежда», - писал Ф. Шварц. Основы алхимического мифа, «науки Гермеса», как называли алхимию, превращали его в своего рода «царь-миф», т.к. он создавался из переосмысленной, но оставшейся узнаваемой в нем древней египетской, азиатской и античной традиции.
Вымысел в этом мифе, как и в любом другом, служил для олицетворения какой-нибудь идеи и строился на синтезе образов
из древнеегипетских, переднеазиатских, древнегреческих, древнеримских мифов при объяснении сути алхимических таинств.
Именно здесь видится родство «царь-мифа» и мистики романтизма. Существование у романтиков «живого, положительного чувства присутствия "бесконечного, божеского во всем конечном», как писал в уже известном нам определении В. Жирмунский, их вера в то, что миф позволяет отобразить нечто важное в природе и человеке, присутствующее в них всегда, определяет общий источник творчества для литераторов и алхимиков - некие высшие истины, производные от божественного начала.
«Весь этот Universum, окружающий нас, где мы живем и где являемся его центром, представляет собой гигантскую реторту, в которой происходит алхимическое Делание. Алхимия не является каким-то отдельным учением, как это представляют практически все, и не побоимся сказать также, и все справочники и энциклопедии, напротив, она воистину является всеобъемлющим учением, заключающим в себе все существующее», - писал переводчик труда Г. Веллинга, демонстрируя погруженность в тематику герметического знания, а Фулканелли, самый известный, пожалуй, знаток алхимических символов XX в., отмечал, что алхимик «со своими слабыми средствами делает в меньших размерах и в строго ограниченной области то, что Бог совершил в космическом масштабе»."