One man revolution.
Don`t let them tie you to the stakes - whatever it takes!
Я просыпаюсь под звон серебреников в размере 30 литых монеток с точеными профилями римских императоров в ваших карманах, я просыпаюсь с острым чувством холодного лезвия ножа под боком. Я просыпаюсь обозленной до крайности.
Доброе утро теряется в каком-то индиффернетно-сером небе, которое похоже на бетонную стену, от которой отодрали наконец заплесневевшие обои. Телефон давным-давно стал просто будильником. Мы взяли производную от душевных разговоров, вышла как от константы - ноль, пустышка, или коэффициент, внезапно потерявший всю свою суть и загадочность стоявшего после него икса, променяв его на штрих за скобками - гулким приветствием первого звонка. Опоздание и пропуск в ловких руках охранника, затем завуча, мимолетное их рукопожатие, отблеск позолоты - не золота обручального кольца выжег радужку, и я убегаю по лестницам наверх...
За моей спиной заключили сделку, так просто без всякого продав последнее, что у меня было, последний смысл всех событий, к которому я относилась трепетнее, чем к чему бы то ни было. В свойственной вам манере вы превратили это именно в сделку с присущей вам прямолинейностью и дотошностью и манерами Лопахина (только без особой широкой русской души; конструктивненько, так сказать) вы пустили в мерный и скучный марш ваши топоры по Вишневому саду, пока его хозяева еще здесь. Are you sure, that this way is not wrong, huh?
Вы так добры, господа, вы так омерзительно добры! Оксюморон? Э -нет. Ваше добро - не свято и неискренне, оно структурировано и формализовано до самого его основания, до самой сути его. Оно уничтожает вокруг себя сказку одним присутствием, ибо в нем нет души. А вся проблема в том, что вы не можете найти себе занятия, вы уцепились за это просветительство как за последнюю возможность не погрязнуть в собственном болоте. Но если бы вы вылезали из него - ведь нет. Вы утягиваете за собой все, что так аккуратно плелось из тонких нитей и искорок, идей, и жизней, и судеб все это, одной своей великой мухобойкой добра вы подровняли и убили, хитросплетения объемной структуры превратили в плоский блин, без намека на былую красоту и идентичность. Вы, простите уж за прямоту, кастрировали саму суть явления. Или в скором времени проделаете эту незамысловатую операцию.
Вернемся, кстати, к маршу. Вы совершенно не можете терпеть, когда кто-нибудь сбивается с ритма, идет не в ногу. Это как бы уродует вашу идеальную систему, делает ее ассиметричной, слегка покареженной, что совершенно не входит в ваши планы. Кстати, планы. Вы расчертили свою жизнь до самого конца и принимаетесь за дело только тогда, когда придет время. Вы не оставили места случайности, спонтанному решению. Таким образом, вы не оставили в ней ни малейшего места чуду. Ваш пульс марширует вслед за вашим шагом и он всегда так же мерен. И руки не дрожат и слезы не текут, все выверено.
И я, по чести сказать, просто теряюсь... Я смотрю на вас и вы улыбаетесь мне, но улыбаетесь отстраненно и сочувственно, как человеку, который тяжело болен и не сегодня-завтра умрет. И я стою, не зная даже что сказать... Я горю ярким пламенем и так всегда, я живу и чувствую все и всегда, импульс - вот что характеризует все мои решения, и мысли, и чувства. Но если я пламя, то вы, господа - газовые конфорки, вы регулируете пламя в зависимости от обстоятельств. В зависимости от того, кого вы сейчас жарите.
Я смотрю на вас, на ваши выверенные системы. И понимаю, что это конец. Там, где начинается система, заканчивается искренность. Потухает искра. Истощается, не в силах прокормить эту прожорливую формальную липкую дрянь, задыхается.
Рушить системы, рушить до основания, рискуя быть погребенной под обломками - вот, что осталось, в этой отчаянной попытке спасти то, что дорого; бросаться в горящие остовы разрушающихся зданий любви моей и дружбы...
Все совсем не так трагично. Просто я живу крайностями, всегда болтаясь посередине. Точнее я мечтаю о середине, вновь по инерции проезжая мимо по корявой синусоиде моей жизни. Из крайности в другую. Но не такую.
Вы однотипны и вы боитесь. Я тоже много чего боюсь, и правы в том числе. Но осознать в какой-то момент, что люди так много врут мне - вот, что страшнее.
Вы, наверное, очень мудры. А я глупая и мелкая. Бесхитростная, м? Попробуйте это прилагательное на вкус, просмакуйте? Подходит. Такое оно тихое и безобидное, так меня и называйте.
В общем, так и выходит. Что вы мудрые и добрые, готовы даже вывести к правде жизни всех сбившихся с пути. А этих отщепенцев, этих бунтарей надо подмять под себя. По сути дела - они тоже часть системы. Sacrifice во имя добра и света, они как бы входят в стоимость установки этой структуры. Мой-то путь прост и естественен, обычный животный путь разрушения и увеличения энтропии. Вы же - те немногие,живущие ради структуризации мира, ох это все единственно достойно человека разумного.
А закончились все эти тревожные и отчаянные мысли так: я просыпаюсь в лесу, в лесопарке, если быть точной, в вечерне-опустевшем и холодном, вижу ветви и звезды. Ветки черные-черные, словно дыры в пространстве, а не просто темные силуэты... Вдалеке гул машин и рыжий блеск фонарей. Холодно и затекла шея. На земле валяется учебник истории. Я пришла сюда 5 часов назад, посидеть минут 15, почитать историю к контрольной и подумать о жизни. 15 минут. Но от крайнего истощения сил моральных и физических я уснула прямо здесь, на скамейке. Проснулась я от холода и гнетущего одиночества, убежала в город, укрылась на время от себя в толпе. Проснулась я от навязчивого звона.
Знаете, тратьте серебро с умом. 30 монет это 300 комплексных обедов, господа.
Я просыпаюсь под звон серебреников в размере 30 литых монеток с точеными профилями римских императоров в ваших карманах, я просыпаюсь с острым чувством холодного лезвия ножа под боком. Я просыпаюсь обозленной до крайности.
Доброе утро теряется в каком-то индиффернетно-сером небе, которое похоже на бетонную стену, от которой отодрали наконец заплесневевшие обои. Телефон давным-давно стал просто будильником. Мы взяли производную от душевных разговоров, вышла как от константы - ноль, пустышка, или коэффициент, внезапно потерявший всю свою суть и загадочность стоявшего после него икса, променяв его на штрих за скобками - гулким приветствием первого звонка. Опоздание и пропуск в ловких руках охранника, затем завуча, мимолетное их рукопожатие, отблеск позолоты - не золота обручального кольца выжег радужку, и я убегаю по лестницам наверх...
За моей спиной заключили сделку, так просто без всякого продав последнее, что у меня было, последний смысл всех событий, к которому я относилась трепетнее, чем к чему бы то ни было. В свойственной вам манере вы превратили это именно в сделку с присущей вам прямолинейностью и дотошностью и манерами Лопахина (только без особой широкой русской души; конструктивненько, так сказать) вы пустили в мерный и скучный марш ваши топоры по Вишневому саду, пока его хозяева еще здесь. Are you sure, that this way is not wrong, huh?
Вы так добры, господа, вы так омерзительно добры! Оксюморон? Э -нет. Ваше добро - не свято и неискренне, оно структурировано и формализовано до самого его основания, до самой сути его. Оно уничтожает вокруг себя сказку одним присутствием, ибо в нем нет души. А вся проблема в том, что вы не можете найти себе занятия, вы уцепились за это просветительство как за последнюю возможность не погрязнуть в собственном болоте. Но если бы вы вылезали из него - ведь нет. Вы утягиваете за собой все, что так аккуратно плелось из тонких нитей и искорок, идей, и жизней, и судеб все это, одной своей великой мухобойкой добра вы подровняли и убили, хитросплетения объемной структуры превратили в плоский блин, без намека на былую красоту и идентичность. Вы, простите уж за прямоту, кастрировали саму суть явления. Или в скором времени проделаете эту незамысловатую операцию.
Вернемся, кстати, к маршу. Вы совершенно не можете терпеть, когда кто-нибудь сбивается с ритма, идет не в ногу. Это как бы уродует вашу идеальную систему, делает ее ассиметричной, слегка покареженной, что совершенно не входит в ваши планы. Кстати, планы. Вы расчертили свою жизнь до самого конца и принимаетесь за дело только тогда, когда придет время. Вы не оставили места случайности, спонтанному решению. Таким образом, вы не оставили в ней ни малейшего места чуду. Ваш пульс марширует вслед за вашим шагом и он всегда так же мерен. И руки не дрожат и слезы не текут, все выверено.
И я, по чести сказать, просто теряюсь... Я смотрю на вас и вы улыбаетесь мне, но улыбаетесь отстраненно и сочувственно, как человеку, который тяжело болен и не сегодня-завтра умрет. И я стою, не зная даже что сказать... Я горю ярким пламенем и так всегда, я живу и чувствую все и всегда, импульс - вот что характеризует все мои решения, и мысли, и чувства. Но если я пламя, то вы, господа - газовые конфорки, вы регулируете пламя в зависимости от обстоятельств. В зависимости от того, кого вы сейчас жарите.
Я смотрю на вас, на ваши выверенные системы. И понимаю, что это конец. Там, где начинается система, заканчивается искренность. Потухает искра. Истощается, не в силах прокормить эту прожорливую формальную липкую дрянь, задыхается.
Рушить системы, рушить до основания, рискуя быть погребенной под обломками - вот, что осталось, в этой отчаянной попытке спасти то, что дорого; бросаться в горящие остовы разрушающихся зданий любви моей и дружбы...
Все совсем не так трагично. Просто я живу крайностями, всегда болтаясь посередине. Точнее я мечтаю о середине, вновь по инерции проезжая мимо по корявой синусоиде моей жизни. Из крайности в другую. Но не такую.
Вы однотипны и вы боитесь. Я тоже много чего боюсь, и правы в том числе. Но осознать в какой-то момент, что люди так много врут мне - вот, что страшнее.
Вы, наверное, очень мудры. А я глупая и мелкая. Бесхитростная, м? Попробуйте это прилагательное на вкус, просмакуйте? Подходит. Такое оно тихое и безобидное, так меня и называйте.
В общем, так и выходит. Что вы мудрые и добрые, готовы даже вывести к правде жизни всех сбившихся с пути. А этих отщепенцев, этих бунтарей надо подмять под себя. По сути дела - они тоже часть системы. Sacrifice во имя добра и света, они как бы входят в стоимость установки этой структуры. Мой-то путь прост и естественен, обычный животный путь разрушения и увеличения энтропии. Вы же - те немногие,живущие ради структуризации мира, ох это все единственно достойно человека разумного.
А закончились все эти тревожные и отчаянные мысли так: я просыпаюсь в лесу, в лесопарке, если быть точной, в вечерне-опустевшем и холодном, вижу ветви и звезды. Ветки черные-черные, словно дыры в пространстве, а не просто темные силуэты... Вдалеке гул машин и рыжий блеск фонарей. Холодно и затекла шея. На земле валяется учебник истории. Я пришла сюда 5 часов назад, посидеть минут 15, почитать историю к контрольной и подумать о жизни. 15 минут. Но от крайнего истощения сил моральных и физических я уснула прямо здесь, на скамейке. Проснулась я от холода и гнетущего одиночества, убежала в город, укрылась на время от себя в толпе. Проснулась я от навязчивого звона.
Знаете, тратьте серебро с умом. 30 монет это 300 комплексных обедов, господа.