Не выходи из комнаты.
В кои-то веки, мне удалось сесть и обдумать пару фраз, приходивших мне в голову и тревоживших мое сознание на протяжении октября, некоторые события, и так же мне удалось сделать некоторые выводы.
Не велик шанс того, что за те 20-30 минут времени, что у меня есть на философствования, я успею донести до читателя хоть толику моих переживаний и озарений. И потому, я не знаю, о чем сейчас пойдет речь.
Старое доброе - щёлк. Проснуться утром в тягучей мороси застекольной октябрьской жизни, безвозвратно ушедшей от ясных и теплых солнечных дней (Сашкина свадьба, болтовня с моим несчастным вторым Капитаном и др.) до морозного преноябрьского тумана и колючего воздуха ранним утром (для меня в 3 часа a.m.), сопровождающего и поныне мои учебно-рабочие дни.
Нынче время для меня течет совсем по-другому, не оставляя выбора между веселым бездельем и напряженной работой, и, в отличие от прошлого года безнадежно склоняя меня ко второму. Дорогие мне люди смотрят на меня осоловело, на все мои исчезновения, с таким мерцающим пониманием во взгляде - но что поделать, коли нынешний ноябрь требует от меня большого напряжения сил и ума.
Я чувствую старение. Да, вот не взросление,а старение. Чувство приходящего ко мне в мертвенном спокойствии рассудка и снижение амплитуды синусоиды, по которой меня носило предыдущие моменты моей жизни. Я начинаю понимать то, на что мы всегда смотрели с презрением и непониманием - ту умеренность и целенаправленность жизни, необходимость жить не только сегодняшним днем и т.д. Боюсь, многие из вас, любимые ребятушки, будут не рады этим изменениям, происходящим со мной, я думаю, что быть может скоро и мне придет в голову в очередной раз пересмотреть все мои отчаянные манифесты, вновь и вновь взывающие к противоположным вещам - все может быть, но сейчас, нынче и до конца января мое отшельничество и действительно нелегкий труд - пожалуй, единственное, что переведет меня на некоторый новый уровень понимания происходящего.
Да, при всем этом - я продолжаю и, надеюсь, всегда буду продолжать гнуть эту линию. Наивность, сочетаемая с мудростью от сделанных выводов в сотни тысяч раз превосходят идиотский цинизм, смешанный с гедонизмом, который я порой наблюдаю.
Сейчас я пытаюсь говорить без эмоций, не допуская яркости и пыла в свои слова, потому что стоит мне дать слабину и я просто буду ходить по улице, читая стихи, в этом исступлении наркомана, получившего дозу и не смогу остановиться, так что....
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно -- возглас счастья.
Только в уборную -- и сразу же возвращайся.
только тссс, теперь, Иосиф Александрович, не трожьте меня, оставьте меня, не то я так и усну на скамеечке в Тропаревском в середине (ура!) солнечного дня, положив на лицо шершавыми страницами томик ваших стихов, а вы будете иронично глядеть на меня со своих американских небес.
Дайте мне сосредоточится, прекрасные безумцы, которых я так люблю, от которых сейчас так остервенело пытаюсь отречься, слышите, оставьте меня! Миха, Миха, нет ее, не существует твоей Одессы, Керуак, нет и не было твоей Америки, Дашка - твоей Камчатки не существовало на моей карте, Стефано - я никогда не видела твоего Рима, и не чувствовала под ногами камней, по которым, шаркая под тяжелым доспехом ходили твои легионеры, проклятый Рим, и мостовых и мостов (pontes) Венеции - их тоже придумали, чтобы искушать меня, и босые мои стопы не помнят тепла этих камней - это все иллюзии, иллюзии!!! - и вот мы снова вернулись к вам, Иосиф Александрович, вот черно-белая фотогрфия, на которой вы - а за вами Мост Вздохов, а вы - покойтесь в этой океанской земле, Бродский, лежите, не выходите из комнаты.
Не существует даже скамеечки в Тропаревском. Нет ее. Есть только...
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более -- изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.
Не велик шанс того, что за те 20-30 минут времени, что у меня есть на философствования, я успею донести до читателя хоть толику моих переживаний и озарений. И потому, я не знаю, о чем сейчас пойдет речь.
Старое доброе - щёлк. Проснуться утром в тягучей мороси застекольной октябрьской жизни, безвозвратно ушедшей от ясных и теплых солнечных дней (Сашкина свадьба, болтовня с моим несчастным вторым Капитаном и др.) до морозного преноябрьского тумана и колючего воздуха ранним утром (для меня в 3 часа a.m.), сопровождающего и поныне мои учебно-рабочие дни.
Нынче время для меня течет совсем по-другому, не оставляя выбора между веселым бездельем и напряженной работой, и, в отличие от прошлого года безнадежно склоняя меня ко второму. Дорогие мне люди смотрят на меня осоловело, на все мои исчезновения, с таким мерцающим пониманием во взгляде - но что поделать, коли нынешний ноябрь требует от меня большого напряжения сил и ума.
Я чувствую старение. Да, вот не взросление,а старение. Чувство приходящего ко мне в мертвенном спокойствии рассудка и снижение амплитуды синусоиды, по которой меня носило предыдущие моменты моей жизни. Я начинаю понимать то, на что мы всегда смотрели с презрением и непониманием - ту умеренность и целенаправленность жизни, необходимость жить не только сегодняшним днем и т.д. Боюсь, многие из вас, любимые ребятушки, будут не рады этим изменениям, происходящим со мной, я думаю, что быть может скоро и мне придет в голову в очередной раз пересмотреть все мои отчаянные манифесты, вновь и вновь взывающие к противоположным вещам - все может быть, но сейчас, нынче и до конца января мое отшельничество и действительно нелегкий труд - пожалуй, единственное, что переведет меня на некоторый новый уровень понимания происходящего.
Да, при всем этом - я продолжаю и, надеюсь, всегда буду продолжать гнуть эту линию. Наивность, сочетаемая с мудростью от сделанных выводов в сотни тысяч раз превосходят идиотский цинизм, смешанный с гедонизмом, который я порой наблюдаю.
Сейчас я пытаюсь говорить без эмоций, не допуская яркости и пыла в свои слова, потому что стоит мне дать слабину и я просто буду ходить по улице, читая стихи, в этом исступлении наркомана, получившего дозу и не смогу остановиться, так что....
Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно все, особенно -- возглас счастья.
Только в уборную -- и сразу же возвращайся.
только тссс, теперь, Иосиф Александрович, не трожьте меня, оставьте меня, не то я так и усну на скамеечке в Тропаревском в середине (ура!) солнечного дня, положив на лицо шершавыми страницами томик ваших стихов, а вы будете иронично глядеть на меня со своих американских небес.
Дайте мне сосредоточится, прекрасные безумцы, которых я так люблю, от которых сейчас так остервенело пытаюсь отречься, слышите, оставьте меня! Миха, Миха, нет ее, не существует твоей Одессы, Керуак, нет и не было твоей Америки, Дашка - твоей Камчатки не существовало на моей карте, Стефано - я никогда не видела твоего Рима, и не чувствовала под ногами камней, по которым, шаркая под тяжелым доспехом ходили твои легионеры, проклятый Рим, и мостовых и мостов (pontes) Венеции - их тоже придумали, чтобы искушать меня, и босые мои стопы не помнят тепла этих камней - это все иллюзии, иллюзии!!! - и вот мы снова вернулись к вам, Иосиф Александрович, вот черно-белая фотогрфия, на которой вы - а за вами Мост Вздохов, а вы - покойтесь в этой океанской земле, Бродский, лежите, не выходите из комнаты.
Не существует даже скамеечки в Тропаревском. Нет ее. Есть только...
Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.
Что интересней на свете стены и стула?
Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером
таким же, каким ты был, тем более -- изувеченным?
О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову
в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.
В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.
Ты написал много букв; еще одна будет лишней.