Полёты.
Не грустно оттого, что уже вырос. Грустно только тогда, когда кажется, что недо-. Не доиграл, не доспал, не добегал, не допрыгал, не долетал. Осень, наверное, это то, когда скапливается много таких недо- и все кажутся самыми-самыми недоделанными.
Она говорит - Я уже старая! Скоро, уже совсем скоро, буду как те бабушки на лавочках из далёкого детства - буду сидеть на лавочке, грызть семечки и обсуждать заразу соседку с пятого этажа.
Она морщит, густо усыпанный веснушками нос, и смеётся. А он смотрит и бурчит - мол, конечно, будешь - только когда это ещё будет! Но она противится - я старая, совсем старая! Как этот мир, который возник ещё тогда, когда были только мамонты и динозавры. Но, почему-то, совсем не мудрая - хотя и должна бы.
И снова упрямо морщит нос, производя передислокацию солнышек, на нём находящихся.
Она всё ещё, кажется, летает. И даже тогда, когда она злится, она летает. Её выдают веснушки - они подмигивают и светятся, шепча всем окружающим - она сейчас прекратит, только дайте ей возможность почувствовать себя грозной и сердитой. И хочется подарить ей огромное рыжее пугало - обязательно похожее на Страшилу. Почему-то кажется, что оно должно ей очень понравиться. Только не забыть подрисовать веснушек - просто так. Для яркости.
Они такие разные. Нельзя сказать о том, кто всё ещё летает, что он не долетал. Нельзя сказать о том, кто всё ещё прыгает, что он не допрыгал. Он не то, чтобы не долетал - просто, наверное, он всегда был такой - твёрдо прикованный к земле. Какой-то совсем не воздушный. Потому даже не обижается, когда она, в очередной раз кокетливо произнеся тираду о собственной старости, смешно поднимает руки и восклицает - ну что ты бурчишь, какой же бурчалка, невозможно же так - право слово! И вот тогда он, всё ещё бурча, улыбается, и становится ясно - он другой, но он тоже ещё летает - но, почему-то, только вместе с ней.
И только осенью, иногда, что-то меняется. Не той осенью, которая сентябрь-октябрь-ноябрь или совсем другие месяцы, которые у нас весна, а, к примеру, в Австралии, лето. Той осенью, которая... как там было - помните - "очки на носу, а в душе осень". Вот тогда, наверное, она тоже уже не король, а просто держит фигу в кармане. Маленькую фигу - расстроенную и такую обречённую, что действительно веришь, что эта самая осень никогда не пройдёт и никогда - слышите, никогда - уже не долетаешь, не допрыгаешь и не добегаешь. Очень грустно именно тогда, когда кажется, что не долетал. Ещё грустнее тогда, когда летал ещё вчера, а сегодня крылья покрылись паутиной - они лежат где-то высоко на антресолях, проложенные нафталином. И всё потому, что наступила осень. И фига в кармане.
Он аккуратно достаёт их с антресолей, протирает влажной тряпочкой и подсушивает феном. И после этого тащит её, упирающуюся, застрявшую со своей фигой в кармане, куда-нибудь - туда, где можно разбежаться, подпрыгнуть и взлететь.
Он эгоист. Ведь всё это только потому, что без неё он совсем не умеет летать. А когда кажется, что не долетал, становится очень грустно.
Она говорит - Я уже старая! Скоро, уже совсем скоро, буду как те бабушки на лавочках из далёкого детства - буду сидеть на лавочке, грызть семечки и обсуждать заразу соседку с пятого этажа.
Она морщит, густо усыпанный веснушками нос, и смеётся. А он смотрит и бурчит - мол, конечно, будешь - только когда это ещё будет! Но она противится - я старая, совсем старая! Как этот мир, который возник ещё тогда, когда были только мамонты и динозавры. Но, почему-то, совсем не мудрая - хотя и должна бы.
И снова упрямо морщит нос, производя передислокацию солнышек, на нём находящихся.
Она всё ещё, кажется, летает. И даже тогда, когда она злится, она летает. Её выдают веснушки - они подмигивают и светятся, шепча всем окружающим - она сейчас прекратит, только дайте ей возможность почувствовать себя грозной и сердитой. И хочется подарить ей огромное рыжее пугало - обязательно похожее на Страшилу. Почему-то кажется, что оно должно ей очень понравиться. Только не забыть подрисовать веснушек - просто так. Для яркости.
Они такие разные. Нельзя сказать о том, кто всё ещё летает, что он не долетал. Нельзя сказать о том, кто всё ещё прыгает, что он не допрыгал. Он не то, чтобы не долетал - просто, наверное, он всегда был такой - твёрдо прикованный к земле. Какой-то совсем не воздушный. Потому даже не обижается, когда она, в очередной раз кокетливо произнеся тираду о собственной старости, смешно поднимает руки и восклицает - ну что ты бурчишь, какой же бурчалка, невозможно же так - право слово! И вот тогда он, всё ещё бурча, улыбается, и становится ясно - он другой, но он тоже ещё летает - но, почему-то, только вместе с ней.
И только осенью, иногда, что-то меняется. Не той осенью, которая сентябрь-октябрь-ноябрь или совсем другие месяцы, которые у нас весна, а, к примеру, в Австралии, лето. Той осенью, которая... как там было - помните - "очки на носу, а в душе осень". Вот тогда, наверное, она тоже уже не король, а просто держит фигу в кармане. Маленькую фигу - расстроенную и такую обречённую, что действительно веришь, что эта самая осень никогда не пройдёт и никогда - слышите, никогда - уже не долетаешь, не допрыгаешь и не добегаешь. Очень грустно именно тогда, когда кажется, что не долетал. Ещё грустнее тогда, когда летал ещё вчера, а сегодня крылья покрылись паутиной - они лежат где-то высоко на антресолях, проложенные нафталином. И всё потому, что наступила осень. И фига в кармане.
Он аккуратно достаёт их с антресолей, протирает влажной тряпочкой и подсушивает феном. И после этого тащит её, упирающуюся, застрявшую со своей фигой в кармане, куда-нибудь - туда, где можно разбежаться, подпрыгнуть и взлететь.
Он эгоист. Ведь всё это только потому, что без неё он совсем не умеет летать. А когда кажется, что не долетал, становится очень грустно.