Остановись, мгновенье. Сказка о переводе часов.
Иващенко докуривал последнюю папиросу в пачке. Странным образом, вместо привычных одной-двух папирос в эту ночь у него ушли уже почти все. При том, что караульные не упрашивали его, когда он промозглым московским вечером заступал на смену, не клянчили «табачку». А «табачок» у Николы Иващенко был отменным: еще до революции, да что там говорить - еще о войне мало кто думал, когда он начал встречаться с дочкой владельца табачной лавки в самом центре Москвы. И в те еще времена Никола обеспечен был заморским куревом высшего сорта, свернутым в папироски заботливыми руками Проши Николаевны - так звали дочь табачника.
Неизвестно, за что она полюбила лимитчика Николу, не умевшего толком по-русски говорить. Хотя Проша неплохо знала «украиньску мову» - отец ее был из семьи бывших крепостных и, чудом разбогатев, он перебрался в Москву за год до рождения дочери. Купил лавку, на втором этаже которой стал жить с выписанной из Малороссии же жинкой. Через год появилась «маленькая», отправив при родах жинку на тот свет. А еще через 20 лет был убит и сам табачник. Убит женихом дочери, который среди ночи ворвался в лавку и, размахивая невесть откуда взявшимся наганом, стал объяснять, что при советской власти богатых не будет. Не поверившему тестю он всадил пулю в лоб, а Прошу задушили через несколько часов мародеры, налетевшие на лавку.
Было это всего год назад, так что и деньги и табак у Николы теперь еще водились. Можно было и не работать вовсе, но Никола понимал, что время выдалось особое - тут «или пан, или пропал»: нужно было с остервенением вырываться наверх, пусть и говорили все, что не будет теперь верхних и нижних, богатых и бедных. Никола старался. Своими стараниями он уже преодолел кремлевскую стену, хоть и простым часовщиком, но преодолел. Но и не совсем простым, если уж быть честными: в его задачу входило следить за курантами на Спасской башне Кремля. Попав сюда, Никола почти сразу понял, что перспективы роста у него нет, он было хотел уйти, но тут проявилась вторая после авантюризма черта в его характере - лень. Работа была несложной, никаких усилий от него не требовала - смотри себе, да смотри за крутящимися шестеренками. За два месяца никаких сбоев не было: Никола всю ночь спокойно дремал, на утро брал положенную часовщику пайку, а на днях должен был получить жалование. Все было бы хорошо, если бы не этот дурацкий декрет…
Никола отбросил дремоту, в которой вспоминал события последних лет. Спать ему хотелось невероятно, но эта ночь была особенной: нужно было переводить часы. Отвести стрелки назад ровно в три часа ночи. Зачем это было нужно, Никола не понял, но седой еврей-часовщик, руководивший Николаем и такими как он, показал давеча, за какой тросик надо тянуть, и даже нанес на него две отметки: тросик надо было вытянуть на расстояние от белой полоски до синей, и обязательно проверить, ровно ли встали стрелки - одна на 2, другая на 12. Никола взглянул на часы (на службе выдавались сверхточные швейцарские часы на цепочке). «Пора.» - Сам себе скомандовал он. Ухватившись за тросик он легко потянул его и гигантский механизм пришел в движение. Последний щелчок - стрелки должны быть на месте. Проверять он не стал: процедуру за ночь он проделывал в пятый раз раз, и никаких ошибок быть не может, Никола был уверен в этом…
Он вытянулся на стуле, похлопал себя по карманам, ругнулся, вспомнив, что пачку докурил еще час назад. Пришлось вставать и идти за еще одной, спрятанной в котомке. Дым заполнил легкие, Никола достал из кармана часы на золотой цепочке, подумал, что когда решит уходить из часовщиков, то обязательно захватит их с собой. Перевел стрелки, потушил сигарету и задремал… Впрочем не крепко - ровно в три надо было проснуться и перевести часы…
***
В Петрограде, Москве, да и по всей стране не наступало утро. Люди просыпались между двумя и тремя часами ночи, смотрели в окно, валились на подушки и засыпали, чтобы снова проснуться между двумя и тремя часами ночи. Кого-то мучила странная бессонница: вроде бы только что смотрел на часы, было без четверти три, а тут на тебе - снова два часа. Поезда замерли на перегонах. Вроде бы всего на час, чтобы потом двинуться дальше, не сбивая расписание, но час этот тянулся мучительно, словно мгновение по приказу Фауста остановилось.
Часовщик Соломоныч в ту ночь тоже не спал. С вечера он сильно переволновался, кому как не ему знать: игры со временем ой как опасны. И не одобрял он приказа сверху, всех этих зимних и летних переходов. Но что делать: еврею спорить с советской властью было бы самоубийством. До трех он лежал в постели, ворочаясь с боку на бок, и уже было решил встать и проконтролировать лично перевод часов, да что-то закололо в груди. Соломоныч тяжело закряхтел, потом засопел, пытаясь позвать кого-нибудь на помощь… Затих.
***
Стрелка на золотых часах Николы коснулась цифры три. Никола нервничал, вытягивая тросик. В том, что ночь эта действительно очень странная, он убедился, когда сбился со счету, пытаясь вспомнить в который раз он переводит стрелки на час назад. Получались разные цифры. Если считать по памяти, то раз 10. А по числу выкуренных папирос выходило что-то около 15-20. Точнее сказать было сложно: то он выкуривал только одну (когда просыпался слишком поздно, чтобы покурить и перед переводом, и после), то две. А в последний час выкурил бы и больше, гораздо больше, но пачку нужно было беречь - в ней осталось всего три папиросы. В этот момент он снова подумал, что надобно завести портсигар. Такой, чтобы красиво доставать из него папироску да раскуривать ее двумя спичками…
Мысли о курении было сложно отогнать. Но еще сложнее было с мыслями о том, что что-то идет не так. По всему выходило: если к трем часам еще прибавить всего десять, то должно быть за полдень уже. А если 20 - то уже и к полуночи дело. «Так почему же еще даже светать не начало?» - думал Никола. Он еще раз отогнал от себя дурацкие мысли и заснул…
Николе снился сон. Он сидел за огромным столом в кабинете с большими окнами, в одном из которых была ночная улица, а в другом ярко освещенный солнцем двор. Он подбегал сначала к одному окну, потом к другому, скорбно качал головой, говорил: «Ай, ай, ай, что же это делается, товарищи!». Тут он вдруг задержался у солнечного окна и высунувшись на пол корпуса погрозил солнцу указательным пальцем. И солнце вдруг искривилось, вырастило себе губы и, разверзнув их, сказало громовым басом: «Никола Николаевич, когда мне можно будет заступить на смену?». Никола отвечал уклончиво, что, дескать, сверху еще указаний на этот счет не поступало, Луна еще не отработала положенную по плану ночь, поэтому вам, Солнце, придется подождать. Солнце в ответ обижено надувало губы и уходило за облако, откуда доносился стук, словно кто-то в дверь лупит кулаком.
***
Проснулся Никола уже после рассвета, разом скинув с себя весь сон. Вот черт! Проспал! Проспал! Проспал! Что теперь скажет старый еврей?!. В дверь постучали еще раз, уже более настойчиво. Никола кинулся к засовам, отпер их. На пороге стоял его сменщик Александр. Никола буркнул ему «здрасьте», взял котомку, поправил старый пиджак, помявшийся за долгую ночь. Остановился уже у выхода:
- А Соломоныч что же? Не придёт?
- Умер Соломоныч…
И Николо, размышляя, что о его проступке теперь никто не узнает, спокойно отправился досыпать в свою комнату над бывшей табачной лавкой.
(с) Инко Гнито. 27.10.07. Перепечатка только со ссылкой :)
Неизвестно, за что она полюбила лимитчика Николу, не умевшего толком по-русски говорить. Хотя Проша неплохо знала «украиньску мову» - отец ее был из семьи бывших крепостных и, чудом разбогатев, он перебрался в Москву за год до рождения дочери. Купил лавку, на втором этаже которой стал жить с выписанной из Малороссии же жинкой. Через год появилась «маленькая», отправив при родах жинку на тот свет. А еще через 20 лет был убит и сам табачник. Убит женихом дочери, который среди ночи ворвался в лавку и, размахивая невесть откуда взявшимся наганом, стал объяснять, что при советской власти богатых не будет. Не поверившему тестю он всадил пулю в лоб, а Прошу задушили через несколько часов мародеры, налетевшие на лавку.
Было это всего год назад, так что и деньги и табак у Николы теперь еще водились. Можно было и не работать вовсе, но Никола понимал, что время выдалось особое - тут «или пан, или пропал»: нужно было с остервенением вырываться наверх, пусть и говорили все, что не будет теперь верхних и нижних, богатых и бедных. Никола старался. Своими стараниями он уже преодолел кремлевскую стену, хоть и простым часовщиком, но преодолел. Но и не совсем простым, если уж быть честными: в его задачу входило следить за курантами на Спасской башне Кремля. Попав сюда, Никола почти сразу понял, что перспективы роста у него нет, он было хотел уйти, но тут проявилась вторая после авантюризма черта в его характере - лень. Работа была несложной, никаких усилий от него не требовала - смотри себе, да смотри за крутящимися шестеренками. За два месяца никаких сбоев не было: Никола всю ночь спокойно дремал, на утро брал положенную часовщику пайку, а на днях должен был получить жалование. Все было бы хорошо, если бы не этот дурацкий декрет…
Никола отбросил дремоту, в которой вспоминал события последних лет. Спать ему хотелось невероятно, но эта ночь была особенной: нужно было переводить часы. Отвести стрелки назад ровно в три часа ночи. Зачем это было нужно, Никола не понял, но седой еврей-часовщик, руководивший Николаем и такими как он, показал давеча, за какой тросик надо тянуть, и даже нанес на него две отметки: тросик надо было вытянуть на расстояние от белой полоски до синей, и обязательно проверить, ровно ли встали стрелки - одна на 2, другая на 12. Никола взглянул на часы (на службе выдавались сверхточные швейцарские часы на цепочке). «Пора.» - Сам себе скомандовал он. Ухватившись за тросик он легко потянул его и гигантский механизм пришел в движение. Последний щелчок - стрелки должны быть на месте. Проверять он не стал: процедуру за ночь он проделывал в пятый раз раз, и никаких ошибок быть не может, Никола был уверен в этом…
Он вытянулся на стуле, похлопал себя по карманам, ругнулся, вспомнив, что пачку докурил еще час назад. Пришлось вставать и идти за еще одной, спрятанной в котомке. Дым заполнил легкие, Никола достал из кармана часы на золотой цепочке, подумал, что когда решит уходить из часовщиков, то обязательно захватит их с собой. Перевел стрелки, потушил сигарету и задремал… Впрочем не крепко - ровно в три надо было проснуться и перевести часы…
***
В Петрограде, Москве, да и по всей стране не наступало утро. Люди просыпались между двумя и тремя часами ночи, смотрели в окно, валились на подушки и засыпали, чтобы снова проснуться между двумя и тремя часами ночи. Кого-то мучила странная бессонница: вроде бы только что смотрел на часы, было без четверти три, а тут на тебе - снова два часа. Поезда замерли на перегонах. Вроде бы всего на час, чтобы потом двинуться дальше, не сбивая расписание, но час этот тянулся мучительно, словно мгновение по приказу Фауста остановилось.
Часовщик Соломоныч в ту ночь тоже не спал. С вечера он сильно переволновался, кому как не ему знать: игры со временем ой как опасны. И не одобрял он приказа сверху, всех этих зимних и летних переходов. Но что делать: еврею спорить с советской властью было бы самоубийством. До трех он лежал в постели, ворочаясь с боку на бок, и уже было решил встать и проконтролировать лично перевод часов, да что-то закололо в груди. Соломоныч тяжело закряхтел, потом засопел, пытаясь позвать кого-нибудь на помощь… Затих.
***
Стрелка на золотых часах Николы коснулась цифры три. Никола нервничал, вытягивая тросик. В том, что ночь эта действительно очень странная, он убедился, когда сбился со счету, пытаясь вспомнить в который раз он переводит стрелки на час назад. Получались разные цифры. Если считать по памяти, то раз 10. А по числу выкуренных папирос выходило что-то около 15-20. Точнее сказать было сложно: то он выкуривал только одну (когда просыпался слишком поздно, чтобы покурить и перед переводом, и после), то две. А в последний час выкурил бы и больше, гораздо больше, но пачку нужно было беречь - в ней осталось всего три папиросы. В этот момент он снова подумал, что надобно завести портсигар. Такой, чтобы красиво доставать из него папироску да раскуривать ее двумя спичками…
Мысли о курении было сложно отогнать. Но еще сложнее было с мыслями о том, что что-то идет не так. По всему выходило: если к трем часам еще прибавить всего десять, то должно быть за полдень уже. А если 20 - то уже и к полуночи дело. «Так почему же еще даже светать не начало?» - думал Никола. Он еще раз отогнал от себя дурацкие мысли и заснул…
Николе снился сон. Он сидел за огромным столом в кабинете с большими окнами, в одном из которых была ночная улица, а в другом ярко освещенный солнцем двор. Он подбегал сначала к одному окну, потом к другому, скорбно качал головой, говорил: «Ай, ай, ай, что же это делается, товарищи!». Тут он вдруг задержался у солнечного окна и высунувшись на пол корпуса погрозил солнцу указательным пальцем. И солнце вдруг искривилось, вырастило себе губы и, разверзнув их, сказало громовым басом: «Никола Николаевич, когда мне можно будет заступить на смену?». Никола отвечал уклончиво, что, дескать, сверху еще указаний на этот счет не поступало, Луна еще не отработала положенную по плану ночь, поэтому вам, Солнце, придется подождать. Солнце в ответ обижено надувало губы и уходило за облако, откуда доносился стук, словно кто-то в дверь лупит кулаком.
***
Проснулся Никола уже после рассвета, разом скинув с себя весь сон. Вот черт! Проспал! Проспал! Проспал! Что теперь скажет старый еврей?!. В дверь постучали еще раз, уже более настойчиво. Никола кинулся к засовам, отпер их. На пороге стоял его сменщик Александр. Никола буркнул ему «здрасьте», взял котомку, поправил старый пиджак, помявшийся за долгую ночь. Остановился уже у выхода:
- А Соломоныч что же? Не придёт?
- Умер Соломоныч…
И Николо, размышляя, что о его проступке теперь никто не узнает, спокойно отправился досыпать в свою комнату над бывшей табачной лавкой.
(с) Инко Гнито. 27.10.07. Перепечатка только со ссылкой :)