экспедиции У.Т.Сирелиуса
Из путешествия по северо-востоку России.
Ууно Таави Сирелиус. 1907 г.
I.
В Котласе, 30.6.07
Паровоз, привёзший меня из Финляндии, просвистел в последний раз, и через мгновение я шёл по привокзальному мосту сквозь огромное скопление людей. Влияние большого города очевидно, однако, в то же время, ощущаешь, как будто попал в необычайно большое государство. Всё по эту сторону границы становится как по мановению ока совершенно иным. Огромные кони тянут непомерно большие и грубовато изготовленные кареты. Одежда извозчиков просторна, в глаза бросается широкая обувь рабочих.
На улицах Петербурга оживлённое движение, устремлённое за пределы города. Вблизи Николаевского железнодорожного вокзала выстроилась нескончаемая вереница пролёток. У самого вокзала экипажи нетерпеливых кучеров стоят уже по два-три в ряд. На многочисленный багаж не хватает рук. Но на помощь приходит носильщик, и через четверть часа я благополучно оказываюсь в своём поезде. Мне предстоит долгий путь. Билет куплен до Вятки, и вагон следует до станции назначения. Но горе мне! Вагон - огромный вагон второго класса - так набит пассажирами, что я и носильщик не можем двинуться ни вперёд, ни назад. На нашем пути поклажа других путников, которую здесь принято брать с собой в вагон в заметно большем количестве, чем у нас. Вот громадная корзина, которую еле-еле тащит крепкий на вид мужчина. А вот большой узел постельных принадлежностей - целый матрац, подушки, одеяло и пр. Сзади меня кричит похожий на чиновника пассажир: «Пропустите!» Мой носильщик учтиво замечает, что пропустить его никак не получится.
Однако подобное объяснение не удовлетворяет привыкшего приказывать господина. «Мне необходимо пройти! Что вы встали на дороге!» - во «мне» звучит особая весомость. На двух противоположных скамейках помещается шестеро пассажиров, т.е. максимально дозволенное количество в вагонах этого класса. Спрашиваю у одного приятного на вид молодого человека в форменной фуражке, что действительно ли все места заняты (согласно билетам - А.С.). «Естественно», заняты. К нему ещё должен подсесть какой-то военный врач. Носильщик оставляет меня в совершенно беспомощном состоянии на ближайшие свободные места. До выяснения ситуации с местами я сажусь четвёртым на одну из скамеек. Неужели так придётся ехать всю дорогу!? Этот молодой человек слегка приврал ради друзей, которых он, оказывается, пришёл провожать. Перед уходом поезда он и ещё двое покинули вагон, так что проблема с местами была решена. И я, облегчённо вздохнув, утёр вспотевший лоб.
Колокол прозвучал в третий раз, и поезд тронулся. Ход его ровен и тяжёл. Ощущение совсем иное, чем в маленьких финляндских вагонах. До Вятки протянута новая ветка, которая используется лишь второй год. Однако, по сторонам ещё не видно привычных дачных строений, и, что особенно примечательно, отсутствуют дровяные склады на станциях этой проложенной через леса линии.
До Вологды примерно сутки езды. На пути довольно мало селений, да и почва песчаная. Более заселённой выглядит территория между Вологдой и Вяткой. Земля здесь, по-видимому, более плодородна, почва глинистая с примесью красноватого песка.
Мой путь лежит по котласской ветке на север от Вятки. Сначала предстоит собрать этнографический материал о зырянах. Три часа, оставшиеся до отправления поезда из Вятки, я решил посвятить получению от местного губернатора рекомендательного письма, а также разрешения на пользование губернским транспортом. Поэтому взял извозчика и прямым ходом направился в губернское управление. Остановился у необычайно высокой каменной стены. Здесь начались мои мытарства. Спросил канцелярию губернатора, а попал в агрономический отдел местного управления.
Понадеявшись на извозчика, поначалу думал, что попал по адресу. Но мне дали понять, что вряд ли могу надеяться на помощь в получении нужных бумаг, и я был направлен в противоположное крыло здания, где должно было находиться «губернское управление». Иду туда и к своей радости вижу на двери эту надпись. Снова спрашиваю канцелярию, и меня отправляют на два этажа выше. Начинаются беседы с чиновниками: сначала с чиновником низшего ранга, потом повыше, и, наконец, меня препровождают к «начальнику канцелярии». И опять я ошибся адресом.
Кто-то из чиновников объясняет, что хотя понятие этнографии имеет довольно обширный смысл, медицинский отдел этого управления всё же вряд ли может дать мне «открытое письмо», если я не занимаюсь изучением именно «народной медицины». Говорю, что подобный материал не имеет для меня первоочередного значения. В этот момент входит ранее занятый телефонным разговором начальник канцелярии и сообщает, что разобрался в моей запутанной ситуации: «Вы получите необходимые бумаги сегодня в 7 часов вечера в канцелярии губернатора, которая находится в таком-то здании». Только теперь понимаю суть дела: т.е. канцелярия находится вовсе не здесь, и извозчик привез меня не по адресу. Благодарю начальника канцелярии медицинского отдела за его любезную помощь и исчезаю.
Из-за бумаг я теперь вынужден задержаться в Вятке на сутки, что, впрочем, не так уж и плохо. Двое суток я почти не спал в набитом до отказа вагоне. Отправился за небольшими покупками в город. День был безумно жарким. Глиняная пыль, поднимаемая с не мощеных улиц в воздух дуновениями ветра, то и дело затрудняла дыхание. По обочинам глинистых улиц были проложены высокие деревянные тротуары, необходимость которых в дождливую пору несомненна. Строения в основном деревянные, и во многих дворах расположены садики с кустами благоухающей в пыльном воздухе сирени.
Когда я направился в канцелярию губернатора, уже приближался седьмой час вечера. Прибыв на место с опозданием на пять минут от назначенного срока, я узнал, что начальник канцелярии уже успел отбыть к только что приехавшему в город новому губернатору. Какой-то чиновник обещал позаботиться о моих бумагах и подготовить их к утру следующего дня.
Согласно петербургскому времени поезд должен был отправиться в Котлас в 2 часа дня. В 11 я уже был в канцелярии. Однако к тому моменту начальник успел уйти с моими документами к губернатору. Оставалось только ждать. Потом на приём пришли два немца. Один из них очень торопился на петербургский поезд, который отправлялся в 2.30. Я поинтересовался причиной беспокойства и услышал, что согласно петербургскому времени до отправления поезда оставалось не более полутора часов, и что только лишь путь до станции займёт полчаса. Тогда и я засуетился, поскольку что в таком случае в моём распоряжении не было и часа. Я поспешил к дому губернатора, чтобы персонально доложить о своём деле. Однако начальник канцелярии сказал, что прошение как раз рассматривается, и мне не осталось ничего другого, как томиться в ожидании. Поняв, что из-за бумаг должен буду провести в Вятке ещё сутки, я вернулся в канцелярию, где мои немецкие друзья по несчастью проясняли различия в немецкой и российской бюрократии. Но тут от губернатора возвращается начальник канцелярии. Получаю бумаги и, чтобы только что-то сказать, спрашиваю у экспедитора, успеваю ли я на котласский поезд. К моему удивлению, он отвечает: «вполне». Часы немцев показывали неправильное время, и я напрасно грешил на свои.
Я поспешил на квартиру, дабы заранее приготовиться к отъезду. Однако мой любезный хозяин не согласился отпустить меня без обеда: «Моя кухарка из Петербурга. Петербургское меню. Всегда свежая стерлядь, камбала, живые крабы, мясо и т.п.» Тут подоспела хозяйка ресторана, и я уже никак не мог отказаться отобедать. Вскоре Василий принёс мне вкуснейший ледяной суп и на второе какие-то котлеты. Сам же хозяин подошёл спросить, понравилось ли угощение, и, чтобы удостовериться окончательно, отрезал моим ножом кусочек котлеты и для себя. Выпив на десерт чашку шоколада, я похвалил хозяину кухню и пообещал впредь, бывая в Вятке, останавливаться в его гостеприимной гостинице.
И вот, наконец, я сидел в старом по конструкции вагоне второго класса. На этой дальней северной ветке можно увидеть позабытую технику, которая на более оживленных трассах уже не соответствует требованиям времени.
Я расположился в отдельном купе с двумя скамейками, так что на этот раз места было предостаточно. Немного времени спустя, дверь всё же открылась, и вошёл служащий в фуражке с красным околышем. На учтивый вопрос, что не найдётся ли здесь места для него и его собаки (и в вагонах второго класса здесь нередко можно увидеть собак), он, естественно, получил утвердительный ответ. Затем выяснилось, что господин являлся начальником одной из станций на этом направлении и в данный момент выполнял обязанности контролёра, чем начальники станций занимались по очереди. Половина денег, полученных с оштрафованных безбилетников, шла на выплату зарплаты контролёрам, половина - в пользу железной дороги. По сути дела контроль осуществляется кондукторами, которых в поезде как минимум двое (младший и старший).
Однако, по словам моего спутника, они часто сажают пассажиров за сумму, которая значительно ниже официальной цены билета, деля между собой получаемую выгоду. На одной из станций мой спутник отлучился по служебным делам, а вернувшись, обнаружил десяток безбилетников - десяток, хотя кондуктора и знали о присутствии контролёра. Волею судьбы позже моим возницей оказался один из таких пассажиров, которому кондуктор позволил ехать за половину цены. При появлении контролёра кондуктор подал безбилетнику незамысловатый условный знак, чтобы тот мог ускользнуть из вагона.
Я прибыл на станцию Мураши и отсюда отправился на лошадях по пермяцкой территории. Некий чиновник, с которым я познакомился в пути, попросил местного жандарма о любезности предоставить мне помощь в поиске транспорта, и тот был сразу готов откликнуться на просьбу. Один из станционных служащих уже успел доложить о моей проблеме. Упомяну также то, что возница посоветовал мне отблагодарить за услугу. Но жандарм, когда я предложил ему за причиненное беспокойство "на чай", отстранил деньги. «Мне как жандарму не подобает», сказал он, «это входит в мои служебные обязанности.» Этот случай обогатил мои представления о жандармах.
Я сидел в четырехколесном экипаже, верх которого был по казанскому образцу свит из ивовых прутьев. Некоторое время спустя мы ехали через величественный в своей древности лес. Наряду с сосной и елью росли берёза и рябина, а обочины дороги были украшены благоухающими кустами дикой розы. Лес был настолько дремуч, что казался почти непроходимым. Стройные осины серебрились сединой своих веток.
Лишь на редколесье виднелись огромные кряжи. Прекрасный, животворящий лес!
Возница, по-видимому, заметил моё восхищение и завёл разговор о лесе. В его словах звучало осуждение существующих порядков, потому как власти взяли леса под свою опёку, а крестьянам было выделено земли лишь столько, сколько необходимо для посевов. Весь строевой лес нужно покупать у государства.
Разговорившись, он уже не мог остановиться и выражал всё своё недовольство нынешней властью: крестьянин всеми угнетаем, у него отбирается последняя копейка, никому нет дела до того, что скоро вообще нечем будет платить, и тогда пойдут по миру господа, торговцы и прочие, сидящие на крестьянской шее ростовщики - мироеды. Это было основной мыслью долгого, многословного и богатого различными пояснениями монолога. Не обошлось и без размышлений о думе и связанными с нею надеждами. Как я заметил, и здесь среди крестьянства началось некоторое пробуждение. На двадцатом километре пути было первое пермяцкое село, и я спросил у возницы, придерживаясь темы его разговора, что там, видимо, о беспорядках не особенно то и знают - спят, наверное?
«Да, они там о делах, творящихся в сегодняшнем мире, знают мало. Но вот что я скажу: нужно всем взбунтоваться.» Таков был ответ. Пермяцкая деревня подобно русским располагалась вдоль дороги. Архитектурный стиль такой же, как на Русском Севере и в Русской Карелии: изба, хлев, конюшня, сараи, амбары, а также скотный двор располагались под одной крышей. Под жилыми помещениями высокий подвал, в основном предназначенный для хранения продуктов. Свет туда почти не проникает. Кое-где встречаются и курные избы.
Костюм состоит из многих частей, которыми похож на старый народный костюм Приладожской Карелии. Особенно сороки молодух напоминают те, что несколько десятилетий назад на берегах Ладоги носили православные замужние женщины, здесь также носят на голове, особенно молодухи, а шапель по сути дела такой же, какой раньше был у приладожских девушек. Зимняя одежда почти такая же как в былые времена в Ёутсено и т.д. Во время венчания голова невесты была покрыта таким же четырехугольным вышитым платком, как было некогда принято в том же Ёутсено.
Таким образом, осуществив за чаем своё первое знакомство с бытом пермяков, я продолжил свой путь в деревню Летка, находящуюся на ведущем из Вятки в Усть-Сысольск тракте. Поскольку русский купец, у которого я надеялся квартировать, был в отъезде, я остановился в семье у зырян. В моём распоряжении были две просторные комнаты. Чистота помещений меня вполне удовлетворяла.
Я сразу почувствовал себя в среде народа, который, как не случайно говорит молва, когда-то был известен своим умением торговать. Первый вопрос, который мне обычно задавали, был: «когда уезжаешь? возьми и меня.» Когда я отвечал, что собираюсь задержаться, то конечно же следовал второй вопрос: «зачем?» Я отвечал, что хочу побольше узнать об их образе жизни. Поначалу это объяснение вызывало путаницу. «Ну и попал же ты», рассуждал один пермяк, «хуже некуда. Земли у нас плохие, рожь растёт, если только очень попотеешь, да и лес в руках государства. Даже дом без денег не построишь.» И его разговор свёлся всё к той же проблеме права на лес, о чём я только что беседовал с возницей.
Во избежание недоразумений, я пояснил, что прибыл не для выявления недостатков, но имея намерение познакомиться с их жизнью вообще, дабы и в других местах знали, как живут пермяки. Одному крестьянину, сокрушавшемуся насчёт роспуска думы, рассказал и то, что я приехал из Финляндии и что у нас своя дума, в которой заседают даже женщины. В какой-то связи упомянул, что я не «правоверный», а лютеранин. Как я позже понял, о последнем мне вовсе не стоило упоминать.
Общаясь с людьми на улице, я говорил, что занимаюсь покупкой старинной одежды. Этому, по-видимому, не верили, поскольку ничего такого мне на квартиру не приносили. Поэтому однажды специально направился в один из домов с целью закупить элементы костюма. Старинную по стилю одежду ещё можно обнаружить почти в каждом доме, т.к. русский материал не окончательно вытеснил бывший ранее в использовании пермяцкий. Сразу проявилась торговая жилка местного населения. Цены заламывали бешеные. Чтобы заинтересовать людей, заплатил за несколько предметов довольно солидную сумму, да и то пришлось немало поторговаться. Слух о выгодной сделке быстро распространился по всей деревне, и вскоре дом, в котором я покупал вещи, наполнил гомон пришедших поторговаться местных жителей. Для более приятного времяпрепровождения кто-то даже стал наигрывать на гармони. В этой требующей нервного напряжения атмосфере работать было уже невозможно, и я объявил, что стану принимать вещи только на своей квартире.
Сложным было приобретение различных вышивок: уже имеющиеся в наличии нужно было запоминать и каждый раз просматривать все предлагаемые на продажу. Ситуацию также во многом усложнял тот требовавший терпения факт, что ничего нельзя было приобрести, основательным образом не поторговавшись. Чтобы выиграть время, обычно приходилось платить излишне много. Лишь для примера упомяну, что моя хозяйка, по сравнению с другими более понятливая, уже довольно поношенную старинную накидку, за которую изначально просила 14 рублей, после двухдневных торгов продала за 5.
Несмотря на то, что в подобных ситуациях мне не единожды приходилось объяснять, что собираю сведения и предметы для музея, а также то, что за заведением музей является, мне всё же обычно не верили. В конце концов, на улице вслед мне стали кричать: «чего ты здесь ходишь, куда опять идешь?» Кто-то был, видимо, также обижен тем, что я не покупал уже имевшиеся у меня предметы. Однажды ко мне прицепился какой-то подвыпивший, но товарищ усмирил его.
Вообще чувствовалось, что напряжённость нарастала. Праздновавшиеся по соседству проводы невесты, на которых выпивки было достаточно, подлили масла в огонь и привели к финальной сцене. Когда я пошёл фотографировать находившееся неподалёку место сплава, навстречу попалась компания пьяных мужиков и женщин, которые перекрыли мне дорогу. Я всё же попытался пройти, но один из мужиков ухватился за стойку фотоаппарата. Начали кричать: «что ты здесь делаешь, у тебя есть крест на шее, ты крещёный?» Кто-то вытащил из-под рубахи свой крест и указал на него. Я объяснил, что на моей родине крест ставится на куполе храма. Меня хотели отвести к волостному начальству. Кто-то пригрозил, что выкинет в реку. Теперь я уже сам решил идти в волость, и посадить хулиганов в тюрьму. Это возымело действие, впрочем - не надолго. Немного погодя, двое самих крикливых пришли за мной в волость. «Глава» был в отъезде. Исполняющий его обязанности писарь дал мне для охраны двоих десятников и сам отправился вместе с нами.
Когда мы вернулись ко мне на квартиру, то вскоре перед ней собралась довольно пьяная толпа. Писаря стали обвинять в том, что он самовольно укрывает меня. У меня, якобы, не было соответствующих документов, а они верили только «своему главе», полномочия которого писарь в данном случае незаконно присвоил себе. От писаря требовали, чтобы он уходил, а меня оставил народу. Желающих распять хватало. Кто-то громко кричал, предлагая меня повесить. Десятники стояли как окаменевшие перед этой выражавшей желание своих соплеменников толпой. Было видно, что крики окончательно подогрели настроения. Толпа мужиков бросилась к воротам, но писарь осторожно, стараясь не вызвать излишнего раздражения, подпёр их ломом. Задние ворота подворья также попытались взломать. Пот тёк ручьями по раскрасневшимся от злобы лицам крикунов. Стоявший у окна писарь увещевал толпу и в конце концов охрип.
Наконец напряжение стало ослабевать. Наряду с двумя грозными речами писаря и вмешательством жены одного русского купца, этому, по-видимому, способствовало также и то, что пары алкоголя в результате долгого кричания начали улетучиваться. Финал комедии состоял в том, что я согласился принять для беседы одного «повидавшего мир» бывшего солдата, дабы он основательным образом выяснил, кто я есть такой, и доложил о своих выводах народу.
Пришедший солдат выглядел почти протрезвевшим. С самого начала он дал понять, что, мол, вникает в мою ситуацию, и знает, что собираемые мною вещи нужны «для постановки разных там спектаклей на сценах театров и др. подобных заведений». Однако народ и, особливо, женщины, приняли меня за Антихриста, о котором пророчествовалось. Даже заплаченные мною деньги вызывали подозрение, «поскольку платил уж слишком щедро». Подозревалось также, что я не русский, но какой-нибудь иностранец с подлыми намерениями. В итоге примиритель попросил денег, чтобы народ мог выпить за моё и своё здоровье. После многих высказанных в таком же духе мыслей, я дал ему полтину, и мы, казалось, расстались без вражды.
Но этим дело не кончилось. На следующий день, когда я фотографировал один из домов, на меня накинулась с граблями какая-то ошалевшая баба. Я спросил, чем вызвана подобная злонамеренность, и услышал в ответ, что от моего фотографирования и прочей деятельности ничего хорошего ждать не приходится. Поскольку ситуация оставалась напряжённой, во избежание больших неприятностей я решил покинуть эту местность. Любое несчастье могли списать на мой счёт. У свиней как раз была обнаружена чумка.
Исследования были мною в основном проведены. Да и с едой возникли проблемы.
Местный священник поначалу великодушно обещал позаботиться о моём пропитании. У него в подвале, судя по разговору, было пудов 15 мяса. Однако позднее он написал, что не может откликнуться на мою просьбу. Я опять направился в Мураши, а оттуда по железной дороге на станцию Котлас, которая является самой северной станцией Северо-Востока России и расположена в одноимённой деревне на слиянии притоков Вычегды и Сухони. Ветка видимо проложена в основном для перевозки муки и зерна из хлебных районов России в северные речные порты, главным из которых Котлас не без основания можно считать. Отсюда направляются пароходы вплоть до Вологды, Ладоги, Архангельска и Усть-Сысольска. Мне предстоит путь в Усть-Сысольск - этот единственный город на территории зырян.
И здесь на севере ощущаешь огромность этого государства. Хотя Котлас лишь деревня, на берегу из-за пароходного и железнодорожного движения постоянно толпятся сотни ожидающих своей очереди пассажиров. Странно то, что деревенский ресторан для отъезжающих не оказался прибыльным. Таковой был, но разорился. Теперь пассажиры первого и второго класса останавливаются в тесных помещениях, расположенных на вторых этажах нескольких больших барок, что служит причалом акционерного общества «Северное пароходство». Пассажиры третьего класса проводят время под открытым небом, пьянствуя, буяня, горланя песни и играя на гармошках. Это ещё куда ни шло в такие знойные дни, как сейчас. Ну а если дождь?
Источник www.komi.com/pole/archive/pole/2.asp
Ууно Таави Сирелиус. 1907 г.
I.
В Котласе, 30.6.07
Паровоз, привёзший меня из Финляндии, просвистел в последний раз, и через мгновение я шёл по привокзальному мосту сквозь огромное скопление людей. Влияние большого города очевидно, однако, в то же время, ощущаешь, как будто попал в необычайно большое государство. Всё по эту сторону границы становится как по мановению ока совершенно иным. Огромные кони тянут непомерно большие и грубовато изготовленные кареты. Одежда извозчиков просторна, в глаза бросается широкая обувь рабочих.
На улицах Петербурга оживлённое движение, устремлённое за пределы города. Вблизи Николаевского железнодорожного вокзала выстроилась нескончаемая вереница пролёток. У самого вокзала экипажи нетерпеливых кучеров стоят уже по два-три в ряд. На многочисленный багаж не хватает рук. Но на помощь приходит носильщик, и через четверть часа я благополучно оказываюсь в своём поезде. Мне предстоит долгий путь. Билет куплен до Вятки, и вагон следует до станции назначения. Но горе мне! Вагон - огромный вагон второго класса - так набит пассажирами, что я и носильщик не можем двинуться ни вперёд, ни назад. На нашем пути поклажа других путников, которую здесь принято брать с собой в вагон в заметно большем количестве, чем у нас. Вот громадная корзина, которую еле-еле тащит крепкий на вид мужчина. А вот большой узел постельных принадлежностей - целый матрац, подушки, одеяло и пр. Сзади меня кричит похожий на чиновника пассажир: «Пропустите!» Мой носильщик учтиво замечает, что пропустить его никак не получится.
Однако подобное объяснение не удовлетворяет привыкшего приказывать господина. «Мне необходимо пройти! Что вы встали на дороге!» - во «мне» звучит особая весомость. На двух противоположных скамейках помещается шестеро пассажиров, т.е. максимально дозволенное количество в вагонах этого класса. Спрашиваю у одного приятного на вид молодого человека в форменной фуражке, что действительно ли все места заняты (согласно билетам - А.С.). «Естественно», заняты. К нему ещё должен подсесть какой-то военный врач. Носильщик оставляет меня в совершенно беспомощном состоянии на ближайшие свободные места. До выяснения ситуации с местами я сажусь четвёртым на одну из скамеек. Неужели так придётся ехать всю дорогу!? Этот молодой человек слегка приврал ради друзей, которых он, оказывается, пришёл провожать. Перед уходом поезда он и ещё двое покинули вагон, так что проблема с местами была решена. И я, облегчённо вздохнув, утёр вспотевший лоб.
Колокол прозвучал в третий раз, и поезд тронулся. Ход его ровен и тяжёл. Ощущение совсем иное, чем в маленьких финляндских вагонах. До Вятки протянута новая ветка, которая используется лишь второй год. Однако, по сторонам ещё не видно привычных дачных строений, и, что особенно примечательно, отсутствуют дровяные склады на станциях этой проложенной через леса линии.
До Вологды примерно сутки езды. На пути довольно мало селений, да и почва песчаная. Более заселённой выглядит территория между Вологдой и Вяткой. Земля здесь, по-видимому, более плодородна, почва глинистая с примесью красноватого песка.
Мой путь лежит по котласской ветке на север от Вятки. Сначала предстоит собрать этнографический материал о зырянах. Три часа, оставшиеся до отправления поезда из Вятки, я решил посвятить получению от местного губернатора рекомендательного письма, а также разрешения на пользование губернским транспортом. Поэтому взял извозчика и прямым ходом направился в губернское управление. Остановился у необычайно высокой каменной стены. Здесь начались мои мытарства. Спросил канцелярию губернатора, а попал в агрономический отдел местного управления.
Понадеявшись на извозчика, поначалу думал, что попал по адресу. Но мне дали понять, что вряд ли могу надеяться на помощь в получении нужных бумаг, и я был направлен в противоположное крыло здания, где должно было находиться «губернское управление». Иду туда и к своей радости вижу на двери эту надпись. Снова спрашиваю канцелярию, и меня отправляют на два этажа выше. Начинаются беседы с чиновниками: сначала с чиновником низшего ранга, потом повыше, и, наконец, меня препровождают к «начальнику канцелярии». И опять я ошибся адресом.
Кто-то из чиновников объясняет, что хотя понятие этнографии имеет довольно обширный смысл, медицинский отдел этого управления всё же вряд ли может дать мне «открытое письмо», если я не занимаюсь изучением именно «народной медицины». Говорю, что подобный материал не имеет для меня первоочередного значения. В этот момент входит ранее занятый телефонным разговором начальник канцелярии и сообщает, что разобрался в моей запутанной ситуации: «Вы получите необходимые бумаги сегодня в 7 часов вечера в канцелярии губернатора, которая находится в таком-то здании». Только теперь понимаю суть дела: т.е. канцелярия находится вовсе не здесь, и извозчик привез меня не по адресу. Благодарю начальника канцелярии медицинского отдела за его любезную помощь и исчезаю.
Из-за бумаг я теперь вынужден задержаться в Вятке на сутки, что, впрочем, не так уж и плохо. Двое суток я почти не спал в набитом до отказа вагоне. Отправился за небольшими покупками в город. День был безумно жарким. Глиняная пыль, поднимаемая с не мощеных улиц в воздух дуновениями ветра, то и дело затрудняла дыхание. По обочинам глинистых улиц были проложены высокие деревянные тротуары, необходимость которых в дождливую пору несомненна. Строения в основном деревянные, и во многих дворах расположены садики с кустами благоухающей в пыльном воздухе сирени.
Когда я направился в канцелярию губернатора, уже приближался седьмой час вечера. Прибыв на место с опозданием на пять минут от назначенного срока, я узнал, что начальник канцелярии уже успел отбыть к только что приехавшему в город новому губернатору. Какой-то чиновник обещал позаботиться о моих бумагах и подготовить их к утру следующего дня.
Согласно петербургскому времени поезд должен был отправиться в Котлас в 2 часа дня. В 11 я уже был в канцелярии. Однако к тому моменту начальник успел уйти с моими документами к губернатору. Оставалось только ждать. Потом на приём пришли два немца. Один из них очень торопился на петербургский поезд, который отправлялся в 2.30. Я поинтересовался причиной беспокойства и услышал, что согласно петербургскому времени до отправления поезда оставалось не более полутора часов, и что только лишь путь до станции займёт полчаса. Тогда и я засуетился, поскольку что в таком случае в моём распоряжении не было и часа. Я поспешил к дому губернатора, чтобы персонально доложить о своём деле. Однако начальник канцелярии сказал, что прошение как раз рассматривается, и мне не осталось ничего другого, как томиться в ожидании. Поняв, что из-за бумаг должен буду провести в Вятке ещё сутки, я вернулся в канцелярию, где мои немецкие друзья по несчастью проясняли различия в немецкой и российской бюрократии. Но тут от губернатора возвращается начальник канцелярии. Получаю бумаги и, чтобы только что-то сказать, спрашиваю у экспедитора, успеваю ли я на котласский поезд. К моему удивлению, он отвечает: «вполне». Часы немцев показывали неправильное время, и я напрасно грешил на свои.
Я поспешил на квартиру, дабы заранее приготовиться к отъезду. Однако мой любезный хозяин не согласился отпустить меня без обеда: «Моя кухарка из Петербурга. Петербургское меню. Всегда свежая стерлядь, камбала, живые крабы, мясо и т.п.» Тут подоспела хозяйка ресторана, и я уже никак не мог отказаться отобедать. Вскоре Василий принёс мне вкуснейший ледяной суп и на второе какие-то котлеты. Сам же хозяин подошёл спросить, понравилось ли угощение, и, чтобы удостовериться окончательно, отрезал моим ножом кусочек котлеты и для себя. Выпив на десерт чашку шоколада, я похвалил хозяину кухню и пообещал впредь, бывая в Вятке, останавливаться в его гостеприимной гостинице.
И вот, наконец, я сидел в старом по конструкции вагоне второго класса. На этой дальней северной ветке можно увидеть позабытую технику, которая на более оживленных трассах уже не соответствует требованиям времени.
Я расположился в отдельном купе с двумя скамейками, так что на этот раз места было предостаточно. Немного времени спустя, дверь всё же открылась, и вошёл служащий в фуражке с красным околышем. На учтивый вопрос, что не найдётся ли здесь места для него и его собаки (и в вагонах второго класса здесь нередко можно увидеть собак), он, естественно, получил утвердительный ответ. Затем выяснилось, что господин являлся начальником одной из станций на этом направлении и в данный момент выполнял обязанности контролёра, чем начальники станций занимались по очереди. Половина денег, полученных с оштрафованных безбилетников, шла на выплату зарплаты контролёрам, половина - в пользу железной дороги. По сути дела контроль осуществляется кондукторами, которых в поезде как минимум двое (младший и старший).
Однако, по словам моего спутника, они часто сажают пассажиров за сумму, которая значительно ниже официальной цены билета, деля между собой получаемую выгоду. На одной из станций мой спутник отлучился по служебным делам, а вернувшись, обнаружил десяток безбилетников - десяток, хотя кондуктора и знали о присутствии контролёра. Волею судьбы позже моим возницей оказался один из таких пассажиров, которому кондуктор позволил ехать за половину цены. При появлении контролёра кондуктор подал безбилетнику незамысловатый условный знак, чтобы тот мог ускользнуть из вагона.
Я прибыл на станцию Мураши и отсюда отправился на лошадях по пермяцкой территории. Некий чиновник, с которым я познакомился в пути, попросил местного жандарма о любезности предоставить мне помощь в поиске транспорта, и тот был сразу готов откликнуться на просьбу. Один из станционных служащих уже успел доложить о моей проблеме. Упомяну также то, что возница посоветовал мне отблагодарить за услугу. Но жандарм, когда я предложил ему за причиненное беспокойство "на чай", отстранил деньги. «Мне как жандарму не подобает», сказал он, «это входит в мои служебные обязанности.» Этот случай обогатил мои представления о жандармах.
Я сидел в четырехколесном экипаже, верх которого был по казанскому образцу свит из ивовых прутьев. Некоторое время спустя мы ехали через величественный в своей древности лес. Наряду с сосной и елью росли берёза и рябина, а обочины дороги были украшены благоухающими кустами дикой розы. Лес был настолько дремуч, что казался почти непроходимым. Стройные осины серебрились сединой своих веток.
Лишь на редколесье виднелись огромные кряжи. Прекрасный, животворящий лес!
Возница, по-видимому, заметил моё восхищение и завёл разговор о лесе. В его словах звучало осуждение существующих порядков, потому как власти взяли леса под свою опёку, а крестьянам было выделено земли лишь столько, сколько необходимо для посевов. Весь строевой лес нужно покупать у государства.
Разговорившись, он уже не мог остановиться и выражал всё своё недовольство нынешней властью: крестьянин всеми угнетаем, у него отбирается последняя копейка, никому нет дела до того, что скоро вообще нечем будет платить, и тогда пойдут по миру господа, торговцы и прочие, сидящие на крестьянской шее ростовщики - мироеды. Это было основной мыслью долгого, многословного и богатого различными пояснениями монолога. Не обошлось и без размышлений о думе и связанными с нею надеждами. Как я заметил, и здесь среди крестьянства началось некоторое пробуждение. На двадцатом километре пути было первое пермяцкое село, и я спросил у возницы, придерживаясь темы его разговора, что там, видимо, о беспорядках не особенно то и знают - спят, наверное?
«Да, они там о делах, творящихся в сегодняшнем мире, знают мало. Но вот что я скажу: нужно всем взбунтоваться.» Таков был ответ. Пермяцкая деревня подобно русским располагалась вдоль дороги. Архитектурный стиль такой же, как на Русском Севере и в Русской Карелии: изба, хлев, конюшня, сараи, амбары, а также скотный двор располагались под одной крышей. Под жилыми помещениями высокий подвал, в основном предназначенный для хранения продуктов. Свет туда почти не проникает. Кое-где встречаются и курные избы.
Костюм состоит из многих частей, которыми похож на старый народный костюм Приладожской Карелии. Особенно сороки молодух напоминают те, что несколько десятилетий назад на берегах Ладоги носили православные замужние женщины, здесь также носят на голове, особенно молодухи, а шапель по сути дела такой же, какой раньше был у приладожских девушек. Зимняя одежда почти такая же как в былые времена в Ёутсено и т.д. Во время венчания голова невесты была покрыта таким же четырехугольным вышитым платком, как было некогда принято в том же Ёутсено.
Таким образом, осуществив за чаем своё первое знакомство с бытом пермяков, я продолжил свой путь в деревню Летка, находящуюся на ведущем из Вятки в Усть-Сысольск тракте. Поскольку русский купец, у которого я надеялся квартировать, был в отъезде, я остановился в семье у зырян. В моём распоряжении были две просторные комнаты. Чистота помещений меня вполне удовлетворяла.
Я сразу почувствовал себя в среде народа, который, как не случайно говорит молва, когда-то был известен своим умением торговать. Первый вопрос, который мне обычно задавали, был: «когда уезжаешь? возьми и меня.» Когда я отвечал, что собираюсь задержаться, то конечно же следовал второй вопрос: «зачем?» Я отвечал, что хочу побольше узнать об их образе жизни. Поначалу это объяснение вызывало путаницу. «Ну и попал же ты», рассуждал один пермяк, «хуже некуда. Земли у нас плохие, рожь растёт, если только очень попотеешь, да и лес в руках государства. Даже дом без денег не построишь.» И его разговор свёлся всё к той же проблеме права на лес, о чём я только что беседовал с возницей.
Во избежание недоразумений, я пояснил, что прибыл не для выявления недостатков, но имея намерение познакомиться с их жизнью вообще, дабы и в других местах знали, как живут пермяки. Одному крестьянину, сокрушавшемуся насчёт роспуска думы, рассказал и то, что я приехал из Финляндии и что у нас своя дума, в которой заседают даже женщины. В какой-то связи упомянул, что я не «правоверный», а лютеранин. Как я позже понял, о последнем мне вовсе не стоило упоминать.
Общаясь с людьми на улице, я говорил, что занимаюсь покупкой старинной одежды. Этому, по-видимому, не верили, поскольку ничего такого мне на квартиру не приносили. Поэтому однажды специально направился в один из домов с целью закупить элементы костюма. Старинную по стилю одежду ещё можно обнаружить почти в каждом доме, т.к. русский материал не окончательно вытеснил бывший ранее в использовании пермяцкий. Сразу проявилась торговая жилка местного населения. Цены заламывали бешеные. Чтобы заинтересовать людей, заплатил за несколько предметов довольно солидную сумму, да и то пришлось немало поторговаться. Слух о выгодной сделке быстро распространился по всей деревне, и вскоре дом, в котором я покупал вещи, наполнил гомон пришедших поторговаться местных жителей. Для более приятного времяпрепровождения кто-то даже стал наигрывать на гармони. В этой требующей нервного напряжения атмосфере работать было уже невозможно, и я объявил, что стану принимать вещи только на своей квартире.
Сложным было приобретение различных вышивок: уже имеющиеся в наличии нужно было запоминать и каждый раз просматривать все предлагаемые на продажу. Ситуацию также во многом усложнял тот требовавший терпения факт, что ничего нельзя было приобрести, основательным образом не поторговавшись. Чтобы выиграть время, обычно приходилось платить излишне много. Лишь для примера упомяну, что моя хозяйка, по сравнению с другими более понятливая, уже довольно поношенную старинную накидку, за которую изначально просила 14 рублей, после двухдневных торгов продала за 5.
Несмотря на то, что в подобных ситуациях мне не единожды приходилось объяснять, что собираю сведения и предметы для музея, а также то, что за заведением музей является, мне всё же обычно не верили. В конце концов, на улице вслед мне стали кричать: «чего ты здесь ходишь, куда опять идешь?» Кто-то был, видимо, также обижен тем, что я не покупал уже имевшиеся у меня предметы. Однажды ко мне прицепился какой-то подвыпивший, но товарищ усмирил его.
Вообще чувствовалось, что напряжённость нарастала. Праздновавшиеся по соседству проводы невесты, на которых выпивки было достаточно, подлили масла в огонь и привели к финальной сцене. Когда я пошёл фотографировать находившееся неподалёку место сплава, навстречу попалась компания пьяных мужиков и женщин, которые перекрыли мне дорогу. Я всё же попытался пройти, но один из мужиков ухватился за стойку фотоаппарата. Начали кричать: «что ты здесь делаешь, у тебя есть крест на шее, ты крещёный?» Кто-то вытащил из-под рубахи свой крест и указал на него. Я объяснил, что на моей родине крест ставится на куполе храма. Меня хотели отвести к волостному начальству. Кто-то пригрозил, что выкинет в реку. Теперь я уже сам решил идти в волость, и посадить хулиганов в тюрьму. Это возымело действие, впрочем - не надолго. Немного погодя, двое самих крикливых пришли за мной в волость. «Глава» был в отъезде. Исполняющий его обязанности писарь дал мне для охраны двоих десятников и сам отправился вместе с нами.
Когда мы вернулись ко мне на квартиру, то вскоре перед ней собралась довольно пьяная толпа. Писаря стали обвинять в том, что он самовольно укрывает меня. У меня, якобы, не было соответствующих документов, а они верили только «своему главе», полномочия которого писарь в данном случае незаконно присвоил себе. От писаря требовали, чтобы он уходил, а меня оставил народу. Желающих распять хватало. Кто-то громко кричал, предлагая меня повесить. Десятники стояли как окаменевшие перед этой выражавшей желание своих соплеменников толпой. Было видно, что крики окончательно подогрели настроения. Толпа мужиков бросилась к воротам, но писарь осторожно, стараясь не вызвать излишнего раздражения, подпёр их ломом. Задние ворота подворья также попытались взломать. Пот тёк ручьями по раскрасневшимся от злобы лицам крикунов. Стоявший у окна писарь увещевал толпу и в конце концов охрип.
Наконец напряжение стало ослабевать. Наряду с двумя грозными речами писаря и вмешательством жены одного русского купца, этому, по-видимому, способствовало также и то, что пары алкоголя в результате долгого кричания начали улетучиваться. Финал комедии состоял в том, что я согласился принять для беседы одного «повидавшего мир» бывшего солдата, дабы он основательным образом выяснил, кто я есть такой, и доложил о своих выводах народу.
Пришедший солдат выглядел почти протрезвевшим. С самого начала он дал понять, что, мол, вникает в мою ситуацию, и знает, что собираемые мною вещи нужны «для постановки разных там спектаклей на сценах театров и др. подобных заведений». Однако народ и, особливо, женщины, приняли меня за Антихриста, о котором пророчествовалось. Даже заплаченные мною деньги вызывали подозрение, «поскольку платил уж слишком щедро». Подозревалось также, что я не русский, но какой-нибудь иностранец с подлыми намерениями. В итоге примиритель попросил денег, чтобы народ мог выпить за моё и своё здоровье. После многих высказанных в таком же духе мыслей, я дал ему полтину, и мы, казалось, расстались без вражды.
Но этим дело не кончилось. На следующий день, когда я фотографировал один из домов, на меня накинулась с граблями какая-то ошалевшая баба. Я спросил, чем вызвана подобная злонамеренность, и услышал в ответ, что от моего фотографирования и прочей деятельности ничего хорошего ждать не приходится. Поскольку ситуация оставалась напряжённой, во избежание больших неприятностей я решил покинуть эту местность. Любое несчастье могли списать на мой счёт. У свиней как раз была обнаружена чумка.
Исследования были мною в основном проведены. Да и с едой возникли проблемы.
Местный священник поначалу великодушно обещал позаботиться о моём пропитании. У него в подвале, судя по разговору, было пудов 15 мяса. Однако позднее он написал, что не может откликнуться на мою просьбу. Я опять направился в Мураши, а оттуда по железной дороге на станцию Котлас, которая является самой северной станцией Северо-Востока России и расположена в одноимённой деревне на слиянии притоков Вычегды и Сухони. Ветка видимо проложена в основном для перевозки муки и зерна из хлебных районов России в северные речные порты, главным из которых Котлас не без основания можно считать. Отсюда направляются пароходы вплоть до Вологды, Ладоги, Архангельска и Усть-Сысольска. Мне предстоит путь в Усть-Сысольск - этот единственный город на территории зырян.
И здесь на севере ощущаешь огромность этого государства. Хотя Котлас лишь деревня, на берегу из-за пароходного и железнодорожного движения постоянно толпятся сотни ожидающих своей очереди пассажиров. Странно то, что деревенский ресторан для отъезжающих не оказался прибыльным. Таковой был, но разорился. Теперь пассажиры первого и второго класса останавливаются в тесных помещениях, расположенных на вторых этажах нескольких больших барок, что служит причалом акционерного общества «Северное пароходство». Пассажиры третьего класса проводят время под открытым небом, пьянствуя, буяня, горланя песни и играя на гармошках. Это ещё куда ни шло в такие знойные дни, как сейчас. Ну а если дождь?
Источник www.komi.com/pole/archive/pole/2.asp