Письмо XVI. Из этикета Зла, - не называть себя.
Доброй вечности.
Что бы ответить на этот вопрос, требуется обратиться к истокам европейской культуры. К античности. Если ты читал, хотя бы не очень внимательно, диалоги Платона, не мог не заметить, что в этих сочинениях, довольно-таки пространных, прочитывается один и тот же рефрен, повторяющийся в различной тональности и под различный мотив на протяжении все 19-ти [основных] сочинений от "Апологии Сократа" до "Государства". Рефрен может поместиться в одну фразу: благо - прекрасно, потому что - разумно. Можно перегруппировать компоненты суждения, но суть от этого изменится мало: сократическая философия, вплоть до платонизма XIX века н.э. обыгрывала высшую эстетическую категорию в связке с высшей же - этической, связывающим звеном служил Разум, Λογος. Не только связывающий элемент, но и объемлющий высшие категории этики и эстетики, учение о благе [bonum] и учение о прекрасном [præclarum]. Поясню, что значит "объемлющий": познание истинной сущности субъекта, будь то человек, или неодушевлённый предмет, в античной идиоме определялась как созерцание идеи этого субъекта. Идея - это не только выражение всей сущности субъекта, но и его качественный признак принадлежности ко всеобщему. Если учесть, что философия эллина всегда ставила целое выше части, всеобщее - превозносила над частным, разум античного философа был объединяющим воспринимаемое и непостижимое чувством (подразумевалось, что Разум способен постичь то, что не подвластно эмпирическому познанию) под эгидой Идеи; подлинная сущность Вещи (в переводах платоновских диалогов всякий субъект именуется "вещью") познаётся мыслителем потому, что он способен созерцать Мир Идей, общность подлинных сущностей. Для античного мыслителя подлинность была амбивалентна высшему благу, в т.ч. и "типическому" для каждой отдельной культуры и цивилизации социальной справедливости. Поздний диалог "Государство", изображающий, следует заметить - характерно для Платона и для всей античной философии эстетизированный проект идеального государства, в понимании античного читателя был безупречен как излагающий этическое учение, притом, что поздние аналитики и интерпретаторы, даже будучи [нео]платониками, считали это порождение античного разума воистину чудовищным - сообщающим легитимность "просвещённой тирании", восхваляющий рабство и пренебрегающий искусством в европейском понимании (что не равнозначно - античному) искусством. Sic, Платон подвергает изгнанию из своего Государства поэтов и художников, названных бы современным "мыслителем" паразитическим элементом". На том основании, что подражающие природе (= идеальному, потому что - божественному творению) художники никогда не достигают совершенства воспроизведения, т.е. той же идеальности, потому как слепы к миру Идей, в то время, как бесконечно отзывчивы миру чувственному; поэты же, даже когда достигают чистоты созерцания (id est - восприятия) мира идей, излагают виденное как кажимость (...Тот, кто творит призраки, подражатель, как мы утверждаем, нисколько не разбирается в подлинном бытии, но знает одну только кажимость - Платон. Гос. Кн. I), языком поэтических метафор, что для античного мыслителя было одним из видов лжи. Того же мнения придерживается и Аристотель (со своими последователями) - πολλα ψεύδονται αοιδοί [много лгут певцы]. Впрочем, аристотелевская философия многим поступилась в отношении литературы: по сравнению с категоричностью Платона, исключавшего из философии какой бы то ни был литературный аспект, неоплатоники, испытавшие сильное влияние аристотелизма, особенно - Плотин [*], находили в литературе (изящной словесности) Идеальное в философском смысле этого слова, т.е. - разумное, целостное, всеобщее и вечное, в виду того, что прекрасное не может быть…. гибрисом, неразумием.
_______________________________________
Прим. [*] Процитирую, в качестве аргумента, фрагмент "Эннеад", VI. 7 "Как существует множественность идей, а также о Благе": Вот это-то состояние ума, по всей видимости, и имеют в виду те, которые, считая его самым блаженным и вожделеннейшим из всего прочего, говорят, что тут ум смешивается с удовольствием, говорят так из-за неспособности точнее выразить истинную мысль, как это часто делают и поэты, употребляя метафоры, обозначающие то, что нам любезно и приятно, в применении к миру божеств, как, например, "упившись нектаром", "и пошло угощение", "и улыбнулся отец богов - Зевс", и тысячи подобных выражений.
Сравнительно с последней книгой "Государства":
Так не установим ли мы, что все поэты, начиная с Гомера, воспроизводят лишь призраки добродетели и всего остального, что служит предметом их творчества, но истины не касаются?
<…>
Стало быть, подражательное искусство, будучи и само по себе низменным, сочетаясь с низменным низменное и порождает.
Подражательная поэзия изображает людей действующими вынужденно, либо добровольно, причем свои действия люди считают удачными или неудачными, и во всех этих обстоятельствах они либо скорбят, либо радуются. ...
А разве во всех этих обстоятельствах человек остается невозмутимым? Или как в отношении зрительно воспринимаемых предметов, когда у него получается распря с самим собой и об одном и том же одновременно возникали противоположные мнения, так и в действиях человека бывает такая же распря и внутренняя борьба? ...Душа наша кишит тысячами таких одновременно возникающих противоречий.
<…>
Ясно, что подражательный поэт по своей природе не имеет отношения к разумному началу души и не для его удовлетворения укрепляет свое искусство, когда хочет достичь успеха у толпы. Он обращается к негодующему и переменчивому нраву, который хорошо поддается воспроизведению.
Таким образом, мы по праву не приняли бы его в будущее благоустроенное государство, раз он пробуждает, питает и укрепляет худшую сторону души и губит ее разумное начало: это все равно, что предать государство во власть людей негодных, а кто по приличнее, тех истребить.
В моё повседневное чтение входит множество интерпретационных, аналитических и критических сочинений о Ницше. О его личности, сочинениях и его философии - последние два компонента отнюдь не одно и тоже даже для самого искреннего с читателем автора. Философ пишущий, как и литератор, может, более того, право имеет умалчивать многое. А иногда умалчивать против своей воли: каждый пишущий, откладывая готовую рукопись, оставшиеся чистые листы и канцелярские принадлежности, или, в современной ситуации - выключая программу Word обнаруживает в самоё себе противоречивое воление: уничтожить итоги только что прерванного письма, или… продолжить до тех пор, пока в каждой новой строке не появятся если не опровержения предыдущих, то существенные исправления. Во многих книгах Ницше прослеживается, преимущественно, второй мотив - с начала 80-х годов его книги подвергаются всё более значительной редакции. Сборник работ 1876-1882 года, который сам Автор желал видеть своим основным, программным произведением, была книга "Воля к власти" ("попытка переоценки всех ценностей"), но Автор оставил лишь массу заметок и афоризмов, созданных в процессе ее подготовки. Этот материал, изданный Э. Фёрстер-Ницше и П. Гастом, появился в 1906 под общим названием "Воля к власти" (первоначально без подзаголовка). Между 1876-м и 1882-м были написаны "Весёлая наука", "Утренняя заря", также - значительная часть "Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого": сравнительно эти сочинения - совершенно "ницшевские", автор не отрекся ни от одного собственного основополагающего суждения, если не считать "постороннее" влияние Вагнера и Шопенгауэра, до второй половины 80-х годов доминирующего, скорее, в настроении письма, стиле, чем в мысли, вкладываемой в каждый афоризм. Поздние сочинения Ницше, "По ту сторону добра и зла. Очерки философии будущего" (1886), полемический очерк "К генеалогии морали" (1887) и, разумеется, "Сумерки идолов" (1888), отчасти направлены и на то, чтобы… предельно "конституировать" своё одиночество. Одиночество во всей современной [Ницше] европейской философии, культуре, цивилизации. Прежде на подобное отступничество решались очень немногие, - их можно было перечислить "по пальцам одной руки". В "Сумерках идолов (или как философствовать молотом)" Ницше решительно порывает со своими воспитателями, тоже некогда отрицавшими мнимые успехи в "философствовании", с Шопенгауэром, как прежде, в "Весёлой науке" и "Несвоевременных размышлениях" Ницше "анатомировал" позитивизм, чтобы найти в нём изначальную ложь, скрытую в кожухе поверхностных истин не-подлинность. В книгах 80-х годов Ницше движется ещё стремительней, к более труднодоступной цели: европейская культура зачахла, произведя на свет самое "крупное", id est - неуклюжее, громоздкое, в силу своей чрезмерности - претенциозное детище, позитивизм (не только в области отвлечённых наук, философии но и повсеместно, как образ жизни), ставший, в упрощённой градации, неофициальной идеологией буржуа/бюргерства. Все артерии и вены культуры были опустошены, что бы осуществилась "мечта человечества" - абсолютное τέχνή, техническое совершенство, производящее и предельно упрощающее процесс потребления, созидающего совершенный, финальный, эсхатологический по своему противопоставлению подлинной органической жизни - комфорт. Современная позитивная философия, далее - позитивное cogito [мышление] и бытие - это комфортабельный гроб, страдание же происходит только в порядке прогрессирующего умирания. Что значит - прогрессирующего? Развитие индивида и есть непрерывное преодоление статических форм бытия, но за это преодоление человек расплачивается временем; стремление к совершенствованию есть подготовка к умиранию, к самой смерти. И вновь - "но!": те, кто единожды умер - никогда не жил. Единственный метод обрести своё подлинное бытие, доказать, хотя лишь единственно себе самому, своё же существование - превзойти будто бы органические, врождённые, детерминанты. Позитивизм конституирует такой образ чувственного и умопостижимого мира, в котором каждое условие, каждая закономерность определяющее бытие человека, становится естественной: со знанием (не с сознанием) этих условий и закономерностей индивид способен только смириться, осознав их, рассудить, что делать что-либо для преобразования действительности нет ни малейшей необходимости, потому как… невозможно. Позитивизм снимает с человека не только чувство contradictio, но и любую ответственность за свою деятельность - ведь всё, на что способен (или не способен) современный (в любую эпоху) индивид, это - естественное, слишком человеческое, что бы дерзать на большее, лучшее, совершенное. В сущности, позитивизм немногим отличался от этического учения Баруха Спинозы, утверждавшего, что и всемогущий бог не способен созидать вещи в ином порядке [ordo] и иным методом [alia modus agendi], чем тот, в котором они (вещи, resum) существуют и сотворяются. Спиноза также утверждал, что бог не нуждается в непрерывности творения, уже единожды создав совершенное, ибо сам совершенен; получается нечто непроницаемо-монолитной диалектики, где всё сущее совершенно потому, что было создано божеством, творящим из самоё себя. Следует учесть, что в эпоху Спинозы (XVII век) естествознание и позитивные (точные) науки были далеко не в самом выгодном положении: что бы вменить в обязанности индивида признавать самые элементарные закономерности (земля - круглая, все предметы, брошенные вниз - падают… etc), следовало регулярно и методически обращаться к авторитету теории божественного происхождения. Позитивизм же претворил de facto невозможное: позитивисты обнаружили, что все многочисленные affectum (предрассудки, заблуждения, ошибочные мнения, всё, что Спиноза называл "аффектом") также естественны для человека, а тем более для индивида цивилизованного, как и способность к абстрактно-рациональным суждениям; это было, с позволения сказать, катастрофой для философии, для всей человеческой мысли. "Альтруизм" Герберта Спенсера тем и чудовищен, что - естественен, "животен", непреодолим, даже когда явственно вредит индивиду, культуре и государственности, как может вредить "принудительно равенство" Прудона и разнообразная "шигалевщина" (см. роман Достоевского "Бесы") - "удавить гения в зародыше!". В сущности, "шигалевщина" - не более и не менее, чем финальная, абсолютная градация позитивистского утилитаризма, "альтруизм" в высшей степени - ответ на вопрос "как устроить всеобщее счастье?". Шигалёв, персонаж Достоевского, просто даёт более честный ответ - следует лишить индивида права на зависть, права на выбор между высшим и низшим, упразднив повод для зависти, высшее, и низшее (не существующие независимо друг от друга). Важным считаю заметить, что либеральные концепции решают этот же вопрос наиболее эффективным образом: sic, в провинции после ельцинских реформ долгое время не было крупных группировок политических маргиналов и масштабной оппозиции, по тем причинам, что различие и неравенство доходов не было достаточным для массового недовольства - бедны были даже т.н. предприниматели.
В последней трети XIX века появляется особая, назовём её - механистически-пассивной, позитивная мораль, основывающаяся единственно на беспомощности человеческой, которая бесконечно далека даже от христианской добродетели смирения. Как известно, в подлинном христианстве, не секуляризованном в целях прочности государственных институтов, совершенствования контроля, принудительной организации и подавления несогласных, смирение считалось отнюдь не слабостью, но подвигом веры: высшим актом сопротивления языческой цивилизации считалось терпение к любым невзгодам, к любым испытаниям, неизбежным до эпохи легитимации и ассимиляции христианства со всеми существующими в Европе государственными идеологиями. Ассимилированное христианство тем и отличалось от подлинного, что компонент воли (к жизни, к знанию, и даже к власти) был уже не отдан в область компетентности Единого, но - старательно ретуширован, предельно сокращён, а впоследствии - исключён вовсе. Так христианская мораль трансформировалась в позитивную, лишённую противоречий за счёт тотального всепринятия и примирения с любой не справедливостью, слишком очевидной для того, что бы её было возможно игнорировать.
Против этой морали, и никакой другой, восстал Ницше, затем ему и требовалось дерзновенная, ожесточённая, бескомпромиссная полемика со всеми традиционными парадигматическими гуманитарными науками: от аристотелевской метафизики до пессимистической философии Шопенгауэра, от "критик" Канта до пан-инсторизма Д. Ф. Штрауса. И, ни один интерпретатор не пожелал упомянуть, что в этом проекте тотальной ревизии европейской, и отчасти - восточной, культуры (транспонируемой в европейскую герменевтическую систему) главного, что, вероятно, желал выразить Ницше, но не успел: если европейская культура завершила очередной виток спирали развития таким portentum, как позитивизм, стало быть, не ошиблось ли человечество в своём историческом выборе? Не совершило ли ошибку, ступив на "магистраль" прогресса? И что, в таком случае, считать "прогрессией", при условии, что устранение противоречий (и борьбы с ними) не свидетельствует о совершенстве человека, скорее, о том, что он отказывается признавать не только своё право отрицания (что следует из самой сущности contradictio) но и право иного - отрицать, тем самым, проявлять волю. Ницше обратил свои взгляды к истокам европейской культуры, о которых я говорил в предыдущем письме: к античности. Что за наивность - можем воскликнуть и мы - Ницше, атакуя мораль, и quasi-языческую, и христианскую, не говоря уже о "секулярно-буржуазной", взывает к вниманию гуманитария: Осторожно! Здесь - варварство!
И не то варварство европейских язычниках и ранних христиан, видящих растление античности изнутри. Варварство, преисполненное какого-то грубоватого, но непосредственного и искреннего благородства, способного принять и развить всё то, что было лучшего в античной культуре (что такое католическая теология? - Это философия подлинных эллинов, Протагора, Парменида, Гераклита, Аристотеля, пифагорейцев, и - непрерывное, последовательное и беспощадное отрицание Платона, считавшего себя единственным истинным последователем Сократа. Православная церковь, к слову, предала платонизм, возведение "сократической мудрости" в доктрину, безапелляционной анафеме: директива V Вселенского собора гласила - "Если кто не анафематствует Ария, Евномия , Македония, Аполлинария, Нестория, Евтихия и Оригена с нечестивыми их сочинениями и всех прочих еретиков, которые были осуждены и анафематствованы святою кафолической и апостольскою Церковью и святыми четырьмя помянутыми Соборами, и тех, кто мудрствовали или мудрствуют, подобно вышеуказанным еретикам, и пребыли в своём нечестии до смерти - тот да будет анафема" ["Деяния Вселенский Соборов", изд. В русс. Переводе при Казанской Духовной Академии. Казань, 1875, стр. 377.; VIII заседание, 11-я анафема] Среди упомянутых в "вердикте" ересиархов все, и особенно - прославленный Ориген, были платониками большими, чем даже античные мудрецы).
Уж не выступает ли Ницше, в таком случае, за церковь, за христианство безусловно ортодоксальное, за государственность, этой церковью освящённое и укрепляемое? Я отвечаю на этот вопрос почти утвердительно. Почти - потому как не имею права заявлять что-либо помимо сказанного самим Автором: вообще, все вышеприведённые суждения не должны расцениваться иначе, как гипотезу. Разумеется, гипотезу интуитивно-частного характера, не более того, и, весьма вероятно, что они будут через некоторое время (после публикации где бы то ни было) раскритикованы как ненаучные.
Варварство… Протагор в известном диалоге Платона утверждает, что "самый дурной цивилизованный человек ему импонирует несравненно больше самого добропорядочного варвара". Все собеседники диалога "Протагор" внимают одному Автору и Сократу, разглагольствующим о первичности Идеи, сознания, но так и не задавшим вопрос, который, быть может, был желанен самому Протагору: а что есть благо варварства и зло цивилизации. В Теэтете, другом диалоге, Протагор пытается разубедить своих противников в полемике, что для него существуют только релятивные категории: нет даже истинного и ложного, существенна одна только "кажимость" (из Теэтета 152 А - "как что ощущает - так оно и есть"). Каким методом Протагор отрицает обвинения в крайности релятивизма? Здесь следует быть внимательным: Протагор вводит в философию категорию ценности. Вот почему Ницше распознаёт в Протагоре своего предшественника, различающего мудрость и невежество, "нус" и скудоумие не sub specie рациональной аналитически, но с аксиологии. Протагор, впрочем, как и все софисты, различал только утилитарную ценность, ценность пользы. Но эта польза была соподчинена пуристским воззрениям Протагора (и софистов) в области государственности. Как только советские (оперирующие категориями Маркса-Энгельса-Ленина) интерпретаторы Г. Александров, М. Митин, П. Юдин Б. Чернышев, В. Асмус, ответственные за составление "Истории философии т. I" (ОГИЗ "Госполитиздат" 1941) не различили полярной оппозиции теориям Сократа и сократической философии, утверждавшей, что естественное состояние человека - благоразумие, или благоразумие, что прекрасное, воспринимаемое человеком за идеал, извечно (Платон. "Пир") содержится в Космосе, в природе, в мире чувственном. Протагор утверждает обратное: Природное состояние - говорит он - самое жалкое из всех возможных, ибо от природы человек самое беззащитное и беспомощное существо, менее всех прочих животных вооружённое, что бы защитить своё существование. "От природы"! Вдумайся в эти слова - это очень ницшеанское суждение. Начала цивилизации, в раздельности ли, в общности ли индивидов, началась с борьбы. Человечество объявило природе войну прежде, чем могло быть уничтожено ещё в "эмбриональной" стадии развития. Война - отец всего сущего, провозгласил ценимый Ницше Гераклит Эфесский. Всюду - война, всюду - межвидовая агрессия, её спонтанное[*] подавление и систематическое выражение, к ней же для αθρώπός становится необходимой и внутривидовая. И здесь же - чинная и слегка насмешливая одновременно, ироничная и транквилизующая "мелодия" сократического монолога: природа - это гармония, природа блага, потому что прекрасна, прекрасна, потому что разумна, ну, и так далее.
Прим. [*] - Конрад Лоренц в книге "Агрессия. Так называемое зло" не отвечает на вопрос о причинах подавления внутривидовой агрессии у всеядных млекопитающих. В последней главе книги, посвящённой, в общем-то, исключительно человеку, исследователь приводит весьма осторожную гипотезу, против которой могли бы возмутится и моралисты, и "знатоки" (закавычено) человеческой психологии, и антропологи, и многие, многие другие. Лоренц предполагал, что для всеядного млекопитающего homo sapiens подавление внутривидовой агрессии скорее исключение, чем правило; на то указывает необоримая страсть человека к созданию, накоплению, и, разумеется, применению различных средств разрушения и ликвидации себе подобных. Id est, если следовать мысли Лоренца, все виды, методы и средства консолидации, моделирования социальных отношений для человека, и только для него, явно не "естественного" происхождения. Генезис цивилизации - это результат не подражания человека разумного природе, но - систематическая защита, время от времени переходящая в экспансивную агрессию. Гипотеза легко может стать теорией: для этого не обязательно изучить громадного объёма эмпирический материал. Достаточно вспомнить, что когда ты (я, иной) ударяешь (ударяю, ударяет) по лицу кого-либо совершенно сознательно, не "в состоянии аффекта" и с прочей тому подобной казуистикой, некий "компонент" сомнения как бы вклинивается в сознательность акта агрессии. Стыд, совесть, смущение - сугубо апостериорные чувства, в момент акта агрессии если и "случаются", то - сразу же подавляются сознание необходимости агрессии (в случае интенсивной самозащиты, напр.). Как и любой аффект.
И, далее следует…. Письмо семнадцатое.
An. Noiser