но поскольку все готовое я тут показываю
те же имперцы, которые ща у меня везде и всегда) но задолго до большей части историй
История в ритме Канона.
Из зимних песен дарра, которые эпические и почти открытые. Кажется, это зовут Кругом Родичей.
Кажется, в Гнезде Сьенн ее поют чаще, чем в Гнезде Хаста
но это я пока только копнул и не знаю, копать тут долго
Двенадцать десятков островов,
из них три годных для ночевки кораблю, и восемь,
годных рыбаку пристать -
насчитывали люди северного края у берегов,
где думает море, как ему втечь в пролив,
повстречаться с прочными берегами,
с пресной водой Удельного озера.
Двенадцать раз по двенадцать десятков шагов шел берегом острова,
шел внутрь острова Хаста тогда а'Дарр.
На новый десяток пить захотел.
...Он стоит на другом берегу ручья -
мой безумный старший родич. С которым мы должны сражаться.
Он стоит и спрашивает:
хочешь пить,
ты долго меня искал, родич Хаста? -
пресная вода,
хорошая,
родник чуть выше по ручью.
Очень сухая ранняя весна -
и долго я шел,
считал камни,
влезал на скалы.
"Хочу", - сказал Хаста а'Дарр.
И пошел вверх по ручью.
Я повернусь к нему спиной.
Я знаю, что он не ударит.
***
...Они ушли ночью.
Не так долог был наш сон, не так крепок.
Но никто не встал удержать их.
Ушел он, забрал свою семью,
поднялись и ушли с ним все его люди:
все, кто пришел с ним с предместных укреплений и с пристани. И до сих пор были живы.
Полным счетом снялся почти корабль.
Ослушавшись прямого приказа старшего родича и Старшего Андарры.
Не взяв и доли из съестных запасов дома.
А зима уже сбила листья,
выстелила дороги
и заперла корабли.
Начинала закрывать перевалы.
Мой отец не отдал приказа преследовать -
беглецов из народа беглецов.
Он сказал, что оставляет их и их судьбу господину Голоду
Дурная смерть.
***
Пять зим звали себя люди Старшего Андарры народом беглецов.
С этих берегов они уходили, на эти и вернулись совсем другими.
Три зимы редкий корабль выходил на зимний путь, за Зубастый пояс, зная -
не стоит ждать пощады от чужих людей, кто поднимает на носу своего корабля змеиные головы
и сами одеты чешуей.
Второй раз вел свой корабль Хаста а'Дарр.
Не ждал и не мог ждать он двух кораблей не с той стороны -
от Змеиных гор,
от Северного моря.
Не ждал и не мог ждать Хаста а'Дарр,
что первым идет корабль людей Северного Края,
корабль его родичей,
который он не узнает.
Не ждал и не мог ждать Хаста а'Дарр,
что трижды им с печалью похороненный внутри старший родич стоит старшим того корабля.
Что ведет за собой за Зубастый пояс теплокровную рыбу - корабль чужака.
Сближались - но никто из старших корабля не отдал команду поднять копья. Мало было тогда людей народа беглецов.
Слишком мало, чтобы кто-то счел возможным убивать родичей.
Говорили.
- Мы клялись, что ни один корабль чужаков не пройдет отныне в наши моря и
не пристанет к нашему берегу, - вспоминал Хаста а’Дарр.
- Я обещал, моему гостю, что проведу его корабль к берегам пресной воды
и он со своими людьми встанет на нем живым, -
отвечал живой старший родич
живой Старший неведомого нового корабля.
Старший из его людей и напомнил о праве тех, за кем идут корабли.
Так и было решено.
***
Он стоит на том берегу ручья,
мой старший родич,
видевший бой в глаза до того, как мы стали народом беглецов.
Лучший из моих родичей,
наставник
наших детских боев.
Мне никогда не удавалось его победить.
С тех пор я не стал сражаться намного лучше.
Он стоит на другом берегу ручья и расстегивает верхние пряжки пояса.
- Что ты собираешься делать?
- Надеюсь, спать, - говорит мой безумный старший родич. -
Ночь коротка и почти уже началась.
А завтра мне и кораблю еще идти через Зубы и входить в пролив.
- Разве ты не хочешь меня убить?
- Хочу, - улыбается мой безумный старший родич.
Садится на берегу.
И рассказывает, как именно хочет меня убить.
Тем же голосом, как некогда,
на берегах озера Сетсар,
рассказывал нам,
не поднявшим детских имен,
песни о кораблях.
- Я знаю, - говорит мой безумный старший родич. -
Что день хвалят вечером.
Что голод легче переносить в тепле.
Что завтра сменится ветер и погонит волну на Зубы -
каждый на моем корабле будет вправе сказать мне много об этом походе, когда мы выйдем в море, миновав пряжку на Зубастом поясе.
Что селедка приходит в залив Змеиного языка к опасной воде
и придется, чтобы оставались силы ее ловить.
Что можно - один раз пройти - по колено в мертвой воде
и можно видеть где в ней брод -
но это не останется безнаказанным.
Я слышу - мое безумие плещется у моих колен
и оно смеется,
рассказывая,
как мы сейчас победим.
Я смотрел в глаза - осеннему шторму над Зубастым поясом,
трем медведям, поднятым с берлоги,
моему голодному сыну -
и не успел узнать страха.
А сейчас я боюсь, как люди не боятся -
посмотреть в глаза тому себе, что проснется утром,
когда я тебя убью.
Не я этого хочу, мой родич Хаста,
и пока это в моей власти - я этого не сделаю.
Если это так тебе необходимо - перейди ручей и сделай.
Я не стану сопротивляться.
Или стану достаточно, чтобы ты не посчитал это недостойным.
Значит, утром мне хотя бы не придется проходить пролив.
- Я не стану этого делать, друг и родич, -
ответил Хаста а'Дарр и перешагнул ручей. -
Что бы ни сказали мои люди.
И чей бы корабль ты ни вел на берега.
- Хорошие люди много не говорят.
А иных не стоит и брать к себе на корабль.
А веду я беду.
Но она все равно уже здесь.
Великие Дома собирают войска, мой родич Хаста.
Все великие Дома - и летом будут здесь.
Я думаю, с крепким летом нам предстоят большие бои.
Когда будет совсем плохо -
помни, друг мой и родич, что я приду.
***
Он придет.
Ко времени ранних яблок -
я буду смотреть с Предместных скал, как мутнеют от крови и пыли воды Удельного озера.
И знать одно: жаль, что добраться до них нам удастся только когда эти уронят нас со скал.
Значит, живыми - никогда.
А очень хочется пить.
Он придет - со скал - и скажет снова:
"Это вода, Хаста. Вкусная, холодная.
И мы пришли. Пей.
И командуй, эр’нере айе".
***
А сейчас он говорит:
- Это правильно.
И тогда пора спать.
Ночь недолгая - и совсем началась -
а с утренним ветром я пойду через пролив.
А сейчас он спит, расстегнув и отложив пояс.
Спит и храпит во сне.
Мой друг и родич.
Которого мой отец и Старший еще не назвал Гадюкой.